— У них там есть большие мастера этого дела. За хорошую плату любой документ подделают так, что не всякий эксперт отличит от подлинного, — вполне серьезно объяснил Ричардсон. — С этими бумагами вы от Юсуповых отобьетесь, если они сумеют с помощью Интерпола отыскать свою девчонку.

На некоторое время воцарилось молчание, во время которого Генри Фишер размышлял, а посредник терпеливо ожидал решения своего клиента. Наконец, тот вышел из задумчивого состояния и объявил:

— О’кэй! Принимаю от вас эти документы как частичную компенсацию за сестру Лолы. Если я правильно вас понял, мне не видать ни ее, ни уплаченных за нее денег, — остро посмотрел он на Ричардсона и со скрытой угрозой добавил: — Думаю, что вы знаете, с кем имеете дело, как и то, что происходит с теми, кто мне не платит долги?

Посредник утвердительно кивнул, и Фишер жестко заключил:

— Я не стану требовать от вас возврата денег, если спрячете все концы в воду и никто через вас на меня не выйдет! Если не примете мер или развяжете языки, то пеняйте на себя!

— Можете в нас не сомневаться! Ведь поэтому я здесь, — горячо заверил его Ричардсон. — Все следы нами уничтожены! И наша фирма скоро исчезнет, так как босса посадили за неуплату налогов. Однако, — счел нужным предупредить он клиента, — девчонку у вас могут найти и помимо нас.

— Не считайте меня за простака! Не найдут Лолу без вашей помощи, — грубо оборвал его Фишер. — Так что держите-ка язык за зубами, если дорога жизнь, и передайте это остальным!

Миллионер встал с кресла, давая понять, что аудиенция окончена и, покидая кабинет, Ричардсон спиной чувствовал, как тот провожает его своим тяжелым взглядом.

Дни бежали чередой, а упорные поиски Оли не давали никаких результатов.

Хитрая Воронцова умело разыгрывала из себя безвинную жертву преступников, безутешную вдову, которая ничего не знала об уголовном прошлом погибшего мужа. И хотя документы на сестер Юсуповых оказались похищенными, работники детдома подтвердили, что они были оформлены должным образом.

Юсуповы также в благодарность за то, что она помогла вернуть Наденьку и половину выкупа, уплаченного бандитам, сдержали свое слово и не сообщили следователю о ее пособничестве похитителям. Поэтому Катерину почти сразу же выпустили, и она прошла по этому делу как свидетельница. Держать язык за зубами она умела, и о ее более тесной связи с подельниками Седого никто не узнал.

Частые визиты в детдом Прони заведующая объяснила тем, что она принимала его как представителя благотворительной организации, за которого он себя выдавал, и других отношений с ним не имела. Это почти соответствовало правде и ее оставили в покое. Проня же, как только началось следствие, сразу исчез и выйти на его след никак не удавалось.

— Уволился по семейным обстоятельствам. Жаль, ценный был работник, — с фальшивым вздохом посетовал Сальникову глава охранного бюро «Выстрел» Василий Коновалов. — Наследство какое-то получил на Кубани, то бишь на Ставрополье. Он вроде из тамошних казаков, — объяснил он сыскарю, но в его глазах светилась насмешка. — Наверное, уже не вернется.

Виктору Степановичу опыта было не занимать, и он давно уже вычислил, что похищение маленьких Юсуповых — дело рук банды Седого, а Проня лишь его подручный. Однако никаких доказательств этого не было, и как им ухватить матерого преступника ни он, ни его друг и шеф Михаил Юрьевич придумать пока не могли. Попытки разговорить явно причастных к похищению Фоменко и Софу окончились неудачей. Хитрые и осторожные, они в один голос твердили, что имели дело только с Надей, а об Оле им ничего неизвестно.

Безрезультатность поисков вконец измотала и без того слабую нервную систему Светланы Ивановны. Хотя одна дочь уже находилась дома у нее под крылом, из-за отсутствия второй она постоянно испытывала сердечную боль и пребывала в депрессии. Именно по этой причине впервые за долгие годы совместной жизни у нее произошла ссора с мужем, которого боготворила и с которым никогда раньше не расходилась во мнениях.

— Я видела ужасный сон, Мишенька, — сказала она ему за завтраком, и на ее дивные синие глаза навернулись слезы, что было теперь постоянным явлением.

— То-то ночью ты металась и стонала, — отозвался Михаил Юрьевич, отложив вчерашнюю газету, так как за неимением времени просматривал прессу перед уходом на работу. — Я уж хотел было тебя разбудить, но все, видно, прошло, и ты успокоилась. Какой-нибудь очередной кошмар?

— Видела Оленьку как наяву! Она погибала, взывала о помощи, а я не смогла спасти, — всхлипывая, рассказала Светлана Ивановна. — Мы купались с ней где-то в теплом море, и ее схватил огромный спрут! Представляешь этот ужас?

— Конечно, представляю, но нельзя же, Светочка, относиться к этому всерьез, — мягко ответил ее муж. — И тем более проливать слезы! Это же только сон!

— Нет! Я верю снам, — горячо возразила Светлана Ивановна. — Спрут утаскивал ее в глубину, Оленька протягивала ко мне свои ручонки, а меня словно парализовало. Так и не смогла прийти к ней на выручку! — горестно произнесла она, опустив голову. — Бог хочет отнять ее у нас, Миша!

— Не сходи с ума! Неужели не понимаешь, что все эти ужасы тебе снятся на нервной почве, отражая твое беспокойство за судьбу Оленьки? — резче, чем обычно, урезонивал ее муж. — Ведь мы ничего о ней толком не знаем! — добавил раздраженно, сознавая бесплодность своих усилий. — Но из того, что известно, следует, будто наша дочь находится в хороших условиях. Зачем же думать о худшем?

Лучше бы он промолчал! Его слова и, главное, тон вызвали новую боль в истерзанной неизвестностью душе матери, и Светлана Ивановна обиженно возразила:

— Так что, может, мне по этому поводу радоваться? Откуда ты знаешь, каково сейчас Оленьке и не попала ли она в беду. Рано же ты успокоился, Миша! — бросила мужу горький упрек. — Не ожидала я этого от тебя! — И опустив голову на руки, бурно разрыдалась.

Михаил Юрьевич беззаветно любил жену и первым порывом у него было броситься к ней и утешить, но, ощутив в своем сердце глубокую обиду, остался на месте.

— И я не ожидал от тебя такого упрека, — глухо произнес он, стараясь не поддаваться гневу. — Неужто не видишь, что я делаю все возможное и невозможное, чтобы поскорее найти нашу дочь? Ты как мать, возможно, глубже переживаешь, но это не дает тебе права несправедливо укорять и закатывать мне истерики!

— Тебе не по душе истерики? Но я угожу в психушку, вот увидишь! — сквозь слезы пригрозила ему Светлана Ивановна, которая от безутешного горя уже плохо соображала. — Что толку от твоих слов, что много делаешь, когда не видно никакого результата?

Это было уже слишком! В душе Михаила Юрьевича все кипело от обиды и возмущения. Сами собой на язык наворачивались слова, призванные вразумить жену и защитить свое достоинство, восстановив справедливость. Но он был сильным человеком и сумел взять себя в руки, понимая, что в таком состоянии, в каком она находится сейчас, к добру это не приведет.

Резко отодвинув от себя недоеденный завтрак и не став пить кофе, он молча поднялся и, схватив по пути кейс, вышел из квартиры.

Глубоко переживая в душе первую в жизни ссору с горячо любимой женой, Михаил Юрьевич прибыл в свой офис, привычно сел за письменный стол, но работать не смог. Все его мысли были направлены на то, как поскорее с ней помириться, не роняя при этом своего достоинства. Он по-прежнему испытывал обиду от несправедливых упреков, но она уже отошла на задний план из-за беспокойства о здоровье супруги.

«Нет, словами Свете сейчас не поможешь, — основательно подумав, пришел он к резонному выводу. — Утешить ее может только хоть какой-нибудь результат в поисках Оленьки. До этого незачем с ней говорить. Надо выдержать паузу!»

Вызвав секретаря, Михаил Юрьевич попросил разыскать и направить к нему Сальникова, с которым с утра не мог связаться по мобильному, и уже собирался разобрать накопившиеся деловые бумаги, как ему позвонил Петр.