Наконец, пожелал выступить новый оратор — Штепан Палеч. Он волновался. Дойдя до подиума, Палеч остановился возле ректорского кресла и заговорил резким, пронзительным голосом. После воодушевляющей речи ректора слова Палеча зазвучали как-то не в лад с нею и чем-то раздражали ученых:
— Уже немалое время наш университет защищает славные заветы великого обличителя и реформатора церкви Джона Виклефа. Мы отстояли его от нападок немецких профессоров, архиепископа и самой папской курии. Вы знаете, что меня самого вызывали на церковный суд и я защищал там учение Джона Виклефа. Меня пытали на допросах и держали в кандалах. Об этом мог бы убедительно рассказать вам тот, кто вместе со мной прошел мучительный крестный путь, — наш глубокочтимый учитель Станислав из Знойма.
Глаза профессора устремились в направлении вытянутой руки Палеча. Он показал на дряхлого старца. Тот сидел в кресле против профессорской скамьи и был явно смущен неожиданным вниманием всего совета.
— Я спрашиваю вас, — еще более взволнованно продолжал Палеч, — что сказал бы об этой торговле индульгенциями наш славный предшественник-англичанин, доктор богословия и великий реформатор евангелической церкви Виклеф? Я уверяю вас, он осудил бы их как грешников, как заблудших и — я не боюсь произнести это слово — как еретиков. Среди нас нет никого, кто мог бы одобрить торговлю индульгенциями. Что касается меня, то я лично запретил чтение папской буллы об индульгенциях в своем коуржимском приходе.
Пафос не помешал Палечу сделать небольшую паузу, необходимую для того, чтобы слушатели обратили особое внимание на его решительное заявление.
Иероним, улыбаясь, повернулся к Гусу:
— Никак не могу понять, о чем он говорит — об индульгенциях или о себе?
— Я целиком согласен с ректором Мареком, — продолжал Палеч. — Наш университет должен высказать свое мнение по этому делу. Но этого мало! Университет должен официально осудить торговлю индульгенциями и, более того, обратиться к королю с призывом, чтобы он запретил ее и изгнал папских комиссаров из королевства. Таково мое предложение. — Палеч окинул зал торжествующим взглядом. — Академической общине я предлагаю проголосовать за это!..
В зале поднялся шум. Магистры собирались парами или маленькими группами, чтобы обменяться мнениями. Одни поражали коллег решимостью и серьезностью, а другие таинственно поглядывали по сторонам и, осторожно оборачиваясь, подмигивали друг другу. Большая часть профессоров обступила Палеча и шумно одобряла его предложение.
— Я слышал, magistri doctissimi,[19] что папские комиссары торгуют индульгенциями под охраной королевских стражников, — громко заметил Иероним. Те, кто шушукался, умолкли и уставились на статного, широкоплечего человека, с хитроватой улыбкой возразившего велеречивому магистру.
Услыхав голос Иеронима, Палеч вздрогнул, повернулся в его сторону и ответил:
— Я не знаю и не желаю знать ничего подобного! У меня нет ни малейшего сомнения в том, что король примет мое предложение… предложение университета. Он всегда поддерживал нас в борьбе за чистоту святой церкви. Король был с нами, когда мы стремились освободиться от засилия иноземных магистров в нашем университете. Об этом свидетельствует и последний случай: король взял под защиту моего друга Гуса и сумел спасти его от преследования самой римской курии! Разве король не изгнал из страны архиепископа Збынека и не отобрал имущество у тех священников, которые клеветали на Гуса?
— Как сказал древний римский поэт, времена меняются, и мы меняемся с ними, — заметил Иероним, и с его лица исчезла последняя тень улыбки. — Почему королевский двор до сих пор поддерживал Гуса? — уже серьезно заговорил Иероним. — Потому, что Гус боролся против церкви и защищал короля. Он утверждал, что церковь должна быть подвластной и послушной королю. Теперь Вацлаву нужен папа — с его помощью король хочет вернуть утраченную корону императора. Как видите, он еще верит, что ему удастся когда-нибудь снова надеть ее на свою голову. Но разве может стать императором король еретиков?
— Мы не видим никаких перемен, — прервал Палеч Иеронима, — и у нас нет оснований думать, что король изменит свое отношение к нам.
— Ты думаешь? — по-прежнему трезво и рассудительно сказал Иероним. — Иоанн XXIII уже прислал в Прагу своих комиссаров. Каждого, кто выступит против них, папа объявит еретиком. Вслед за папой то же заговорят его сторонники в Европе — немецкие князья и король Сигизмунд. Этот завопит на весь мир о чешской ереси. Сигизмунд только и ждет такого случая: ведь он сам зарится на императорскую корону. Не думаешь ли ты, что король Вацлав, очень обрадуется, когда на его голову польется грязь поповских обвинений, наветов, проклятий и интердиктов?[20]
— Магистр Иероним! — язвительно отвечал Палеч. — Ты много лет провел на дипломатической службе — по твоей речи видно, что ты не столько простой христианин и ученик Виклефа, сколько дипломат!
— Разве одно исключает другое? — спросил, улыбаясь, Иероним. — Впрочем, если бы ты внимательно слушал меня, то заметил бы, что я отвечал только на твой вопрос, следует ли университету обращаться к королю с предложением запретить торговлю индульгенциями. Мы собрались сюда для того, чтобы от имени университета выразить свое отношение к индульгенциям. Первым, кто заговорил о короле, был ты, — и он лукаво добавил: — ты, простой христианин и ученик Виклефа…
— Каждый понял, что я говорил о короле в связи с главным делом, — раздраженно сказал Палеч.
На подиуме появился магистр Гус.
— Уважаемые магистры и бакалавры! — начал он свою речь. Ученые сразу насторожились. — Вы только что прослушали речь магистра Иеронима — он сказал правду. А теперь о деле. Мы — университет. Нам не пристало давать непрошеные советы. Но нам не следует выносить такое решение, которое зависело бы от воли короля. Мы не только можем, но даже обязаны высказать свое отношение к столь важному документу, как папская булла об индульгенциях и к самой торговле ими. Я вряд ли ошибусь в вас, если предложу нашему университету осудить торговлю индульгенциями как деяние, противоречащее Священному писанию и учению Иисуса Христа. Мы должны объявить об этом не только от имени магистров и бакалавров, но и от имени студентов. Нам не следует забывать о своих учениках: ведь без них мы ничто. Наше решение должно зависеть только от нас самих.
— Решение университета, не опирающееся на поддержку короля, равносильно удару кнутом по воде! — заметил Палеч.
— Сегодня rector magnificus[21] напомнил нам о славе и значении Каролинума. Наше мнение будет столь весомым, сколь значительными окажемся мы сами. Мы должны быть достойными наших великих предшественников: они с нами, их дух осеняет нас. Да, бессмертный Войтех Раньку, профессор нашего университета, и ректор Сорбонны Микулаш из Литомышля, магистр богословия и весьма дальновидный советник Штепан из Колина, пламенный ревнитель отчизны знаменитый математик Енек, великий поэт Микулаш из Раковника, прекрасный знаток музыки Ян Штекна и много, много других, чьи имена не перечислить. Все они будут забыты, если мы окажемся малодушными и отречемся от их заветов. Мы, конечно, сознаём, что решаемся на нелегкое испытание, выступая против новой папской буллы. Если мы наказываем приходского священника, незаконно требующего платы за исповедь, то можем ли мы молчать, когда святой отец торгует своими индульгенциями, обирая целый народ. Нам остается только вспомнить слова апостола Павла из послания коринфянам: «Бодрствуйте, стойте в вере, будьте мужественны, тверды и делайте всё с любовью к богу, истине и человеку».
Гус говорил тихо. Глаза слушателей пристально следили за ним. Во время речи Гуса члены совета один за другим подходили к нему всё ближе и ближе и скоро окружили его со всех сторон. Позади них была пустая аула. Только двое не покинули своих мест: согбенный старец Станислав из Знойма и Штепан Палеч. Руки Палеча судорожно дрожали, а губы сомкнулись и побелели. Он не мог оторвать глаз от Гуса, перед которым благоговейно застыли его коллеги.