Ну, этому не позавидует ни один человек, имевший дело с топором, молотом, долотом. Тот, кто делает вещи, не позавидует тому, кто делает только шаги, даже если он нашагает за весь день несколько грошей. Казалось, уже никакая сила не остановит этого человека: он будет шагать днем и ночью, до самой смерти, и даже не заметит, когда она наступит.

Поденщики хотели было идти дальше, но человек в колесе неожиданно пошатнулся и потерял опору. Его тело наклонилось и опустилось на мостки. Колесо резко затормозилось, дрогнуло и начало вращаться в обратном направлении. Балка полетела вниз, раскачиваясь и ударяя по лесам. А на земле стремительно вращалось колесо, подкидывая жалкое и бессильное тело. Когда балка коснулась земли, колесо остановилось. Пыль, поднявшаяся при падении балки, мало-помалу оседала.

Оглушительные удары никого не заинтересовали, — шума и стука на стройке хоть отбавляй. О несчастье знали только поденщики, стоявшие у колеса, да плотники, работавшие неподалеку, на лесах. Не успели двое плотников подбежать к колесу и вытащить из него безжизненное тело, как возле них очутился мастер. Его не интересовала ни работа плотников, ни судьба этого бедняги — умер он или только потерял сознание. Взгляд мастера сначала устремился на неподвижное колесо, а потом на кучку убогих, изможденных поденщиков. Работа должна продолжаться, колесо должно вертеться!

— Нужен один человек! — крикнул мастер.

Никто не завидовал бедняге, пока он шагал в колесе. Но когда он разбился, колесо оказалось свободным и ждало нового человека! Куда девалась гордость плотника и каменщика! Голодные поденщики обступили мастера. Каждый старался пробраться поближе и попасться ему на глаза.

Мастер взглянул на поденщиков, выбрал двоих и, быстро оглядев их с головы до пят, ловким движением ощупал мускулы рук и ног.

— Валяй! — сказал мастер одному из поденщиков. Когда второй ушел, опустив голову, первый быстро вскочил на колесо и всей своей тяжестью заставил его вращаться. На лесах снова заскрипели доски.

Монах всё еще продолжал хрипло взывать к толпе, собравшейся перед порталом Тынского храма.

— Я и сейчас еще содрогаюсь от ужаса за вас, несчастные грешники, думая о том, какие страдания придется испытать там в пекле! — говорил монах, алчно всматриваясь в лица старух и крестьян, до полусмерти напуганных адскими муками. — Но вы не отчаивайтесь! К счастью, еще не всё потеряно! На свете есть святая церковь. Она несет вам спасение! Святейший отец Иоанн XXIII[4] соблаговолил дать разрешение на продажу всемогущих индульгенций — они спасут вас от пекла и его мук. Эти индульгенции — изумляйтесь и ликуйте! — может купить каждый прямо здесь, у нас! За копу[5] грошей господь избавит вас от ста дней адских мучений. Заплатите меньше — получите отпущение грехов на месяц или на неделю. Искупление грехов даже на один день — благо. На таком листке, — монах взял одну из индульгенций, лежавших на столике, за которым сидел второй монах, и стал размахивать ею перед глазами слушателей, — смотря по тому, сколько вы заплатите, мы запишем вам дни адских мук, которые простит вам господь своею милостью.

Слова монаха, подобно морским волнам, доносились до толпы, но она, как скала, была безмолвна и безучастна. Монах бросал взгляды то на одного, то на другого, но повсюду видел насупленные лица, нахмуренные брови и недоверчиво кривившиеся губы.

В задних рядах раздались насмешливые голоса:

— Ишь, как складно! Богачи попадут на небо, а мы, с дырявыми карманами, — прямехонько в ад!..

— Мы и здесь, на земле, живем как в аду!

Монах вытянул жилистую шею и, как коршун, стал высматривать добычу. Но напрасно он искал среди своих слушателей дерзких крикунов, — они примолкли.

— Каждый должен подумать о своем спасении! — завопил монах после тщетных поисков. — Кто больше пожертвует, тому и воздастся больше. Но это еще не всё, благочестивые христиане: тот, кто купит святую индульгенцию, спасет не только свою душу, но и самого господа Иисуса Христа, чью церковь раздирают ныне алчные волки. Двое антипап оспаривают звание папы и престол у Иоанна XXIII — Бенедикт во Франции и проклятый Григорий в Италии. Антихрист Григорий привлек на свою сторону неаполитанского короля Владислава и, собирается выгнать нашего святого отца из Рима. Ныне наместнику Христову даже негде приклонить свою голову… Я знаю, что всё это возмущает вас, вы готовы взяться за оружие и ринуться на врагов святого отца. Я вижу улыбки на ваших лицах — вы, конечно, радуетесь при одной мысли о том, как станете колотить неприятеля.

Кое-кто ухмылялся. Глаза монаха метали искры, но он не подавал виду, что понимает подлинный смысл улыбок.

— Если вы не можете сражаться за наместника Христова с оружием в руках, поддержите святую войну деньгами. Помогите прогнать врагов Христа и вернуть власть над христианством единственному законному папе — Иоанну XXIII.

Охрипший от натуги голос монаха то и дело срывался. После долгой подготовки монах решил обрушиться на кого-нибудь, чтобы не потерять усилий даром. Ведь наступила пора собирать плоды. Осторожный взгляд монаха скользнул по первым рядам тесно столпившихся слушателей и задержался на бедном старом крестьянине, ошеломленном как устрашающими угрозами, так и многочисленными обещаниями. Морщинистый старик держал под мышкой тощего ягненка со спутанными ногами. В выпученных глазах животного и хозяина отражался одинаковый страх.

— Иди сюда, дедушка! — сказал монах, мгновенно очутившись возле крестьянина. — Сам господь бог направил твои стопы к нам. Ты чувствуешь, что дни твоей жизни сочтены, и спешишь искупить грехи. Взгляните на этого христианина: он принес нам то, что у него есть, — и монах выхватил ягненка из рук бедняка.

Растерявшийся старик опомнился только тогда, когда лишился животного. В отчаянии он протянул руки к ягненку, который уже лежал под столам с индульгенциями. Услыхав жалобное блеяние, крестьянин не выдержал и сказал дрожащим голосом:

— Я… я собирался его продать…

Но монах с лошадиной головой не обратил на эти слова никакого внимания.

— Выпиши ему отпущение грехов на пять дней! — крикнул он монаху, сидевшему за столом, и снова повернулся к толпе: — Этот благочестивый дедушка понял, что деньги — суета сует. Он не возьмет их с собой в могилу, а индульгенции помогут ему на том свете!

Глаза крестьянина, неожиданно лишившегося ягненка, заблестели от слёз. Кто-то сунул ему в руку листок. Люди, пробиравшиеся поближе к паперти, оттеснили его от столика, — так река уносит щепку по течению.

— Ну и ловкачи!.. — заметил один из батраков, кивнув в сторону торговцев индульгенциями. — И как это господь не поразит их громом с ясного неба?

Какой-то старец, одетый в лохмотья, повернулся к парню и сказал:

— Близится конец света! Уже появились знамения. Трое пап разделили христианство, императора нет, а наш добрый король Вацлав вот-вот отдаст богу душу. Говорят, в Пражском Граде держат какого-то пьяницу и выдают его за короля. На голову пьяницы надели корону, а паны и попы правят вместо него. Близок страшный суд, близок!

— Я бы расправился с ними и без страшного суда! — оборвал батрак старца. — Пусть искупают свои грехи торговцы индульгенциями, приходские священники, папы, советники и их присные. Они могут купить себе сколько угодно индульгенций, но бумажки никого не спасут.

В воздухе, насыщенном пылью, потом и запахами кореньев, не умолкали крик толпы и стук кувалд, доносившийся со стороны Тынского храма. То там, то тут взвизгивали девушки: пользуясь давкой, озорные парни тискали их. В складках одежды ловко шарила рука вора, осторожно нащупывая плохо спрятанные кошельки, а на разостланной тряпке фокусник показывал новые чудеса. Из волос, ушей и носа какого-то зеваки он доставал одну монетку за другой! Увы!.. Эти монетки не умножат его достатка, — он сам заранее спрятал их между пальцами.