— Что вы скажете об этой песне? — осведомился он, оглядывая хмурые лица рабочей массы.

— Эта песня рассказывает о деньгах, деньгах, деньгах. Песня, рассказывающая только о деньгах и дуракавалянии, открывает истинное лицо правящего класса. Слышите?

Люди, находящиеся в окрестностях Даунинг-стрит, слышали сопровождавшиеся аккордами рояля слова «Деньги, деньги, деньги должны быть веселей в мире бо—га—чей. Деньги, деньги, деньги всегда радостнее в мире бо—га—чей». Рабочий, задавший вопрос о «ерунде», жестом велел остальным настроиться на торжественный лад.

— Слушайте меня все! Я — великий американский народ. Я понял, что правящие верха стремятся покорить весь мир, попирая меня, народ. Попирая нас, пушечное мясо. Правящие верха, пусть даже они занимаются одним и тем же, различны. А народ един. Един во всех странах. Един на всех планетах. Видите вон там Землю? Её великий американский народ солидарен с нами. Он мирный народ. Он борется за мир. Мы боремся за мир.

— Надеюсь, русский народ тоже борется за мир, — осторожно заметил Шоу.

— Вы правы, — теперь он снова обращался к соратникам. — Слушайте меня! Знайте, что американский народ борется за мир! Русский народ борется за мир! Даже арабский народ борется за мир! Мирные народы всех планет, соединяйтесь!

 За этой увлекательной речью народ не заметил, как раздаются шаги за его спиной. Вожак почувствовал прикосновение к напряжённой спине. Его глазам предстал констебль из A-дивизиона, покачивающий не перьями на шляпе, а дубинкой[20]. Тот был не один: остальные люди повернули головы и обнаружили шеренгу грозных, представительных господ в мундирах.

— Это помои, — плохо выразился один из рабочих.

— Это копы, — выразился второй.

— Чем занимаемся?! — крикнул суперинтендант.

Рабочие вместе с прочими простолюдинами бросились врассыпную, не намереваясь попадать в руки правосудия. Полисмены приложили губы к свисткам, что ещё больше взбодрило рабочих, вкупе с прибытием новой порции полисменов. Вскоре в обществе полиции оставался лишь Бернард Шоу. Суперинтендант A-дивизиона подошёл к драматургу и погрозил ему дубинкой, предварительно заимствованной у одного из констеблей. Шоу смущённо отвернулся.

— С вами ещё нужно разобраться, мистер Шоу, — процедил суперинтендант сквозь зубы.

— Причём здесь я? — возразил обескураженный драматург. — Я что, простолюдин?

— Нет, но вы защищаете простой люд в своих опусах. Говорят, что теперь вы призываете предотвратить завоевание соседней планеты. Вы пытаетесь приплести к этому делу уникальный русский народ.

— Вы правы. Если на Гее есть уникальный русский народ, он нам не враг.

— Инспектор, приготовьтесь увести этого антиджентльмена. У меня остаётся здесь одно дело.

К суперинтенданту прилагался ещё один инспектор. К нему и был обращён вопрос, вызванный не зависящими от полиции обстоятельствами. Его же зависимость от правительства требовала, с точки зрения суперинтенданта A-дивизиона, тщательного выяснения.

— Вы слышите ещё одну песню, инспектор Мурчисон? — спросил суперинтендант.

На сей раз полиция слышала песню о новом годе, столь блестяще трактованную лордом Солсбери. Суперинтендант подозрительно всматривался в возвышающееся перед ним здание, пока его разум не пришёл к выводу, не совпадающему с выводом лорда.

— Знаете ли вы, инспектор, что эта песня заимствована у геян?

— Не приходилось слышать.

— Так и есть. Какие выводы вы способны сделать из неё?

— Выводы, что у геян Новый год главнее Рождества.

— Если точнее, то никакого, заметьте, Рождества на их планете не было и быть не могло. Следовательно, они язычники.

— Но о чём это говорит, ваше благородие?

— Что у них существуют кровавые режимы.

— Готов согласиться...

— Инспектор, вы слышите слова «Может, у нас всех есть наши надежды, мы будем пытаться, если мы не делаем, мы можем лечь и умереть»? Лечь и умереть! Будем пытаться, чтобы лечь и умереть! Не это ли признак кровавых режимов?

Мостовая представала перед инспектором чёткой картиной, и последние слова начальника вызвали её размытость.

— Теперь скажите мне, не мистер ли Шоу смеётся над нами? Идите за нами.

Драматург повиновался и теперь пошёл под конвоем. Как только он покинул Уайтхолл, воспроизведение магнитной фонограммы дошло до конца сущего.

Отвлечёмся от музыки и вернёмся к двоим замечательным персонам — в то время как Эдисон отдавал распоряжения рабочим, занятым в процессе создания вычислительной машины, но, возможно, нисколько в этой работе не заинтересованным, эти два джентльмена пересекали просторы ближайшего космоса. Первый луч, озаряющий мрак и заливающий ослепительным светом тьму, что окутывала начало деятельности космических джентльменов, воссиял при чтении публикой газет и созерцании ею экранов публичных телеэлектроскопов. Но в то же самое время далеко не каждый представляет себе, как эти достойные люди осуществляют то, что ещё в середине века выглядело художественным вымыслом, а теперь становится реальностью и частью более сложной колониальной кампании. С величайшим удовольствием мы предлагаем читателю увидеть космический снаряд глазами человека в космосе, в расчёте на то, что он, принадлежа к образованным классам, поймёт тонкости новой технологии.

Гленн и Шепард снова сменили сюртуки, цилиндры и трости на специальные костюмы с подтяжками на плечах и теперь, опустившись на лифте на глубину 550 ярдов[21] и войдя в космический снаряд, лежали на двух специально обустроенных местах, ожидая запуска. Название «ракета» кажется более подходящим, хотя термин «вагон-снаряд» напополам с термином «ракета» относится к этому виду техники, в более примитивном виде описанном Жюлем Верном. К величайшему счастью для Шепарда и его коллег, когда дело дошло до практического воплощения, учёные своими расчётами ускорения доказали, что если летать в космос целиком по методу Жюля Верна, то в космос полетят не люди, а блины (в лучшем случае котлеты). Если бы автор книги «С Мирра на Гею» не созерцанием газетных гравюр, а собственными глазами увидел, чем обернулась его фантазия, он увидел бы не пушку в прямом смысле, а гигантскую шахту лифта высотой в те же 550 ярдов, на которые только что опустились вглубь астромены. Лифт окружён гидравлическими механизмами, и они должны заменить не безопасное для человека орудие, по воле писателя отправившее в космос трёх человек.

Мы обещали разъяснить не осведомлённым в этой области людям то, как в воздуходержащем костюме поддерживается практически без колебаний необходимый состав воздуха, и в этот момент, когда речь зашла о вагоне-снаряде, наблюдается очередной повод для разъяснения.

Хлорноватокислый калий представляет собою вещество, состоящее из белых крупинок. При нагревании свыше четырехсот градусов он выделяет кислород и превращается в хлористый калий. Как в воздуходержащем костюме, так и в помещении вагона-снаряда для данной цели применяется нагревательный элемент, аналогичный устройству в электрическом чайнике и действующий каждые три минуты по велению часового механизма. Вот каким путем восстанавливается запас кислорода.

Едкий натр — вещество, энергично поглощающее углекислоту, которая всегда находится в атмосфере. Стоит взболтать раствор едкого натра, и он тотчас начинает поглощать углекислоту, которая вместе с натром образует угленатровую соль. Устройство, заимствованное у врачей, производит вибрацию, действуя каждые три минуты от вышеназванного часового механизма. Вот каким образом устраняется углекислота.

Астромены крикнули машинисту: «Хьюстон, старт!», и машинист передал телеграфный сигнал по беспроволочному устройству. В ответ лифтёр привел в действие гидравлический подъёмник. Вагон-снаряд начал подъем ввысь, не сразу, не за доли секунды переходя от нуля к необходимой для отрыва от тяготения скорости, а постепенно, как поезд, отходящий от станции. Вот уже скорость вагона-снаряда стала более заметна, уровень поверхности мирра преодолён, они близки к очередному моменту расставания с колыбелью человечества, огромное количество веков державшей человечество в плену тяготения, но в викторианский век отпустившей своих сынов навстречу главной цели современности. Гидравлический поршень достиг вершины, и вагон-снаряд вылетает из лифта.