Так настало второе ноября. Графиня удивлялась, что до сих пор не чувствует приближения родов, а так как она ни на что не жаловалась, то никто не позаботился, чтобы подле нее был опытный врач: до сих пор познаний Лаградны вполне хватало, чтобы наставлять графиню Беренгельд, которая, к всеобщему удивлению, верила всему, что советовала ей повитуха.

В этот год ноябрь выдался ясный, без обычных для этого месяца туманов и холодов; на деревьях темнели последние листья, опадавшие при малейшем дуновении ветра.

Графиня сидела у окна своей спальни и любовалась богатыми красками сумерек, кои в Альпах всегда являют собой живописнейшее зрелище. Солнце окрашивало небо и зубчатые стены замка темно-красными заревом, навевавшим мысли смутные и сумрачные. Граф молчал. Несколько слов, сказанных его женой и напомнивших ему о Беренгельде-Столетнем Старце, погрузили его в состояние глубокого уныния.

Внезапно резкая боль пронзила графиню Беренгельд. Она вскрикнула, отпрянула от окна и пересела на кровать. Схватки повторились еще сильнее! Тогда граф приказал слуге седлать коня и мчаться в соседний город за опытным врачом; судя по огромному животу графини, можно было предположить, что у нее родится двойня.

Схватки участились, и сам отец Люнаде вынужден был отправиться за Лаградной. Повитуха незамедлительно явилась: волосы ее были в беспорядке, в глазах притаился страх; она шепнула на ухо графу, что всего несколько минут назад она видела Столетнего Старца. Он стоял на стене замка, напротив окон спальни графини; несмотря на сильный ветер, плащ, в который он был закутан, висел на нем обмякшими складками.

Вопли графини становилось все пронзительней и, проникая сквозь стены, вырывались за пределы дома. Вскоре Лаградна шепотом заявила, что возникла угроза жизни графини: чтобы спасти ее, требуется вмешательство силы более могущественной, нежели человеческий разум.

В замке воцарилось отчаяние; испуганный граф де Беренгельд не обладал характером, способным выдержать подобные испытания. Видя, как жена его умирает, испуская душераздирающие вопли, он мог лишь плакать горючими слезами.

Находясь подле графини, Лаградна не осмелилась пойти на риск и сделать сложную операцию, дабы помочь ей разрешиться от бремени. Она предоставила природе свободу действий и удовлетворилась тем, что беспрерывно напоминала всем о смертельной опасности, грозящей госпоже Беренгельд и ее ребенку.

Посреди всеобщего замешательства графиня, чьи страдания были поистине ужасны и превосходили муки, которые женщина в состоянии вытерпеть, страшно закричала и внезапно затихла. Напрасно Лаградна пыталась объяснить оцепеневшему и утратившему способность соображать графу, что жена его умирает, не будучи в силах самой освободиться от находящегося в ней ребенка, и надо срочно привезти врача. Спасти графиню могла только рискованная операция, но Лаградна боялась, а возможно, и не знала, как ее делать. Наступила гнетущая тишина — предшественница смерти; внезапно в галерее раздались тяжелые гулкие шаги, пол задрожал, дверь с грохотом распахнулась, и вошел гигантского роста старец, точная копия портрета, висевшего в гостиной! При виде его граф потерял сознание, а Лаградна оцепенела; не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой, старая повитуха во все глаза смотрела на жуткого демона, чей возраст исчислялся веками. Землистого оттенка кожа и иссохшие руки старца делали его похожим на мертвеца, но пылающие глаза, чей взор завораживал и подавлял, свидетельствовали о том, что обладатель их — живое существо.

Очнувшись, граф Беренгельд пребывал в растерянности, его бросало то в жар, то в холод, он то засыпал, то в ужасе просыпался; не понимая, что ему делать и куда бежать, он ощущал себя кроликом, попавшимся на глаза разинувшему пасть удаву. Наконец, уставившись в паркетные половицы у себя под ногами, он затих, ожидая, что произойдет дальше.

Ощутив прикосновение ледяных рук, графиня испустила пронзительный вопль. Приподняв отяжелевшие веки, она уставилась на загадочного старца, подносившего к ее губам флаконы с отваром из трав и одновременно ловкими движениями помогавшего тяжелой работе природы… Ее потухший взор разглядел окаменелый череп этой тени человеческой, и она узнала существо, о котором столько рассказывала Лаградна… Леденящий душу крик вырвался из ее пересохшей глотки. Испуг ее был столь велик, что она даже позабыла о страданиях плоти. В то время, как мучения графини — душевные и телесные — множились, исполинский старец, схватив тонкий сверкающий нож, один вид которого вызвал у Лаградны поистине священный ужас, уверенно сделал разрез, спасая тем самым и ребенка, и мать.

Пока старец любовно, с величайшим искусством и знанием дела проводил сложнейшую операцию, повитуха в изумлении сидела рядом; судя по ее затуманенному взору, ей казалось, что она видит сон. Каждое движение старца виделось ей гибельным для графини, рискованная операция, по ее мнению, должна была окончиться плачевно, а когда манипуляции старца и его лекарства явственно облегчали страдания графини, их благотворное действие Лаградна приписывала колдовству. Тогда ей чудилось, что она грезит и видит перед собой демона, владеющего искусством укрощать природу.

Столетний Старец укрыл лежащую без сознания графиню, затем кинжалом разжал ей зубы и капнул в рот несколько капель неизвестной жидкости, отчего на щеках обессилевшей матери вновь заиграл румянец: освежающий сон овладел ею… Тогда незнакомец принялся медленно водить руками над головой спящей, проделывая при этом загадочные пассы: видимо, он разгонял боль и помогал природе поскорей восстановить силы измученной женщины. Телодвижения старца были необычайно неуклюжи, и Лаградна не сразу поняла почему — причина заключалась в том, что он старался держаться подальше от своей пациентки и не касаться ее. Усилия загадочного существа не пропали даром: искаженные болью черты графини разгладились и озарились радостью. Целитель же, похоже, все больше и больше уставал от проводимой им странной операции. Вскоре Лаградна заметила, что по серому массивному черепу этого поистине сверхъестественного существа покатились капли пота. Неземные силы, сокрытые в гигантской махине его тела, вырвались наружу и заполнили комнату, слишком тесную для победителя смерти. Перед глазами Лаградны поплыло облако голубоватого дыма… Оно становилось все гуще и гуще, и, наконец, старая повитуха потеряла сознание! То же случилось и с графом. Впрочем, его чувства давно уже притупились, и можно с уверенностью сказать, что он с самого начала присутствовал при этой странной сцене не как сопереживающий наблюдатель, а как бесстрастный выходец из могилы…

Наконец Лаградна очнулась. Воздух в спальне был чист и свеж, в нем была разлита легкая сладость. В свете пламени от многочисленных свечей изумленная повитуха увидела страшного гиганта, с улыбкой взиравшего на младенца, который был в три раза больше, чем обычно бывают новорожденные. Старец ласково баюкал малыша. Выражение его широкоскулого лица не поддавалось описанию: глаза его сверкали словно мириады свечей, из них ласково струился огонь. Улыбка, игравшая на его лице, походила на очищающую грозу, разбушевавшуюся над безбрежным океаном. Положив ребенка на кровать матери, он повелительным жестом указал Лаградне на флакон, стоявший на ночном столике: пробудившись, графиня должна была выпить содержащуюся в нем жидкость. Окинув прощальным взором мать и дитя, старец собрался уходить. Лаградна решила, что сейчас он вылетит в окно, стремительный, словно солнечный блик, или, наоборот, будет медленно таять, подобно утреннему туману. Видя, что ничего этого не происходит, она, превозмогая страх перед величественным молчаливым колоссом, бросилась на колени и воскликнула:

— А Бютмель?.. Раз вы владеете тайной жизни и смерти, почему вы не вернете мне Бютмеля?

Лаградне показалось, что на губах великана мелькнула насмешливая улыбка. Она уже жалела, что задала этот вопрос, но внезапно Столетний Старец торжественно поднял свою огромную руку и, указывая на восток, громогласно произнес: