- Вот теперь ясно, — медленно произнес Вист.

- Дело очень тонкое. Сценарий должен быть таким и съемки надо вести так, чтобы нельзя было обвинить нашу компанию. В России сейчас до черта и туристов, и корреспондентов, и телевизионщиков, и киношников из всех стран. Поэтому, если мы снимем кое-кого на улице, то кто нам может это приписать? А вот если наши операторы попадут к Борзову домой и снимут там мусор невынесенный, а других операторов у него не было, тогда ясно, что это наша работа. Вот такого не должно быть.

Некоторое время оба молчали. Наконец Норман заговорил снова:

—Ты лучший, как я думаю, у нас знаток советского спорта. Знаешь все в деталях. У тебя все досье. Лучше тебя сценарий такого фильма никто не напишет. С тобой наша компания в лужу не сядет. Так?

- Так-то так...

- Погоди, я знаю, что ты думаешь, — Норман положил руку на плечо Виста. — Тебе дорога твоя репутация. Кто ж этого не понимает. Но можешь быть спокоен. Тайна полная. Никто ничего не узнает. Даже заказчикам не будет известно имя сценариста. Только мне да моему шефу, нашему директору. Кстати, он знает о том, что у нас состоится этот разговор, предложил-то тебя я. Во всех контрактах, ведомостях, банковских переводах ты пройдешь под псевдонимом. А деньги огромные, ну как? Видишь, я добра не забываю.

На этот раз молчание длилось очень долго. Норману оно надоело.

—Ну вот что, Вист. Стареешь, ты, что ли. Раньше ты быстрей принимал решения. Давай договоримся. Завтра, в это же время, здесь же. У тебя сутки на размышление. Больше дать не могу, сам понимаешь, ты откажешься — надо искать другого, а времени осталось с гулькин нос. Впрочем, охотников найдется сколько хочешь, тут я не боюсь. Просто все они твоей ноги не стоят. Ну что ж прикажете делать, если миллионер Вист не захочет заработать? А деньги-то огромные, Роберт.

И никакого риска. Подумай.

Они распрощались. Норман ушел, а Вист еще долго сидел, задумавшись, над чашкой остывшего кофе...

Вечер он проводил обычно, если не было каких-нибудь приемов или сверхсрочных дел, где-нибудь в ресторане, баре, в гостях, в компании, больше мужской компании, чаще один, но иногда с Элен или еще какой-нибудь женщиной (Элен отнюдь не была единственной у него; «главной» на сегодняшний день — да, но не единственной).

Такое времяпрепровождение было продиктовано вовсе не особой склонностью Виста к кутежам и попойкам (в отношении спиртного он был воздержан — сказывались привычка бывшего спортсмена и ревнивая забота о здоровье и внешнем виде). Это, по существу, была та же работа. Гораздо чаще, чем в редакции, на таких вот вечеринках решались всевозможные дела, заключались контракты, возникали выгодные заказы. Здесь обменивались сплетнями, полезной информацией, здесь, где у

многих (но не у него) развязывались языки, можно было выведать тайны, которые могли пригодиться в той неустанной войне, что велась в этих бумажных джунглях в неустойчивом журналистском мире.

Кроме того, тут удавалось оказать услугу сильным мира сего, установить нужные контакты, присмотреть, а если стоило, и пригреть очередного «волчонка» — вложить, так сказать, моральный капитал в надежде на дивиденды.

Кстати, и вполне реальный капитал здесь тоже можно было округлить — получить совет от опытного биржевика, хорошо осведомленного букмекера с ипподрома.

И главное — по крупицам собирать данные для своих громких разоблачительных дел внутри страны, которые он хоть и реже, но все же порой затевал для поддержания былой репутации «разгребателя грязи».

Обильные возлияния, легкомысленная обстановка, присутствие женщин, красивых, не отличавшихся строгостью нравов, — все это способствовало притуплению-осторожности, развязывало языки, заставляло людей' говорить вещи, которые в ином месте и в иное время они бы никогда не сказали.

Тем более имел здесь преимущество Вист, никогда не пьяневший, всегда настороже, чутко прислушивавшийся ко всем и умевший заставить кого хочешь разболтаться.

Со временем он убедился в том, что и здесь Элен оказалась незаменимой помощницей. Она очень нравилась мужчинам, как женщина, вызывала гораздо меньше недоверия, умела вызвать чуть захмелевшего, тем более пьяного кавалера на откровенность.

А когда дело шло о чем-то очень важном или кавалер оказывался особенно крупной шишкой, Вист не стеснялся подтолкнуть свою секретаршу и на ббльшие жертвы, чем трата времени. В первый раз, когда какой-то совсем захмелевший и потерявший голову, но крайне нужный для Виста бизнесмен-издатель слишком настойчиво повел себя с Элен и, защищаясь, она дала ему пощечину, чем испортила все дело, Вист увел свою любовницу-секретаршу в дальнюю комнату и, отхлестав по щекам, сказал:

— Это работа, понимаешь — работа! И ее полагается выполнять так же добросовестно, как ты это делаешь в газете.. Из-за твоей идиотской девичьей стыдливости,

которой у тебя, уверен, и в двенадцать лет уже не было, я потерял сейчас выгоднейший контракт. - Чтоб это было последний раз! — Усмехнувшись, он добавил: — И пожалуйста, не бойся — ревновать не буду: работа есть работа. Иди вымой лицо.

Элен молча пошла в ванную комнату и долго прикладывала к пылающим щекам мокрое полотенце — рука у Виста была тяжелая. Что ж, работа есть работа. Вист прав. Не нравится — скатертью дорога. На ее место с радостью побегут сотни таких же молодых и красивых, как она, и будут отдаваться любому по первому знаку Виста, лишь бы иметь все то, что имеет она.

Кстати, Вист частенько дарил Элен дорогие туалеты— он понимал, что ей не по карману такие платья, какие требовалось носить, когда она выходила с ним, дешевые драгоценности, помог обставить квартиру, дал денег на покупку новой малолитражки. Вист не был жадным. Он широко тратил. И не всякий догадывался, что это являлось лишним доказательством его уникального эгоизма. Ведь тратил он на себя! Он же не жалел денег на красивое оформление своей квартиры или машины, почему же он должен был жалеть деньги на красивое оформление своих любовниц? И в том и в другом случае он тратил прежде всего на себя, на свои удовольствия.

А однажды, будучи в особо хорошем расположении духа, он обнял Элен за плечи и сказал:

— Вот кое-какие деньжата, — он вручил ей довольно толстую пачку, — вложи их туда же, куда и я. Учти, не дарю — одалживаю. Выиграешь — отдашь.

Она вложила, выиграла и отдала.

С тех пор она частенько вкладывала свои, конечно не очень-то значительные, сбережения в разные делишки, в которые вкладывал деньги Вист. Несколько раз даже играла, как и он, на скачках. Теперь у нее было кое-что отложено на черный день.

Но один раз произошло событие, смысл которого она так никогда и не поняла. Вист доверял ей все больше и больше. Но были дела, в которые он не посвящал никого, даже ее. Так, получив информацию от своего «неизвестного благожелателя» (который не забыл его и продолжал изредка звонить) об очередном подстроенном матче каких-нибудь боксеров или баскетболистов-профессионалов, он сам собирал материал и, как всегда, после матча публиковал пылающую возмущением статью. Громил мерзавцев, делающих свой грязный бизнес, на «самом светлом, что есть на свете, — на спорте! О, эти шакалы, эти бессовестные гиены...»

Однажды Вист приболел, и ему пришлось кое-что поручить Элен —дело слишком далеко продвинулось, а сам он, прикованный к постели, выходить не мог. Элен добросовестно выполнила поручение. Она, разумеется, быстро догадалась, что к чему. Она стала теперь ох какой многоопытной. Узнав, что в предстоящем матче победит не сильный, на которого все поставили, а слабый, Элен недолго думая поставила на слабого боксера. Она ни минуты не сомневалась, что ее шеф сделал то же самое.

Разумеется, она выиграла. И немало. «Представляю, сколько заработал он», — размышляла Элен, придя как обычно вечером к нему домой.

Однако Вист был мрачен. Его не радовал даже шумный успех появившегося в тот же вечер очередного разоблачительного опуса.

Элен, довольная и веселая, всячески старалась привести своего повелителя в хорошее настроение. И когда они лежали, утомленные от любви, устремив взгляд в темноту Элен, нежно гладя его руку, сказала: