«Как мне показалось, — рассказывает Байрон, — то, что мы сначала приняли за остров, было двумя крутыми горами; но, приглядевшись к наветренной стороне, я как будто заметил, что примыкающая к горам земля тянется вдаль к юго-востоку; соответственно мы взяли курс на юго-запад. Я приказал офицерам влезть на мачты, чтобы наблюдать за ветром и проверить это открытие; все утверждали, что различают землю, простирающуюся на большое расстояние… Затем мы повернули на восток-юго-восток. Вид земли как будто не менялся. Горы казались голубыми, как это обычно бывает в пасмурную и дождливую погоду, когда до них недалеко… Вскоре кое-кому почудилось, что они слышат и видят, как море разбивается о песчаный берег; но, после того как мы в течение примерно часа со всей возможной осторожностью двигались тем же курсом, мнимая земля внезапно исчезла и, к величайшему удивлению, мы убедились, что то был мираж… В течение двадцати семи лет, — продолжает Байрон, — я почти постоянно находился в море, но ни разу не был свидетелем такого всеобщего и стойкого заблуждения… Несомненно, если бы вскоре с прояснением погоды мираж, который мы принимали за берег, не рассеялся, то все находившиеся на борту готовы были бы дать клятву, что нами открыта на этой широте какая-то земля. Мы были тогда на 43°46' южной широты и 60°5" западной долготы».

На следующий день налетел ужасный шквал, о приближении которого мореплавателей предупредили пронзительные крики нескольких сотен птиц, поспешно улетавших. Ураган длился не больше двадцати минут. Этого, однако, оказалось достаточным, чтобы накренить корабль на бок, прежде чем успели взять рифы у грота[38], который и был сорван. В то же время грот-гика-шкот[39]сбил с ног старшего лейтенанта и далеко отбросил его, а фок[40], опущенный не до конца, разорвало в клочки.

В следующие дни заметного улучшения погоды не наступило. К тому же корабль сидел в воде так неглубоко, что его сильно сносило, лишь только поднимался свежий ветер.

После столь бурного плавания Байрон 24 ноября очутился, — само собой понятно, к величайшей его радости, — у острова Пингвинов в Пуэрто-Десеадо. Но условия этой стоянки не оправдали того нетерпения, с каким экипаж стремился до нее добраться.

Высадившись на берег и углубившись внутрь страны, английские моряки увидели перед собой лишь пустынную равнину и песчаные холмы; кругом ни деревца. Что касается диких животных, то замеченные путешественниками несколько гуанако[41] держались на слишком большом расстоянии, чтобы их можно было убить; удалось лишь застрелить некоторое количество крупных зайцев, приблизиться к которым не представляло большого труда. Зато охота на тюленей и морских птиц дала достаточно, чтобы «досыта накормить целый флот».

Бухта Пуэрто-Десеадо, не защищенная от ветра, с дном, плохо удерживающим якорь, имела еще и то неудобство, что на ее берегах можно было запастись лишь солоноватой водой. Никаких следов жителей обнаружить не удалось. Так как продолжительная стоянка там была бесполезна и опасна, 25-го числа Байрон пустился в путь на поиски острова Пепис.

Данные о местонахождении этой земли отличались крайней неопределенностью. Галлей считал, что она находится на 80° к востоку от Южной Америки. Коули, единственный мореплаватель, якобы видевший ее, утверждал, что она расположена на 47° южной широты, но не указывал долготы. Решение этой проблемы представляло большой интерес.

Прокрейсировав некоторое время на север, на юг и на восток, Байрон убедился, что никакого острова здесь не существует, и решил направиться к островам Себольда (Фолклендским), чтобы зайти в первую же гавань, где он смог бы запастись водой и дровами, в которых испытывал острую необходимость. Налетела буря, вздымая такие страшные волны, каких Байрон не видел даже тогда, когда огибал с адмиралом Ансоном мыс Горн. По окончании шторма Байрон оказался в виду мыса Девственниц, у северного входа в Магелланов пролив.

Как только корабли приблизились к земле, матросы заметили всадников с развевавшимся белым флагом; туземцы знаками приглашали высадиться. Стремясь скорее повидать патагонцев, относительно которых более ранние путешественники сообщали самые разноречивые сведения, Байрон с сильным отрядом вооруженных солдат съехал на берег. Там он увидел около пятисот человек гигантского роста, казавшихся какими-то чудовищами в человеческом облике; почти все они были верхом. Тело они раскрашивали самым отвратительным образом; их лица были испещрены разноцветными полосами, глаза обведены синими, черными или красными кругами, создававшими впечатление больших очков. Почти все патагонцы не носили одежды, если не считать наброшенной на плечи шкуры шерстью внутрь; у некоторых имелись сапоги. Забавный наряд, примитивный и недорогой!

Туземцев сопровождало множество собак; низкорослые лошади, на вид очень невзрачные, отличались, однако, исключительной резвостью. Женщины, подобно мужчинам, ездили верхом без стремян, и все мчались галопом вдоль берега моря, хотя он был усеян большими и очень скользкими камнями.

Встреча носила дружелюбный характер. Командир роздал этим великанам кучу безделушек, лент, стеклянных бус и табак.

Вернувшись на «Дофин», Байрон немедленно вошел, пользуясь приливом, в Магелланов пролив. Он не имел намерения пройти его до конца, а лишь хотел отыскать безопасную и удобную гавань, где мог бы запастись водой и дровами, прежде чем пуститься в дальнейший путь на поиски Фолклендских островов.

Вблизи от мыса Санди Байрон увидел восхитительную картину — ручейки, леса, луга, пестревшие цветами, которые наполняли воздух нежным ароматом. Весь пейзаж оживлялся сотнями птиц; один из видов пернатых из-за своего разноцветного оперения самых ярких оттенков получил название: «раскрашенный гусь». Но нигде англичанам не встретилось такого места, где шлюпка могла бы приблизиться к берегу, не подвергаясь исключительным опасностям. Повсюду вода стояла очень низко, и прибой был очень сильный. Экипаж ловил рыбу, в особенности барабульку, стрелял гусей, бекасов, чирков и множество других превосходных на вкус птиц.

Итак, Байрону пришлось продолжать путь до Пуэрто-Амбре, куда он прибыл 27 декабря.

«Мы находились, — рассказывает он, — под защитой от всех ветров, кроме юго-восточного, дующего редко, а если корабль во внутренней части бухты начало бы сносить к берегу, он не получил бы никаких повреждений, так как дно там преимущественно мягкое. У берегов плавало столько древесных стволов, что их вполне хватило бы для снабжения топливом тысячи кораблей, и нам совершенно не понадобилось ходить в лес, чтобы запасать дрова».

В глубине бухты впадает река Саджер с прекрасной водой. Берега реки поросли высокими великолепными деревьями, вполне пригодными для мачт. На ветвях сидело множество попугаев и других птиц со сверкающим оперением. В течение всего пребывания Байрона в Пуэрто-Амбре там царило изобилие[42].

Пятого января 1765 года, как только экипажи полностью оправились после тяжелого плавания, коммодор, запасшись всем необходимым, вывел корабли из Магелланова пролива и возобновил поиски Фолклендских островов. Неделю спустя он заметил землю, которую принял за острова Себольда, открытые в 1528 году голландцем, по имени Себольд де Верт; но, приблизившись к ним, он заметил, что три острова, будто бы увиденные им, на самом деле образуют одну землю, вытянутую далеко к югу. Он не сомневался, что находится возле архипелага, отмеченного на тогдашних картах под названием Нью-Айлендз и помещенного на 51° южной широты и 63°32' восточной долготы.

Сначала Байрон держался в открытом море, опасаясь, как бы течения не увлекли его к берегу, которого он не знал. Затем, после общего ознакомления, он приказал спустить шлюпку и дал ей задание следовать вдоль берега, чтобы отыскать безопасную и удобную гавань; вскоре та была найдена и получила название Порт-Эгмонт — в честь графа Эгмонта, тогдашнего первого лорда Адмиралтейства.