Теперь дальше. Что он рассказывает. В первый раз неизвестно: он говорил только с Маргаритой Павловной, а та не пожелала его «вспомнить». А вот Татьяне Ивановне он представился как научный работник, даже намекнул на особую секретность своих изысканий. Представляю, как у этой дурочки округлились глаза. Знал, мерзавец, что ей загнуть. А ведь анекдоты рассказывал пошлейшие. По одному этому можно было догадаться, какой он научный работник. Но Татьяне Ивановне это было, конечно, не под силу. В этот же раз он представился инженером из Ростова, ищет товарища, тот письмо от жены должен привезти. Очень он, видите ли, по жене скучает, по деткам. Даже сообщил, что у старшей дочки печень больная, и он с большим трудом здесь лекарство ей какое-то нашел, и вот с приятелем переслать хочет, поскольку сам в Москве задерживается. Трогательно так рассказывал, и Пелагея Васильевна, старшая горничная, от души ему посочувствовала. Фантазия, надо сказать, работает у него здорово. Наверняка тут же импровизирует, причем вдохновенно. Таким образом, и рассказы его, как видите, представляют определенный интерес.

Все эти соображения я и выкладываю на следующее утро нашему Кузьмичу. Игорь на этом совещании тоже присутствует. И еще несколько сотрудников из отделений, которые с самого начала к этому делу подключились. Кузьмич слушает внимательно, хмурится и, надев очки, какие-то пометочки себе делает. А когда я кончаю, спрашивает:

— В какие же часы он появляется?

— От двух до трех часов дня, Федор Кузьмич, — отвечаю.

— Та-ак… костюм на нем всегда один и тот же?

— Один и тот же, коричневый, в полоску. Под тон к плащу и шляпе.

— Руки какие? На пальцах что есть?

— Руки?.. — Я задумываюсь. — Не спросили мы о руках, Федор Кузьмич.

— Спроси. У Татьяны той. Небось обратила внимание. Теперь насчет конфет. В магазинах вокруг гостиниц не спрашивали, были там такие конфеты или нет?

— Не спрашивали, Федор Кузьмич, — отвечаю я через силу.

— Надо спросить. Они точно скажут.

— И еще по главным трассам, которые к этим гостиницам ведут, — вставляет Игорь. — Метро, троллейбус.

Кузьмич кивает головой и начинает утюжить ладонью свою макушку. Недоволен, это ясно. Потом снова спрашивает:

— С швейцарами во всех трех гостиницах говорили?

— Так точно, — отвечаю, — во всех трех.

— Кто из них его заметил?

— Все трое заметили.

— Гм… Когда же они его заметили, когда он входил или когда выходил?

Я на минуту задумываюсь, потом отвечаю:

— Все трое, когда входил, а один — когда еще и выходил, во второй гостинице.

— Ну и как же он входил?

— Вполне уверенно, говорят, входил, свободно, как к себе домой. Никого ни о чем не спрашивал, прямо к лестнице шел.

— Тертый парень, — басит из своего угла Авдеенко.

Кузьмич на его замечание не реагирует и снова спрашивает:

— А когда выходил, как себя вел, как выглядел?

Я прекрасно помню свой разговор с тем швейцаром. Толстенный такой дядя с великолепной бородой. Глаза внимательные, острые, хоть и не видно их почти из-за лохматых бровей. Я его дотошно расспрашивал, меня самого очень интересовало, как этот тип выходил. Поэтому рассказываю я обстоятельно, есть тут что отметить.

— Спустился он по лестнице медленно, неторопливо, — говорю. — С самым беззаботным видом. «Как будто выспался и пообедал» — так мне швейцар сказал.

— Выходит, переиграл малость, — замечает Игорь.

— Пожалуй, — соглашаюсь я. — Однако не каждый это заметит.

— А почему, интересно, «пообедал»? Почему ему так показалось, швейцару? — спрашивает Кузьмич.

— Вот, вот, — подхватываю я. — Мне это тоже в голову пришло. Медленно, говорит, так спускался, тяжело. И даже вроде бы толще стал.

Всем присутствующим ясно, что это может означать, и никто уточнять не собирается.

— Ну что ж, — говорит Кузьмич. — С вопросами как будто все. Давайте теперь соображать. Дело оборачивается серьезно. Этого гуся надо поймать быстро. Для начала должен сообщить. Ты, Лосев, — он поворачивается ко мне, — будешь с сегодняшнего дня заниматься только этим делом. Понятно? Ну еще… — он секунду колебался, — насчет Быка придется с Откаленко контактировать, — и карандашом указывает на Игоря. — А магазин с тебя снимаем.

Что ж, придется, видимо, заняться этим делом вплотную. Я ни минуту не сомневаюсь, что мы того волка обложим и куда-нибудь он свою лапу да сунет. Для этого есть, знаете, вполне надежные средства.

Вот ему, к примеру, надо же продать краденые вещи. Как, спрашивается? Комиссионные магазины, скупки, рынки — это все мы перекроем, будьте спокойны. Из Москвы увезти? Еще того хуже. Чем меньше город, тем скорее он там погорит на сбыте краденого. Ведь мы ориентировки с подробным описанием вещей во все города разошлем, и там наши коллеги прекрасно знают, кто у них в городе этим делом может промышлять, к кому из Москвы «гости» приезжают. Что же ему остается? Ну, допустим, начать знакомым продавать. Но порядочный человек вещь с чужого плеча не купит, да еще, очевидно, краденую. А «непорядочный»… он тратиться не будет, он скорее сам украдет. Впрочем, есть, конечно, некие темные личности, которые, может быть, и купят. Но мы тоже кое-кого из них знаем и за ними приглядываем. Словом, мы закинем сеть с достаточно мелкими ячейками, можете не сомневаться.

Но сидеть на берегу и ждать мы, естественно, не будем. Мы начнем поиск и в другом направлении. Энергичный поиск, главный. Ведь у нас есть его приметы, хорошие, кстати, приметы, броские, и еще есть его «почерк». Что касается примет, то ведь где-то и кто-то все же должен его знать, правда? Не в безвоздушном пространстве человек живет. А где его знают, это приблизительно представить себе можно. Скажем, в каком-нибудь НИИ его вряд ли знают. На крупном заводе тоже. В школе или институте тем более. К тому же учтите время совершения преступлений. Среди дня, если помните. И обеденного перерыва тут не хватит. Нет, этот «деятель» табель по утрам не снимает. К тому же руки… Кузьмич не случайно о них спросил, умница он у нас все-таки. И я сразу после совещания к Татьяне Ивановне съездил. Поинтересовался. Она, конечно же, внимание на это обратила. Не те руки оказались. Чистые, розовые, без единой мозольки. И кольцо с камнем. Такое кольцо на мужской руке многое рассказать может. Словом, в храмах науки и техники этого «деятеля» искать бесполезно, там его не знают, там его нет и быть не может. Но есть в огромном городе и другие места, где он наверняка появляется. А как же? Он человек общительный, он и гульнуть наверняка любит. Вот где-то там и кто-то там знать его должен. А мы прикинем, где именно, нам это особого труда не составляет. Не первого же ловим.

Вот все эти, да и некоторые другие рычаги я и привожу в действие со своими ребятами. Должен вам признаться, что в тот день я ждал вечера с немалым напряжением. Черт его знает, не выкинет ли этот тип еще один номер. Все-таки вот уже три дня подряд я вечера провожу в гостиницах. И когда стрелка часов стала подползать к шести, я почувствовал, что начинаю нервничать. Появилось, знаете, такое ощущение, что уже пора куда-то мчаться, что уже что-то такое непременно случилось.

Ладно. Не буду вас томить. В тот вечер ровно ничего не случилось. Ни одна из гостиниц не подала сигнала «SOS». Я даже как-то удивился, знаете, когда вдруг взглянул на часы и обнаружил, что обычное для этого сигнала время, безусловно, прошло, а мне мчаться сломя голову некуда и вроде бы я даже никому не нужен.

Сам себе не веря, я предупреждаю дежурного, что ухожу, благо уже часов девять вечера. Дежурный, тоже уже настроенный всей этой кутерьмой с гостиницами на самый тревожный лад, на всякий случай осведомляется, где я в течение вечера буду находиться. Больше всего мне хочется находиться в одном доме на Кропоткинской улице, но ужасно неловко срываться с места при каждом телефонном звонке — к Светке, между прочим, подружки звонят непрерывно, по любому пустяку, я уже не раз обращал ее внимание на это — так вот, дергаться при каждом звонке, как вы понимаете, радости мало. А если придется срочно уматывать, это будет просто трагедия. Тем более что мне предстоит, как я понимаю, серьезный разговор насчет концертов в прошлом, настоящем и будущем. Словом, ехать сейчас в тот дом на Кропоткинской просто опасно для жизни, будущей, конечно. И потому я, вздохнув, называю дежурному свой собственный адрес, который он, кстати, знает и без меня. Но деликатно отмалчивается, делает для солидности какой-то росчерк на листке бумаги и провожает меня сочувственным взглядом.