Капабланка не сделал из своего относительного неуспеха никаких самокритических выводов и по-прежнему пренебрегал тренировкой и подготовкой, что показал турнир в Москве, проходивший полтора года спустя — с 10 ноября по 8 декабря 1925 г.

Это был первый советский международный турнир. Состав участников был блестящим. Капабланка, Ласкер, Рубинштейн, Маршалл, Рети, Грюнфельд, Шпильман, Тартаковер, Ейтс, Земиш, Торре встретились с десятью советскими шахматистами, в том числе с чемпионом страны Боголюбовым (который через год вышел из советского подданства, но до этого участвовал в двух чемпионатах страны и был хорошо знаком с игрой своих соотечественников).

Можно было предполагать, что Капабланка, который приехал в прекрасном самочувствии, будет очень стараться реабилитировать себя за неудачу в Нью-Йорке и с самого начала примется играть вовсю, стремясь к победам, тем более что уже в первом туре он встретился с Ласкером, играя белыми.

Но чемпион мира не оправдал ожиданий: он играл без подъема, вяло проводил дебют, нечетко — миттельшпиль и вообще производил впечатление растренированного и неподготовленного бойца. Он как бы отяжелел! Уже на старте Капабланка сделал несколько коротких, бесцветных ничьих, а в седьмом туре начал не свойственную его стилю, позиционно необоснованную, бесшабашную атаку на позицию Ильина-Женевского, явно недооценив неизвестного ему противника. Ильин-Женевский цепко защищался, перехватил инициативу и красивой жертвой ферзя форсировал победу (см. партию №36).

Партия же Капабланка — Берлинский, игранная два тура спустя, представляла не шахматный, а психологический интерес, свидетельствуя о совершенно загадочном легкомыслии чемпиона мира.

После напряженной пятидневной борьбы наступил выходной день — 20 ноября. Вместо отдыха Капабланка тотчас после турнирной партии отправился в ночь на 20 ноября в Ленинград для проведения сеанса против 30 сильнейших первокатегорников (тогда не было кандидатов в мастера, но первокатегорники играли не слабее большинства теперешних кандидатов). Любопытно, что в этом сеансе чемпион мира впервые встретился со своим будущим преемником — четырнадцатилетним школьником Мишей Ботвинником и проиграл ему. Окончив этот труднейший сеанс после пяти с половиной часов игры со счетом +18, -4, =8, Капабланка тотчас отправился в Москву и по приезде, без отдыха, после двух ночей в поезде, приступил к игре в турнире. Немудрено, что его партия с Верлинским, состоявшаяся 21 ноября, производила впечатление, будто чемпион мира то ли болен, то ли пребывает в тяжелом похмелье. Но Капабланка был просто измотан и переутомлен.

Чтобы читатель не заподозрил меня в голословности, привожу начало партии. Уже дебют Капабланка разыграл белыми пассивно и антипозиционно и к 14-му (!) ходу получил безнадежную позицию: 1. d4 d5 2. e3 Кf6 3. Сd3 c5 4. c3 Кc6 5. dc? a5 6. Кd2 e5 7. Сb5 С:c5 8. Кgf3 Фc7 9. Фa4? 0–0 10. С:c6? bc 11. b3? Сa6 12. Сb2? d4! 13. c4 Кfb8 14. ed? Здесь Верлинский мог выиграть ферзя ходом 14. ... Сb5!, но избрал более длинный путь к победе, достигнутой лишь на 60-м ходу.

Можно только удивляться, что при таком отношении к делу Капабланка все же занимал высокие призовые места. Это свидетельствует об огромной мощи его природного дарования.

Под конец турнира Капабланка разыгрался и дал ряд прекрасных партий, две из которых получили приз за красоту (см. партии №37 и 38), но было уже поздно.

Первый приз завоевал, набрав 15½ очков из 20, превосходно игравший Боголюбов, которому к тому же помогло знание игры девяти советских участников: против них он набрал 8 очков (+7, -0, =2). На втором месте оказался 56-летний Ласкер с 14 очками. Против тех же советских шахматистов он набрал 7 очков (+6, -1, =2). Экс-чемпион мира был очень доволен, что вновь опередил Капабланку.

На третье место вышел Капабланка, отставший на пол-очка от Ласкера. Против советских участников он набрал лишь 5½ очков (+4, -2, =3). Только они нанесли поражения чемпиону мира!

Недоумение знатоков и ценителей творчества Капабланки вызывала неровность его игры: то, что он мог играть в прежнем блестящем, динамичном и разностороннем стиле, но переживал некий творческий кризис, не умел мобилизовать себя и слишком часто играл сухо и бесцветно, довольствуясь короткими ничьими.

Алехин писал три года спустя:

«1925 год принес Капабланке величайшее разочарование из всех, какие ему пришлось дотоле испытать: в московском международном турнире он занял лишь третье место — и то ценою огромных усилий... Уже тогда стали раздаваться голоса, указывающие на некоторые тревожные симптомы, появившиеся в игре чемпиона мира. Можно было думать, что искусство Капабланки представляет собою не то, во что оно обещало вырасти, судя по начальному периоду его шахматной карьеры. Объяснялось это отчетливо высказавшейся с годами склонностью Капабланки к упрощениям, к чисто техническим формам борьбы, которые убивали в нем живой дух, так ярко проявлявшийся в партиях Капабланки на турнирах в Сан-Себастьяне 1911 г. и в Петербурге 1914 г.».

Алехин также указывал на избегание риска, «на инстинкт самосохранения, в жертву которому Капабланка принес так много красивых, заманчивых замыслов, из-за которого он поставил на открытые линии столько пар ладей для размена».

И далее Алехин дал чрезвычайно тонкое объяснение регресса стиля Капабланки: "С того момента партии, когда точное знание уступает место чистому искусству, ярче всего выявляются те свойства Капабланки, которые создали его полулегендарную славу: прежде всего — исключительная быстрота схватывания позиции, затем — почти безошибочное интуитивное понимание положения. Однако именно эти два качества, которые при правильном применении должны были бы вознести их обладателя как художника, быть может, на недосягаемую высоту, удивительным образом привели Капабланку к совершенно противоположным результатам, к мертвому пункту, к убеждению, что шахматное искусство очень близко к своему концу, что оно почти исчерпано. Как это могло случиться? Для правильного ответа надо остановиться на психологических опасностях, которые таит в себе первое из указанных свойств Капабланки. С очевидными преимуществами, которые дает быстрота схватывания — способность почти одновременно видеть целый ряд тактических моментов, имеющихся в каждом сложном положении (экономичность мышления и вследствие этого — вера в себя), связано и некоторое искушение: шахматист может легко прийти к ошибочному выводу, что те хорошие ходы, которые он видит сразу, обязательно наилучшие, вследствие чего его творчество столько же теряет в глубине, сколько выигрывает в легкости. Этот постепенный отказ от искания действительно лучшего хода, удовлетворенность только хорошими ходами, к сожалению (для шахматного искусства), характерны для творчества Капабланки периода 1922–1927 гг.

Исключением являются только два случая: в положениях, где преобладает комбинационный элемент, Капабланка буквально вынужден мыслить конкретно, или когда вследствие одной или нескольких ясно опровергаемых ошибок противника у Капабланки имеется достаточный для победы перевес — тогда в нем пробуждается артист, который находит наслаждение в том, чтобы закончить партию быстрейшим и красивейшим способом".

В цитированном мнении Алехина слышится голос шахматного художника, который искренне скорбит, что блестящий комбинационный талант гениального коллеги пропадает втуне и шахматный мир из-за практицизма и осторожности чемпиона мира лишается многих шедевров.

Интересно, что высказанные Алехиным мысли перекликаются с глубоким анализом стиля Петросяна, данным Ботвинником в его лекции 23 июня 1969 г. в московском шахматном клубе ДСО «Труд». Напомню читателю, что в свою бытность чемпионом мира Петросян по своим творческим установкам очень был схож с Капабланкой периода 1922–1927 гг.