— Знавал я одного разбойника, — сказал Себастьяно Проколо, — и этого разбойника приговорили к девяти годам тюрьмы. Отбыв срок, он вышел на волю и был полон надежд. Я постарел, это верно, говорил он, однако подожди: вот пройдет шесть или семь месяцев, и ты меня не узнаешь, я заткну за пояс любого. В общем, он произносил те же слова, что и ты. Сущий вздор все это, милый мой. Выдохся бедняга, его песенка спета. Потом мне часто доводилось встречать того разбойника. Вот отдохну еще чуток, уверял он, и тогда смогу горы свернуть. Но с каждым днем он только чахнул.

— Так происходит с людьми, но мы, ветры, устроены иначе, — возразил Маттео. — Скоро сам убедишься.

— Даже Бенвенуто одурачил тебя…

— О, не бери это в голову, полковник. Я улажу дело. Днем раньше, днем позже — разницы для тебя, в сущности, нет… Дай мне время, чтобы набраться сил…

— Днем раньше, днем позже — так и проходят годы… Правда, если задача тебе не по плечу, справлюсь в одиночку. Шутить с ребятишками я мастак, вот увидишь. Бенвенуто приезжает сюда на каникулы, он вроде уже сегодня должен явиться…

Именно в этот момент — точно так и происходит во всяких старых сказках — дверь кабинета открылась. На пороге стоял Бенвенуто с чемоданом в руке.

— А вот и он. — Полковник обернулся. Последовало долгое молчание, слышен был только тихий посвист Маттео, который кружился в оконном проеме, да щебетание какой-то птицы вдалеке под дождем.

— А вот и он, — повторил полковник. — Батюшки, до чего же бледный и худой, кожа да кости, ты только посмотри. Однако удирает по ночам из пансиона и шастает по лесу…

— С кем ты разговариваешь? — спросил Бенвенуто.

— С Маттео, с ветром Маттео, он, наверное, знаком тебе не понаслышке. Ты ведь тогда здорово перепугался, а?

— Ну, разве что самую малость…

— Без вранья! — оборвал его Проколо. — И кстати, усвой две вещи. Мы, Проколо, никогда не лгали и ни разу в жизни не струсили. Впрочем, в тебе же течет совсем другая кровь. Ты не из нашей породы.

Бенвенуто стоял в дверях и внимательно слушал полковника. Лицо мальчика было серьезным.

— Каникулы проведешь у меня, — продолжал Себастьяно Проколо. — Ветторе проводит тебя в комнату. Если что-нибудь понадобится, обращайся к нему. И не забывай, что ты тут должен заниматься: в пансионе ты отнюдь не блещешь знаниями. А ведь на моей совести и твоя учеба тоже.

Вошел Ветторе, взял у Бенвенуто чемодан и отвел мальчика в приготовленную для него комнату, беседуя с ним ласково и по-дружески.

Полковник и Маттео остались наедине.

— Ну что, видел? — спросил полковник.

— Да, видел, — ответил Маттео. Потом он пересек лужайку перед домом и медленно полетел восвояси. Дождь перестал, сквозь облака пробивалось солнце.

На камень выползли две старые ящерицы и подставили спины этим скупым лучам. Маттео прошелестел мимо.

— Эй, Карло, — обратилась одна из ящериц к другой, — уж не Маттео ли это?

— Маттео? — усомнилась та. — Не смеши меня, это какой-то легкий ветерок. Разве не слышишь, он совсем бестелесен. А у Маттео была мощь…

Маттео услышал, что о нем говорят. Он насторожился, сбавил высоту и принялся оглядывать луг как раз неподалеку от камня, который облюбовали ящерицы.

Ящерицы быстро отвернулись друг от друга и застыли в неподвижности, притворившись, что им ни до чего нет дела.

Некоторое время Маттео выжидал, пытаясь выяснить, кто же разговаривал. Голоса были тонкими, слабенькими, как у совсем маленьких существ. Он посмотрел на ящериц, но, заметив, что они сидят не шелохнувшись, точно окоченели, успокоился и продолжил путь.

Вечером Бенвенуто лег в свою новую постель, погасил свет и уже начал было засыпать, когда услышал, что в углу кто-то скребется.

Затаив дыхание, он зажег лампу и увидел большую мышь, которая ковыляла прямо к его кровати, прихрамывая на заднюю левую лапу.

— В чем дело? — сказала мышь тонким гнусавым голосом. — Кто тут разлегся на моем месте?

Ошеломленный Бенвенуто молчал. Мышь, которую переполняло чувство собственного достоинства, была вынуждена объясниться. Она считалась самой старой мышью в доме и главой мышиного сообщества; с полковником Проколо, утверждала она, мы друзья, и именно с его разрешения, если ночью разыграется буря, я прихожу сюда и устраиваюсь внутри матраса. Электрические разряды в атмосфере пугали мышь, и только в этом укромном месте ее ничто не тревожило.

— Но сейчас грозы нет, — заметил Бенвенуто.

— Пока нет, однако скоро будет. В таких вопросах я хорошо разбираюсь, — стояла на своем мышь. — Но так и быть: если не хочешь уступить мне кровать, разрешаю тебе остаться. Я все равно залезу внутрь матраса. Только подвинься немного, а не то раздавишь меня.

Бенвенуто, смущенный, примостился на краешке постели, а мышь между тем забралась в матрас через дырку, очевидно давным-давно прогрызенную, и принялась ворошить подсолнечную шелуху, которой он был набит.

Раза два или три Бенвенуто удавалось задремать, но вскоре его будил шорох под боком.

— Вот уже несколько дней мучаюсь от бессонницы, — жаловалась мышь, — а теперь еще ты мне мешаешь, стало чересчур тесно, прежде я ведь одна тут спала.

— А что, разве здесь каждую ночь случается гроза?

— Почти каждую ночь, — ответила мышь. — Вот поживешь тут, сам увидишь. Да и вообще, предусмотрительность никогда не помешает.

— Значит, ты всегда будешь приходить по ночам?

— Понятия не имею. Если ты не освободишь кровать, попрошу полковника выделить мне другой матрас. Так дело не пойдет, сплошные мучения.

— Неужели ты думаешь, мой дядя даст тебе матрас?

— Хмм… Признаться, он не слишком любезен, даже грозился прибить меня. Но я образумила его. Знаешь, отчего умер Морро? Он убил мышь, мою кузину. И накликал беду. Он принял это близко к сердцу, полковник-то, чистую правду говорю. Так что теперь он меня не тронет, бояться нечего.

Гроза прошла стороной, а Бенвенуто не сомкнул глаз до самой зари: внутри матраса беспрестанно ворочалась и копошилась мышь.

Лишь когда рассвело, мышь поплелась в нору, ворча, что из-за мальчишки так и не смогла уснуть.

Утром, спустившись на первый этаж, Бенвенуто пошел к своему дяде, чтобы попросить его устроить мышь на другой кровати.

Полковник, однако, заявил, что не намерен потакать мышиным капризам, и прибавил, что Бенвенуто уже достаточно взрослый и в состоянии выпутаться сам. Если мышь мешает спать, пусть прибьет ее. Чем меньше в доме мышей, тем лучше.

— Но разве это не плохая примета — убить мышь? — спросил Бенвенуто.

— Верить таким небылицам — просто срам, — ответил Себастьяно Проколо. — Всё вздор, бабьи сказки.

Вечером, улегшись в кровать, Бенвенуто приготовился дать отпор: он вооружился башмаком, которым решил запустить в мышь, если та появится снова. Он не стал закрывать ставни, чтобы в комнате было не так темно. Вскоре послышался знакомый шорох. Затем по светлому еловому полу скользнула тень.

— Опять он здесь! — возмутилась мышь, подразумевая Бенвенуто. — Хорошо устроился, нечего сказать!

Изо всех сил Бенвенуто швырнул башмак. Раздался глухой стук, башмак шлепнулся обо что-то мягкое — явно попал в цель. Но мышь, похоже, отделалась лишь испугом. Громко голося, она медленно побрела прочь.

— Болван! — кричала она. — Ты еще пожалеешь об этом! Сломал мне лапу! Вовек не прощу, так и знай.

Мышь скрылась в темном углу, и настала тишина.

Пора наконец рассказать о событии, которое произошло в начале июля 1925 года: Себастьяно, желая гибели своего племянника, повел его в лес, замыслив бросить там.

Он приказал Маттео держаться подальше от мальчика; Бернарди в тот день было велено освободить духов от сбора хвороста и запретить им покидать свои деревья: пусть вообще не смеют показываться в чаще. Так никто не сможет прийти Бенвенуто на помощь.

Полковник сказал мальчику, что ему нужно сделать кое-какие замеры в Старом Лесу, и предложил отправиться туда вместе. Бенвенуто хотелось поиграть с товарищами по пансиону, как обычно, но у него не хватило смелости отказать дяде.