Путна примерно догадывался, чего ждет от него сле­дователь. Сначала Троцкий, потом гестапо, а после пуля в затылок. Сколько ни ломай голову, от этого не уйдешь. «Легкой жизни просил я у бога, легкой смерти бы надо просить»... Видно, не зря Миша Тухачевский так любит эти стихи. Легкую смерть не вымолишь, вырвать придется. Конечно, они попытаются привязать к Смир­нову, Мрачковскому, может быть, к Шмидту. Но ведь этим не ограничатся. Потребуют имена. Иван Ники­тичу уже ничем не навредишь, а вот дальше... О том и помыслить страшно. А надо, надо... Нужна своя незаметная линия, которая их же заманит в тупик.

На столе у Леплевского поверх папок лежал отрезок шланга.

—     

Не желаете ознакомиться? — следователь пере­дал газетную вырезку с приговором, все имена в которой были тщательно заклеены полосочками черной бумаги. Едва ли он забыл, что комкора взяли двадцатого. Наверное, так полагалось.

Путна, заставляя выдавливать слово за словом, признал, что на первом допросе вел себя неправильно. Да, он знал о существовании всесоюзного центра троцкистско-зиновьевского блока. И параллельного — тоже. «Что еще за параллельный?» И московского.

—      

Расскажите теперь о своем, совместно с Примако­вым, участии в военной организации троцкистов,— не отрываясь от записи, сказал Леплевский.

—     

Могу только о своем. Тем более что ни я, ни Примаков не играли сколько-нибудь видной роли. Строго говоря, мы не были даже участниками, скорее так... случайными свидетелями.

—     

Случайными свидетелями? — Леплевский по­нимающе закивал.— Почему же не поступили тогда, как положено честным большевикам? Или прошлое тянуло назад? Троцкистская заквасочка?

—     

И это,— одолевая удушье, пробормотал Путна.— Но больше другое. Слишком крупная фигура стояла над всем.

—     

Троцкий? — обрадованно уточнил следователь.

—     

Нет,— Витовт Казимирович локтем отер разго­ряченное лицо. Его внутренняя борьба была неприт­ворной. Наступал действительно переломный момент.

—     

Кто же?

—     

Ворошилов.

—     

Кто-кто?! — Леплевский от неожиданности выро­нил ручку.

—     

Климент Ефремович Ворошилов.

—     

Вы отдаете себе отчет в том, что говорите?

—     

Ну, если этого нельзя... лучше буду молчать.

—     

Нет-нет, продолжайте! — спохватился Леплев­ский, принимаясь записывать.

Протокол незамедлительно переслали Ежову. Войдя в приемную Сталина, он услышал за дверью взвинченный гневным окриком его голос:

—      

Кого вы защищаете — убийц защищаете! Через минуту из кабинета вывели, если не вынесли.

Надежду Константиновну Крупскую и Марию Ильинич­ну Ульянову. Даже Ежов не выдержал — отвернулся.

Двое незнакомых мужчин в одинаковых черных тужурках сидели, вдавившись в стулья. Один, более молодой, был бледен, другой, постарше, налился кро­вью. Казалось, его вот-вот хватит удар.

—     

Кто эти люди? — тихо спросил Поскребышева.

—     

С Путиловского завода, то есть с Кировского. Директор Отс и главный конструктор — Маханов, артиллерист.

—     

Пожалуй, мне не стоит сегодня?..

—     

Как считаете, Николай Иванович... Доложить?

—     

Нет, лучше в другой раз.

Фамилию Маханова Ежов где-то слышал. Кажется,это связано со спорами о какой-то пушке для танка. С Тухачевским связано. Заводчанам сегодня не поза­видуешь...

Бухарин, путешествуя по Памиру — исполнилась- таки давняя мечта,— о процессе узнал с опозданием. Возвращаясь самолетом в Москву, он приготовился к тому, что его возьмут прямо на аэродроме. Накануне отъезда пришла тревожная весть, что забрали Гри­шу Сокольникова. Миша Томский... ушел... Остальные все, кого перечислил Вышинский, почти наверняка арес­тованы.

Из Фрунзе Бухарин послал Сталину телеграмму, умоляя задержать исполнение приговора. Он просил очной ставки с Зиновьевым и Каменевым. В самолете нашелся свежий номер «Известий». Редактор Н. Бу­харин по-прежнему значился в хвосте полосы.

Сходя с трапа, Николай Иванович увидел бледное от переживаний лицо жены и мрачного, как туча, шофера Клыкова.

Не помня себя — спрашивал и отвечал, как во сне, и поездка казалась мучительно долгой — влетел в кабинет и бросился к вертушке.

—     

Товарищ Сталин в Сочи,— холодно и отчужденно ответил кто-то неизвестный.

—     

Такое творится, а он... отдыхает... Где Алексей Рыков?

—     

Вчера был дома,— вздохнула Анна Михайловна.

Предсовнаркома Молотов после затянувшегося на полтора месяца отпуска благополучно вернулся к своим обязанностям. Последние дни он провел в Сочи, вместе со Сталиным и Ждановым, секретарем ЦК, возглавившим после Кирова Ленинградскую парт­организацию.

Вскоре к ним, правда совсем ненадолго, присоеди­нился Ежов. Говорили о прошедшем процессе. В целом Сталин оценивал его положительно, несмотря на зна­чительные издержки. Больше всего беспокоили откли­ки. Злопыхательные нападки социал-фашистской печати грозили осложнить отношения с прогрессивной общественностью.

—     

Они хотят, чтобы на суде были защитники? Мы дадим им таких защитников,— сказал Сталин, когда от итогов перешли к планам.— Требуют от нас документов? Надо дать им такие документы. Хотят направить корреспондентов? Мы и этого не боимся.

Вечером собрались за вином и фруктами на полу­круглой веранде с беломраморной балюстрадой. Ста­лин снова завел речь о ближайших перспективах:

—      

Скоро мы дадим советскому народу самую демократическую конституцию в мире. Не кажется ли вам странным, товарищ Ежов, что по меньшей мере два члена конституционной комиссии заподозрены в пособничестве врагу? Мне так не кажется. Напротив, это закономерно. Осуществив поголовную коллективиза­цию, мы могли бы достичь значительно больших успехов в социалистическом строительстве, если бы не миндальничали со всякими отщепенцами. Упущено, как минимум, четыре года.

Ежов выжидательно заулыбался и закивал. Бухарин и Радек, а именно они имелись в виду, были в том же пакете, что и Сокольников, но санкция последовала лишь на него одного. Дает показания...

Но Сталин опять не сказал ни да, ни нет.

25 сентября в Политбюро поступила телеграмма- молния:

...Считаем абсолютно необходимым и срочным делом назначение тов. Ежова на пост Наркомвнудела. Ягода явным образом оказался не на высоте своей задачи в деле разоблачения троцкистско-зиновьевского блока. ОГПУ опоздало в этом деле на 4 года. Об этом говорят все партработники и большинство областных представителей Наркомвнудела. Замом Ежова в Наркомвнуделе можно оставить Агранова.

Сталин, Жданов

В мертвой пустоте, раздираемой вечной борьбой между льдом и огнем, солнце смыкало годичный круг. Войдя в созвездие Весов, на которых раскачивались в опасном размахе судьба мира и пересилившая ее воля войны.

Год, назначенный фюрером поворотным, оправдал, а в чем-то и превзошел предначертания рока.

Четырехлетний план вступил в действие. Четыре конца хакенкрейца знаменуют движение. Четыре конца креста — распутье дорог. Четыре — число миро­вой гармонии. Перекресток пройден. Начато движение к абсолюту.

Гитлер направил имперским руководителям памят­ную записку, в которой излагался поэтапный план овладения миром. «

Die

Welt» — подчеркнул он своей рукой, вобрав все ипостаси бесконечного ряда, весь универсум, где в протуберанцах пожара рвутся ледя­ные гранаты планет:

Weltall — Вселенная. Она была неотделима от его, вождя и избранника, неповторимой судьбы:

Weltalter — век,

Weltanschauung — мировоз­зрение,

Weltereignis — событие мирового значения,

Weltgeschichte — всемирная история,

Weltkarte — кар­та мира,

Weltkrieg — мировая война. Прошлое и буду­щее слились воедино, через его

Weltkenntnis — жизнен­ный опыт, Его Борьбу. Ибо нет трех времен для посвя­щенного, но лишь вечное теперь, в котором зародыши перемешаны с мертвецами.