Но более всего испугало Марианину внезапно изменившееся выражение лица восседавшего перед ней странного хозяина подземного чертога. Поза Столетнего Старца, его посадка, его оцепеневшие члены свидетельствовали о непреклонности его намерений. Чело его посуровело, лицо приняло жестокое выражение. Он не осмеливался взглянуть на свою жертву, а та стояла перед ним бледная, с разметавшимися волосами, прекрасная в своей чистоте и невинности, и в глазах ее читался немой вопрос, ибо мужество покинуло ее и слова замирали на губах. Неяркий свет лампы и мертвящая тишина делали эту подземную сцену особенно выразительной. Марианина напоминала Марию Стюарт: в ожидании смертельного удара она пребывает один на один со своим палачом в зале, который, по утверждению Шиллера, был убран с королевской роскошью.

Вскоре Марианина заметила страшные признаки разложения, появившиеся на лице старца: мрачный огонь, пылавший в его глазах, утратил свой жестокий блеск и постепенно угасал. Также ей показалось, что цвет кожи на всем теле этого необычного существа, до сих пор противоестественно здоровый, неожиданно поблек и стал белей отполированных костей сидящих вокруг стола скелетов; впрочем, возможно, это была аномалия светового воздействия таинственной лампы. И вот, когда бедное дитя всматривалось в своего сурового похитителя, пытаясь распознать, что же с ним происходит, он взглянул на нее, и взор его был более жесток и страшен, нежели взор Уголино, коим созерцал он члены умерших с голоду детей своих, как поведал нам о том Данте.

От такого взгляда душа Марианины заледенела; воспользовавшись оцепенением девушки, старец встал и, словно чувствуя, как тело его ослабевает, медленно и тяжело опираясь на стоявшую на его пути мебель, двинулся к столу, заставленному различными предметами непонятного назначения.

Взяв стеклянный цилиндр, оканчивающийся длинной тонкой трубкой с платиновым наконечником, он трясущимися старческими руками осторожно поставил его на стол, а рядом водрузил различные сосуды, содержимое которых Марианина не могла разглядеть, ибо все они находились в глубоких подставках, отлитых из сплавов различных металлов, и видны были только их горлышки. Поместив на стол все, что, видимо, должно было ему понадобиться, он взял золотую ступку и поставил ее рядом с Марианиной, которая с детским любопытством наблюдала за его приготовлениями. Уверен: если бы бедняжку привели на казнь, она бы чистым и невинным взором смотрела на топор палача.

— К чему, — спросила она старца, — все эти приготовления?

Даже гиена, впиваясь зубами в долгожданную добычу, не издает столь зверских воплей, каким был прозвучавший в ответ хохот Столетнего Старца.

— Что за голос! — воскликнула Марианина. — О! Позвольте мне уйти! Я словно умерла уже…

— Твоя жизнь принадлежит мне, — заявил старец, — ты отдала ее мне, она больше не твоя.

— Зачем она вам? — просто спросила она.

— Когда ты это узнаешь, тебе уже будет все равно! — резко ответил Столетний Старец.

— Великий Боже! — воскликнула Марианина, заламывая руки и устремляя вверх взгляд очей своих. Но там увидела она новое страшное орудие: над головой ее висел огромный колокол, сквозь стенки его просачивался свет, и казалось, что лишь тонкая нить удерживает его на весу. В ужасе вскрикнула Марианина и упала — к счастью своему, рядом с роковым сооружением, сокрытым черным покрывалом.

Столетний Старец невозмутимо продолжал свои зловещие приготовления. Он даже не подумал поднять Марианину, пытавшуюся ползком добраться до невидимой двери. Впрочем, время от времени он бросал взоры на свою затравленную добычу.

Вдруг своды подземного дворца содрогнулись от странного звука; удивленный, старец долго прислушивался, но, так как звук не повторился, он вернулся к своим приготовлениям. Слабый луч надежды закрался в душу Марианины; стоя на коленях, она попыталась приподнять мрачный черный покров, дабы увидеть, что же он скрывает. Однако стоило ей лишь поднести к нему руку, как ее обдало непереносимым жаром, и она не осмелилась продолжить свое исследование и выяснить, горело ли таинственное пламя где-то глубоко под землей или же в громадном медном тигле, накрытом черным полотнищем. Подняв глаза и взглянув поверх темного покрывала, она заметила, как над сосудами, приготовленными старцем, поднимается легкий пар.

— Эй, — воскликнул старец, подходя к девушке, — поднимайтесь!

Марианина встала и обежала таинственный предмет, словно пытаясь спрятаться от страшного хозяина подземелья. Страх жертвы насмешил старца, и, улыбаясь, он сказал:

— Ты в моей власти, Эуфразия, и ничто не спасет тебя… Где то ухо, до которого долетят твои крики, где та рука, что защитит тебя? Мы находимся под землей, на глубине двухсот футов; там, наверху, суетятся люди-однодневки…

— Вы забыли о Господе! — воскликнула Марианина.

Пугающая улыбка промелькнула на обожженных губах Столетнего Старца; заметив эту усмешку, достойную самого Сатаны, девушка вскрикнула:

— Ах, я мертва… уже мертва.

Новая, не менее жуткая улыбка стала ей ответом; старец любовался неземной красотой своей жертвы, и по его бледной ввалившейся щеке скатилось несколько слезинок.

Рухнув на колени перед своим палачом, Марианина с мольбой простерла к нему руки и голосом, способным разжалобить даже тигра, произнесла:

— Тогда дайте мне помолиться Господу… Всего лишь несколько минут!..

— Если молитва поможет тебе преодолеть страх перед смертью, я не стану возражать…

Вернувшись в кресло, старец принялся обследовать содержащиеся во флаконах вещества, чтобы затем начать приготовлять из них смесь, в то время как Марианина, преклонив колени на бархатную подушку, куда, возможно, опускались до нее другие жертвы хозяина подземелья, молитвенно сложила руки и обратила свою невинную мольбу к Богу.

— О, горе мне! — громко взывала она. — Неужели мне надо благодарить Предвечного за то, что Он в милосердии Своем решил сократить мою жизнь, дабы избавить меня от грядущих горестей? Но наверное, ты прав, великий Боже, до сих пор несчастья мои превосходили выпавшее на мою долю счастье, радость была мимолетна, страдания же бесконечны!.. А если такова была моя молодость, что ждет меня на закате дней моих? Ты прав, Господи!..

Умиротворение снизошло на ее душу, и, успокоившись, она подошла к старцу и нежным голосом покорно произнесла:

— Я готова… — Не ожидая подобного повиновения, Столетний Старец изумленно взглянул на нее. — Но скажите мне, — продолжала она, и в голосе ее не слышалось ни жалобы, ни упрека, — скажите, чем я провинилась перед вами, за что вы хотите лишить меня жизни?

— А зачем ты появилась на моем пути? Разве ты не сама сказала мне, что собираешься покончить счеты с жизнью, разве ты не сама возжаждала смерти?

— Я, — воскликнула она, — я — возжаждала смерти?.. Ах, тогда я не знала, что такое смерть!

— А раз ты пожелала умереть, то не лучше ли, чтобы дыхание твое, вместо того чтобы раствориться в воздушной массе, окружающей наш земной шар, послужило бы для продления моей жизни?.. Знай же, девушка, что теперь существование мое зависит от твоего существования, и если ты меня обманула, то не ты, а я вправе осудить тебя!.. Как бы ни любила ты жизнь, тебе придется расстаться с нею. Почему ты заранее не предупредила меня? Я бы легко нашел другую жертву! Париж так и кишит ими… В притонах дворца Ришелье людей гораздо больше, чем мне требуется. Сейчас же времени больше нет… скоро дыхание мое прервется… мысль моя работает с трудом, мне уже не хватает жизненных сил… Смерть твоя стала необходимостью, а так как у тебя добрая душа, то я говорю с тобой совершенно откровенно. Бедное дитя! Быть может, я больше других, с кем ты уже успела проститься навеки, буду сожалеть о тебе…

С этими словами Столетний Старец тяжко вздохнул, и Марианине показалось, что чувства одержали верх над бесстрастными и бесспорными истинами, постигнутыми им с помощью его всемогущей науки.

— Что ж, — ответила Марианина, — тогда начинайте, используйте ваше чудесное искусство! Берите мою душу, только покажите мне того, кого я люблю!.. Наслаждаясь созерцанием любимого, я забуду о нашем мире, и вы без труда завладеете моим дыханием, ибо оно мне более не нужно. Ведь если он не явился жениться на мне, значит, он меня разлюбил.