В середине 1934 года Дрейцер Е. мне докладывал, что им подготовлялось одновременно убийство Воро­шилова, для чего должен был быть подготовлен Шмидт Дмитрий, бывший в армии на должности командира и не бывший на подозрении в партии.

Протокол допроса С. Мрачковского

от 19—20 июля 1936 г.

Следователь А

. Я.

Радзивиловский — секретарю ЦК ВКП(б)

Ежову: «Исключительно тяжелая работа в течение трех не­дель над Дрейцером и Пикелем привела к тому, что они начали давать показания».

Содержание письма Троцкого было коротко... «До­рогой друг! Передайте, что на сегодняшний день перед нами стоят следующие задачи:

первая — убрать Сталина и Ворошилова,

вторая — развернуть работу по организации ячеек в армии,

третья — в случае войны использовать всякие неуда­чи и замешательства для захвата руководства».

Протокол допроса Е. Дрейцера

от 23 июля 1936 г.

Валентин Павлович Ольберг — следователю: «После Вашего последнего допроса... меня охватил отчего-то ужасный, мучительный страх смерти. Сегод­ня я уже несколько спокойнее. Я, кажется, могу огово­рить себя и сделать все, чтобы положить конец мукам. Но я не в силах возвести на самого себя поклеп и ска­зать заведомую ложь, г. е. что я троцкист, эмиссар Троцкого и т. д. Я приехал в Союз по собственной инициативе, теперь — в тюрьме уже — я понял, что это было сумасшествие, преступление. Горько раскаи­ваюсь в нем.

«Я

сделал несчастными не только себя, но и жену мою, брата».

Н. И. Ежов

— Я. Б.

Сталину:

«Посылаю проект Закрытого письма ЦК ВКП(б) ко всем организациям партии о террористической дея­тельности троцкистско-зиновьевско-каменевской

контр­

-р

еволюционной группы.

Для перепроверки изложенных в письме фактов я их зачитал

т

.

т

. Агранову и Молчанову».

Сталин вычеркнул определение «каменевской» и исправил «группу» на «блок».

«Равным образом считается установленным,— впи­сал он для усиления,— что зиновьевцы проводили свою террористическую практику в прямом блоке с Троцким и троцкистами».

Дойдя до четвертого раздела, где в качестве «главной задачи» блока называлось «убийство товарища Стали­на», сделал длинные «вожжи», присовокупив к себе Ворошилова, Кагановича, Кирова, Орджоникидзе, Жда­нова, Косиора и Постышева. Вячеслав Михайлович Молотов оказался обойденным, недостойным пули фа­шистских наймитов.

О террористической деятельности троцкистско-зиновьевского контрреволюционного блока.

Обкомам, крайкомам, ЦК нацкомпартий, горкомам, райкомам ВКП(б).

18 января 1935 года ЦК ВКП(б) направил закрытое письмо ко всем организациям партии об уроках собы­тий, связанных с злодейским убийством товарища Кирова.

В этом письме сообщалось, что злодейское убийство Сергея Мироновича Кирова, как это было установлено судом и следствием, совершено ленинградской группой зинов

ь

евцев, именовавшей себя «ленинградским цент­ром». В письме говорилось также о том, что «идейным и политическим руководителем ленинградского центра был московский центр зинов

ь

евцев, который не знал, по-видимому, о подготовлявшемся убийстве тов. Ки­рова, но наверное знал о террористических настрое- ниях «ленинградского центра» и разжигал эти настрое­ния».

Как известно, тогда Зиновьев и Каменев признали свою вину только в разжигании террористических настроений, заявив,

ч

т

о

о

ни

несут за убийство С. М. Ки­рова лишь моральную и политическую ответствен­ность...

На основании новых материалов НКВД, полученных в 1936 году, можно считать установленным, что Зи­новьев и Каменев были не только вдохновителями террористической деятельности против вождей нашей партии и правительства, но и авторами прямых ука­заний как об убийстве

С. М.

Кирова, так и готовивших­ся покушениях на других руководителей нашей пар­тии и в первую очередь на т. Сталина...

Начальник экономического отдела НКВД Миронов поехал показаться Казакову в Институт эксперимен­тальной медицины.

Чудодей-доктор однажды посодействовал ему свои­ми органопрепаратами по мужской части. Курс лизатов вроде бы подействовал на какое-то время. Теперь же требовалась помощь иного рода: от расстройства сна. Ночные бдения вызвали полное истощение нервной системы.

Из трехсот оппозиционеров, вот уже более года си­девших во внутренней тюрьме, на процесс «объединен­ного центра» предполагалось вывести двенадцать че­ловек, но Сталин вписал еще четырех.

Вчерне работа была закончена. Оставалось лишь подогнать стыки, устранив разночтения в показаниях. Сталин безжалостно правил протоколы, вставлял целые абзацы, вычеркивал одни имена, добавлял другие. Усиление военного акцента потребовало корректировки всей схемы, что чрезвычайно нервировало следствен­ный аппарат. Назначенная в первом приближении дата катастрофически надвигалась.

С главными участниками осложнений не предви­делось. Психологическое и иное давление научило их по-доброму ладить со своими «опекунами». Тем более что в обмен за сотрудничество были обещаны высокие гарантии. Зиновьева и Каменева возили в Кремль, где в присутствии Ежова с ними беседовали Сталин и Ворошилов. Иван Никитич Смирнов выговорил сво­боду для дочери и бывшей жены у Ягоды. Рейнгольда и Мрачковского дважды вызвал к себе Ежов. Словом, комплексное воздействие принесло ожидаемые резуль­таты.

Мрачковский, не исправив ни единой запятой, подписал все шесть «парадных», заранее отпечатан­ных протоколов. Лишь на вопрос о связях с загранич­ным троцкистским центром потребовал предъявить доказательства.

— Я и самого Маркса заставлю сознаться в работе на Бисмарка,— наставляя новичков, хвастал Заков­ский, перекованный уголовник.

Но одно дело — выбить признание, другое — вы­ставить обвиняемых перед судом. Тут всегда есть эле­мент риска. Особенно с таким народом, как военные.

Командир первой и пока единственной в СССР брига­ды тяжелых танков Дмитрий Шмидт не годился не то что на процесс, но даже на очную ставку. На каждом новом допросе он наотрез отказывался от прежних показаний. Работать с таким все равно что бегать по замкнутому кругу. Сколько времени и нервов погублено зря. А тут еще постоянное подхлестывание сверху, и что ни день, то требовательнее, нетерпеливее. Миро­нов сочувствовал товарищам, которые вели Шмидта и Кузьмичева. Они тоже находились на последнем пределе. По-видимому, и у Сталина нет полной уверен­ности, что открытое слушание пройдет столь же гладко, как процесс «Промпартии» или «шахтинское дело». Оно и понятно: высылать раскулаченных и чистить техническую интеллигенцию психологически легче, чем вчерашних единомышленников, товарищей по борьбе.

Домысливая за вождя, Миронов не брал в расчет самый простой вариант. Ненавидеть можно только того, кого знаешь лично, а ненависть устраняет внутренние преграды, если имеется такая предрасположенность. Сталина не устраивали проволочки, ненужная кани­тель, в сущности, стиль давно изжившей себя машины. Она нуждалась в капитальном ремонте.

Миронов надломился на пустяке. И все потому, что не смог избавиться от вредной привычки осмысливать каждый новый сигнал. От него требовалось одно: четкое исполнение. Он же анализировал, сопоставлял, ибо, как всякая мыслящая единица, инстинктивно стремился к пониманию.

До вчерашнего дня ему казалось, что он-то знает, по каким рельсам несется «локомотив истории». Куда ведет его «машинист», как назвал вождя нарком путей сообщения Каганович.