Заговорщики предусмотрели многое — даже форму одежды в будущем государстве. Они не предусмотрели одного — предательства. В августе 1599 г. испанским властям был подан донос.

Испанцы действовали быстро и решительно. Были схвачены сотни людей. Кампанелла пытался бежать и скрывался несколько дней, но в конце концов был предательски выдан преследователям. Позднее испанцам удалось схватить и Дионисио Понцио, и Маврицио де Ринальдиса.

8 ноября мрачный флот подходил к Неаполитанскому порту. На галерах находилось более 150 заговорщиков. Для устрашения неаполитанцев на виду у города четверо из заключенных были повешены на реях кораблей, двое четвертованы. Так начался процесс о заговоре против испанской короны.

Кампанелла, как главный организатор заговора, подвергался особенно жестоким пыткам. На допросах он отвергал обвинения в антииспанском заговоре, но признал, что намеревался создать новую республику в Калабрии в случае, если бы произошли ожидавшиеся им мировые потрясения.

И в тюрьме он остается вождем и предводителем заговорщиков. Он учит своих товарищей, как надо держаться на следствии, какую тактику избирать на допросах, как запутывать судей и опровергать показания предателей. Он поддерживает малодушных, ободряет идущих на пытку, пишет шифрованные записки и дружеские стихи. Он играет на противоречиях церковного и светского суда: монахов должны были судить с участием представителей Рима; кроме того, одновременно с процессом о заговоре шло следствие по делу о ереси, а еретики подлежали ведению папской инквизиции.

Но никакие уловки не помогают. Героически державшийся под многочасовыми пытками Маврицио де Ринальдис не выдержал последнего испытания: он, все отрицавший на допросах, испугался посмертного наказания, не захотел погубить свою душу — душу искренне верующего католика — и на эшафоте заявил, что хочет до казни дать чистосердечные показания; рушилась продуманная Кампанеллой система защиты.

К весне 1600 г. над Кампанеллой нависает опасность скорой и неминуемой смерти. Подходит к концу следствие о ереси. И десятой части предъявленных ему обвинений достаточно, чтобы отправить мятежного монаха на костер: ведь он уже был под судом инквизиции и теперь как «вторично впавший в ересь», как еретик-рецидивист не может избежать смертной казни.

И тогда узник решается на последний, единственно спасительный для него шаг — он симулирует сумасшествие. Безумца нельзя было казнить: церковь не могла погубить его душу. Симуляции не верят. Ночью к камере Кампанеллы подсылают секретарей суда, те подслушивают и записывают разговоры мнимого безумца с другом. Оказывается, сумасшедший рассуждает вполне здраво, мало того, он пишет ученые трактаты и стихи, а друзья переправляют их за стены тюрьмы. Суд назначает медицинскую экспертизу; знаменитые врачи, профессора Неаполитанского университета приходят к выводу: безумие заключенного крайне сомнительно. Спасла его страшная особенность инквизиционного судопроизводства, для которого не было авторитета выше, чем пытка. По приказу из Рима 4 и 5 июня 1601 г. Кампанелла был подвергнут самой мучительной из всех им перенесенных пыток. Его истязали на протяжении почти 40 часов. Сменялись судьи и палачи, заключенного увещевали, ему грозили, его уговаривали, но секретарям приходилось записывать лишь бредовые выкрики мнимого безумца, изредка перемежаемые двусмысленными и ироническими ответами, в которых он отводил душу, издеваясь над палачами. Все последующие годы будет он вспоминать эти страшные часы, и навсегда они останутся для него не только предметом гордости, но и лучшим доказательством внутренней свободы человеческого духа, способного противостоять враждебным силам. «В течение сорока часов, — гордо писал он в „Богословии“, — я был вздернут на дыбу с вывернутыми руками, и веревки рассекали мне тело до костей, и острый кол пожирал, и сверлил, и раздирал мне зад и пил мою кровь, чтобы вынудить меня произнести перед судьями одно только слово, а я не пожелал его сказать, доказав, что воля моя свободна» (34, стр. 208).

Первая битва была выиграна. Инквизиция отступила: Кампанелла был осужден на пожизненное тюремное заключение «безо всякой надежды на свободу». Началась новая, не менее мучительная, многолетняя борьба неаполитанского узника — борьба за право думать и писать, за освобождение, за возврат к деятельной жизни.

Ему предстояла новая пытка — теперь уже длящаяся не часы, а годы и десятилетия. Забытый всеми, на дне страшной ямы в неаполитанском замке св. Эльма, куда его бросили после неудавшейся попытки устроить побег, во мраке сырой тюремной камеры, куда лишь на два-три часа в сутки проникал скупой дневной свет, в отбросах и на тряпье, закованный в кандалы, посаженный на хлеб и на воду, а порой и вовсе лишенный пищи, измученный и больной, годами не видящий человеческого лица, он еще в большей мере, чем на дыбе в камере пыток, сумел доказать силу своего духа.

«Я немало видел в тюрьме заключенных, за долгое время свыкшихся со своей неволей и уже не желавших выходить на свободу, столь низкими и рабскими были их души: они уже не представляли себе, что могут жить иначе», — писал он в «Побежденном атеизме» (12, стр. 83). Он знал, что свобода воли — не в забвении внешних обстоятельств. Люди «не могут делать все, что они хотят», писал он в книге «О способности вещей к ощущению»: если на улице дождь, то человек вынужден с этим считаться «и если ты находишься в тюрьме, то вынужден в ней находиться» (24, стр. 315). Но человек истинно свободный не мирится с обстоятельствами и мужественно преодолевает их.

Обреченный на гибель и забвение в мрачных казематах неаполитанских крепостей, он сумел тюремную камеру превратить в рабочий кабинет, в библиотеку, в кафедру и амвон. Недаром он называл подземелья замка св. Эльма своим «Кавказом», вспоминая легенду о Прометее, прикованном к Кавказским горам. Не жалкая раздавленная плоть, извивающаяся в корчах под ударами палача, не несчастная жертва государственного насилия — мощный ум философа, мятежная воля бунтаря, страстная убежденность пророка противостояли тюремщикам в неаполитанских застенках.

У него отбирали книги — он писал стихи. Память заменяла ему библиотеку. Лишенный бумаги, он на стенах камеры, используя систему знаков собственного изобретения, записывал свои мысли. Иногда ему удается на какое-то время добиться сносных условий — обычной тюремной камеры в Кастель Нуово, бумаги, даже посещений друзей. А потом его вновь на полтора-два года бросают в замок св. Эльма. 25 июня 1609 г. у него в камере устроили обыск и запретили писать. 29 апреля 1610 г. — еще один обыск и снова запрет. В мае 1611 г. — опять обыск и конфискация рукописей. В октябре 1614 г. у него отобрана рукопись незавершенной книги. 23 апреля 1615 г. — новый запрет писать. И так без конца, из года в год. Свое главное философское сочинение — огромную «Метафизику» (в последнем варианте это был фолиант около 1000 страниц мелкого шрифта) Кампанелла был вынужден восстанавливать по памяти пять раз. Так возникают новые редакции книг «О способности вещей к ощущению», «Великий итог»; в тюрьме он создал «Реальную философию» и «Рациональную философию»; он пишет трактаты по астрономии, астрологии, медицине, поэтике, историографии, логике, риторике, грамматике, диалектике, математике… Каждое новое научное открытие, о котором ему удается узнать благодаря тайным письмам друзей или доставленным в камеру книгам, заставляет его писать дополнительные рассуждения и комментарии. Он не повторяет то, что было сделано в начале пути. Мысль его не остановилась, он бесстрашно пересматривает свои философские и научные концепции. Без скидок на особое положение он участвует в научной жизни эпохи. И когда угроза инквизиционного процесса нависает над учением Коперника, из неаполитанских застенков раздается голос в защиту новой космологии: Томмазо Кампанелла пишет «Апологию Галилея».

Тюрьма не укротила в нем мечтателя и борца. Он по-прежнему стремится ко всеобщему преобразованию мира. В Неаполе, еще в первые годы пребывания в тюрьме, он создал самую знаменитую свою книгу — «Город Солнца», воплотив в утопическом сочинении программу калабрийского заговора, план создания справедливого государства. Он разрабатывает новую политическую теорию в «Политических афоризмах», пишет «Испанскую монархию», внешне панегирик, а по существу программу глубоких социально-политических реформ, которые должны привести к осуществлению его мечты — объединению всего человечества. Осужденный за организацию заговора против испанского владычества, государственный преступник дерзает давать советы королю. Он подает записки об увеличении доходов Неаполитанского вицекоролевства. Он заново пишет «Речи к итальянским князьям», призывая к единению. В «Речи о церковном правлении» и в «Монархии мессии» он рисует идеал всемирной теократии. Узнав о конфликте Венеции и папства, он вмешивается в полемику: так появляется памфлет «К Венеции». Против макиавеллистов — «этой чумы нашего века» — был написан «Побежденный атеизм». Из неаполитанской тюрьмы осужденный за ересь узник обращается к представителям всех исповеданий, к главам всех государств, с призывом ко всеобщему религиозно-политическому единству — все эти послания и полемические трактаты составят большой труд, названный по стиху псалма: «Вспомнят и обратятся к господу все края земли». И наконец, он предпринимает создание философско-теологического свода — «Богословия» в 30 книгах.