Так она и описана, эта война — как бессмысленность смерти молодых, сильных, красивых людей; как извращение всех человеческих отношений: союзники англичане спасаются сами, отказываясь пускать на корабли французов, французские солдаты пытаются изнасиловать девочку. И Майа, который, спасая эту девочку, убивает двух негодяев, не может простить себе, что поднял руку на человека, что подчинился велению этого, отрицаемого им, абсурда. Он гибнет под развалинами дома, разрушенного немецким снарядом, но, по сути дела, его смерть почти самоубийство^

Жюльен Майя и Адам Парсел в равной мере не приемлют насилья, не признают за человеком права убивать другого человека ради чего бы то ни было. Но если Майя гибнет, поправ свои убеждения и не имея сил пережить собственное предательство, то Адам Парсел под влиянием событий действительности приходит к пересмотру своих убеждений. В войне, которую ведут Мэсон и Маклеод, Парсел отказывается участвовать, считая ее несправедливой. Но он отказывается сражаться и на стороне обездоленных. Он бескорыстен. Он готов разделить с таитянами свой надел земли. Но что может Парсел возразить Тетаити, когда тот говорит ему: «Адамо, ты хороший человек. Но этого еще мало — быть просто хорошим. Ты говоришь: «Я вместе с вами терплю несправедливость». Но ведь несправедливости этим не исправишь». Не находя ответа, Парсел упорствует на своей ничьей земле, подставляя себя под пули и отказываясь взять ружье. И при всем его благородстве ложность этой позиции становится все нагляднее. Гибнут один за другим матросы, друзья Парсела. Гибнут таитяне и в том числе названный брат Парсела Меани. Гибнут хорошие люди и дурные. Остается победитель Тетаити, обагривший свои руки кровью угнетателей, той самой кровью, которую «земля пьет с великой радостью». Остается Парсел с его чистыми руками. Но не на его ли совести смерть справедливых? Не сродни ли его чистота чистоте Понтия Пилата, умывшего руки? Не прав ли один из таитян, когда он замечает, что позиция невмешательства и ненасилия — удобная позиция ловкого человека, предоставляющего другим таскать каштаны из огня, перелагающего ответственность на других. Почему, задумывается Парсел, принцип уважения к жизни одного человека казался ему более важным, чем жизни тех погибших, которые он мог бы спасти, отказавшись от этого принципа. Слишком поздно осознает он свою ошибку — уже не воскресить погибших. И все же не слишком поздно, потому что осознав ее, он впервые оказывается настоящим союзником тех, кого любит. Тетаити и Парсел находят друг друга, чтобы жить вместе и вместе защищать то, что они построят.

Так конфликт, неразрешимый для Жюльена Майя, ибо он решает уравнение «убий — не убий» с позиций индивидуалистических, вне истории, оказывается — хотя и сохраняет свой трагизм — разрешенным для Адама Парсела, свидетеля и — хочет он того или не хочет — участника колониальной войны, где есть правые и неправые, справедливые и несправедливые.

Не следует забывать, что Робер Мерль работал над своим романом в годы, когда Франция вела кровавую войну в Северной Африке. Таким образом, вопрос о поведении француза, понимающего справедливость освободительной борьбы алжирского народа, был далеко не абстрактным. Эти проблемы страстно обсуждались в прогрессивных кругах. Против пыток, против зверств, совершавшихся французами в Алжире, поднимали свой голос все передовые люди. Летом 1960 года французская интеллигенция выступила с «Манифестом 121», отстаивая в нем право дезертирства из армии, ведущей несправедливую войну. Многие французы были членами тайной организации, помогавшей алжирцам добывать оружие. Франси Жансон, глава этой подпольной сети, осужденный заочно на десять лет тюремного заключения правительством де Голля, не амнистирован и сейчас, после прекращения войны и признания Францией независимости Алжира. Продолжают томиться в тюрьмах французы, считавшие своим гражданским долгом оказывать помощь народу колонии, восставшему против поработителей.

Владимир Познер в своем «Лобном месте», Андре Стиль в ряде романов и рассказов, Морис Понс в «Ночном пассажире», Жюль Руа в «Славных крестовых походах» и «Алжирской войне» обращаются к трагической теме ответственности французов за кровь, пролившуюся в колониальных войнах. О том же заставляла задуматься французского зрителя пьеса Сартра «Альтонские узники», хотя говорилось в ней о преступлениях фашистского офицера Франца фон Герлаха под Смоленском. Эта связь не случайна. Когда после окончания войны стали в полном объеме известны чудовищные преступления фашизма, когда мир содрогнулся перед печами Освенцима и Треблинки, писатели и философы стали искать объяснений свершившемуся. Книги Веркора послевоенных лет пытаются дать ответ на вопрос, где кончается человек и где начинается зверь. Оказалось, что яд фашизма не истреблен. Во Вьетнаме, в Алжире, в Конго представители «демократий» не уступали в зверствах нацистам: В чем же состоит истинный гуманизм? Может ли он опираться на евангельское «не убий»?

Этот вопрос — главная проблема творчества Мерля. И ее эволюция — эволюция взглядов писателя, отражающая, вне всякого сомнения, эволюцию значительных кругов французской интеллигенции перед лицом колониальных войн, из которых Франция не выходила на протяжении более чем десятилетия Если тема антифашизма, как это ни парадоксально, оказывается за пределами романа Мерля о войне, написанного в 1949 году то уже–следующий его роман «Смерть — мое ремесло», вышедший через три года, раскрывает биографию фашиста, которому уважение к человеческой жизни попросту неведомо. Рудольф Ланг, комендант гитлеровского лагеря уничтожения, даже не палач, он машина по истреблению людей. У него нет сомнений, оя не рассуждает, никакие «чувства» не осложняют его службы. Мерль. сух и объективен. Самые чудовищные вещи он излагает устами своего персонажа с обыденной простотой. И чем бесстрастнее здесь текст, тем яростнее, тем непримиримее протест автора против обесчеловечиваиия, которому подверг Рудольфа Ланга фашизм. Ничто не может заставить Мерля смириться с идеологией насилия; оправдывающей уничтожение целых народов. Но в таком случае Майя, отказывающийся воевать против фашизма, — предатель. Но в таком случае насилие не может быть просто отрицаемо. От него нельзя просто отказаться. Сизиф — герой пьесы Мерля «Новый Сизиф» — не может дать людям счастье, обезоружив Смерть: он лишает аристократов возможности усмирять восставших плебеев, но он лишает и рабов возможности восстать против поработителей. Если в ранней комедии Ро–бера Мерля «Сизиф и Смерть» золотое перо, без которого смерть бессильна, выкрадывают у Сизифа коринфские аристократы, то в более позднем варианте разработки того же сюжета, в драме «Новый Сизиф», это делает рабыня Синара, потому что она не может допустить, чтобы «все осталось неизменным, чтобы по всей земле рабы оставались рабами». Заповедью «не убий» не одолеть ни колониста Маклеода, ни палача Ланга.

В эпоху освобождения колониальных народов место каждого справедливого человека, как ни претит ему насилие, как ни ненавидит он войну, — в рядах тех, кто борется за их независимость'. Этого требует уважение к жизни человека и его достоинству. Когда идет борьба с расизмом, с фашизмом, нет и быть не может ничьей земли. Нельзя умыть руки и отойти — это означает уступку силам смерти и зла. К этому выводу пришел Робер Мерль, к этому выводу пришел его герой Адам Парсел.

Не удивительно, что «Остров» был удостоен в 1962 году «Премии Братства», присуждаемой ежегодно организацией «Движение против расизма, антисемитизма и за Мир».

Л. ЗОНИНА

Я не люблю читать предисловия, а тем более писать их. Воздержался бы я и на этот раз, если бы моя книга не требовала кое–каких пояснений.