Маршрут, оставленный Боровским, совпадал со следом карателей.

Близ густого ельника отряд наткнулся на убитую лошадь с перевернутыми дровнями. На дровнях сидела большая черная собака. Высоко задрав морду, она протяжно выла. При нашем приближении собака нехотя отошла в сторону и, поглядывая на нас, молча села.

— Чего это так воет пес? — заинтересовались мы. Ребята перевернули дровни и в ужасе замерли. Под дровнями, обняв двух малышей, лежал седой, как лунь, старик. Испуганные детишки, судорожно ухватившиеся за полы дедушкиного тулупа были прошиты автоматной очередью. Мороз пошел по коже при виде этого страшного зрелища.

— Видно, дед с внучатами, — сказал Володя Баранов.

Все молчали. Каждый из нас в эту минуту думал об одном: этого так оставлять нельзя. Враг должен сторицей получить за свои преступления.

Надев шапки, мы двинулись дальше. Собака бросилась к дровням, уткнулась мордой в трупы и завыла пуще прежнего.

На дороге у хутора нам повстречался обросший и оборванный инвалид. Затягиваясь крепким самосадом, он хриплым голосом предупредил:

— Не ходите туда. Там недавно уложили шестерых. Вон они… на поле, около Малой Сосновахи.

— А немцы есть? — спросил Веселов.

— Не знаю. Утром были.

— Надо проверить, может быть, Боровской попался, — сказал командир.

К убитым пошли Поповцев, Горячев и я. Это была опасная разведка: днем, на виду. Мы двигались на лыжах осторожно, стараясь прятаться за редкий кустарник.

Первый труп лежал недалеко от кустов. Убитого мы не смогли опознать — лицо его было разворочено разрывной пулей. Второй лежал дальше. Смахнув с лица убитого снег, Горячев испуганно посмотрел на нас:

— Связной Боровского…

Очевидно, немцы нарочно подпустили разведчиков к деревне, а затем напали на них. Партизаны, отстреливаясь, отходили к лесу. Одного за другим каратели убили их.

Третьим оказался Боровской. Лейтенанта узнали только по одежде. Враги добивали его прикладами.

Но карателям нелегко досталась победа. Снег вокруг трупа был сильно утоптан. В нескольких местах чернели пятна вражеской крови. Здесь же валялись стреляные гильзы от пистолета «кольт» и голубой конверт от секретного приказа. Сам приказ, по нашему предположению, Боровской сумел уничтожить.

Мы зарыли лейтенанта в снег, а когда вернулись на хутор, попросили крестьян похоронить наших погибших товарищей.

Идти дальше по маршруту Боровского было рискованно, и мы решили податься правее.

Конечно, будь нас больше, мы сумели бы отомстить врагам за все. Но силы были неравные — нас двадцать, а карателей, по рассказам местных жителей, — около двухсот. Но, как говорится, бог шельму метит.

Неожиданно нас нагнал лыжный батальон красноармейцев. Мы рассказали бойцам о случившемся. Командир батальона, смелый и решительный человек, приказал преследовать врагов.

— Хотите быть в компании, идите с нами, — предложил он.

Мы с радостью согласились.

К вечеру фашистский отряд был обнаружен в соседнем селе. Без шума батальон приблизился к домам. Взвилась красная ракета, а вслед за ней грянуло дружное «ура».

Мало кому из карателей посчастливилось уйти. Им отплатили и за Боровского, и за детей, и за деда Сидора. Позже выяснилось, что отряд карателей принадлежал специальным частям «СС» под грозным названием «Череп».

Через два дня наш отряд, миновав крупные деревни Гороховье и Сидоровщина, приблизился к железной дороге Новосокольники — Дно. Использовали и охраняли ее немцы и финны. Разведка, возглавляемая Горячевым, обнаружила немецкую экономию, куда враги согнали большое количество захваченного скота и целый табун лошадей, предназначенных для гитлеровской армии.

Мы наведались туда, щедро одарили жителей близлежащих деревень буренками, выбрали себе с десяток хороших рысаков и, забрав изменника-управляющего (полицейские убежали раньше), покинули опустелое хозяйство.

Под вечер вышли на исходный рубеж к железной дороге. Была тихая ночь. Ярко светила луна, искрился разноцветными огоньками недавно выпавший снежок.

Отряд двигался по открытому полю. В морозном воздухе далеко разносились скрип повозок и фырканье лошадей. Где-то рядом лаяли собаки, слышались людские голоса.

Верхом на коне показался разведчик Баранов.

— Давай, — махнул он рукой.

Сытые кони вмиг достигли переезда, и мы очутились по другую сторону линии.

За ночь проехали километров сорок. Когда стало светать, устроили суд над изменником-управляющим.

— Смотри, — сказали мы ему, — ты стоишь на плененной земле, а карают тебя свободные советские люди. Люди, которых ты променял на скот.

Приговор был суров. Фашистский прихвостень получил по заслугам.

Однажды на привале ребята услыхали короткие автоматные очереди. Мы засекли направление выстрелов и выслали туда трех разведчиков. Через два часа они вернулись. К нашему удивлению, их было уже не трое, а человек двенадцать.

— Братву батьки Литвиненко ведем! — восторженно кричал Горячев.

Радости не было границ. Дело дошло до объятий.

Чтобы добраться до штаба Литвиненко, находившегося в деревне Морозово, нужно было сделать около двадцати километров. Мы прибыли туда в полдень. Сам Литвиненко вышел встречать нас. Он был в кубанке, кавалерийском полушубке и меховых унтах. Придерживая маузер, Литвиненко крепко пожимал наши руки.

— Первая ласточка прилетела, — улыбаясь, говорил он.

Литвиненко подробно расспросил нас о гибели лейтенанта Боровского, о наших первых боевых делах, а под конец сказал:

— Что ж, хлопцы, будем робыть разом. А зараз отдыхайте…

Горячев в кругу ребят старался копировать Литвиненко:

— Ну что, братва. Будем рубить немцев!

При этом он искренне сожалел, что не имеет маузера.

Наша группа остановилась в двух километрах от штаба, в деревне Кряковка.

В ту пору партизанское движение было еще невелико, а поэтому немцы чувствовали себя вольготно. Они бесцеремонно разгуливали по проселочным дорогам, заходили в избы, требуя продуктов:

— Яйки, яйки даешь…

И тут же заодно забирали теплые вещи: валенки, шапки, полушубки.

В сорок первом году был на редкость обильный урожай хлеба. Крестьяне по традиции собрали его коллективом, разделили между собой и спрятали от врагов.

В деревни часто наведывались немецкие заготовители. Они читали грозные приказы командования. Но крестьяне хитро водили гитлеровцев за нос.

— И рады помочь, да нечем, — говорили они, показывая пустые амбары.

Заготовители ругались и, несолоно хлебавши, поворачивали пустые сани обратно.

Но не только по хлебным делам наезжали гитлеровцы. Они выбирали и назначали старост и полицейских.

В те времена много разного люда проживало в деревнях, на оккупированной территории. Одних не успели взять в Красную Армию, другие попали в окружение или вырвались из немецкого плена и теперь ждали момента, чтобы перейти линию фронта.

Немало гнездилось по деревням и преступников, выпущенных гитлеровцами на свободу. Они жили на широкую ногу, гнали самогон. Лютой ненавистью ненавидя советский строй, они шли на всякую подлость: выдавали немцам сельских активистов, семьи военнослужащих и всех тех, с которыми имели какие-либо личные счеты.

Но среди старост и полицейских были и люди, не только сочувствовавшие, но и помогавшие нам в борьбе с оккупантами. Были и такие, которых специально оставляли на оккупированной территории подпольные партийные и советские организации, армейские штабы. Какой выдержкой, силой воли должны были обладать они, постоянно встречая, презрительный взгляд односельчан, выслушивая слова проклятий! И так длилось не день и не месяц. И только значительно позже, когда земля вновь стала свободной, народ узнал правду об этих стойких борцах, об их мужестве и героизме.

Как родник, пробивая почву, набирает силы, так с каждым днем росло и крепло партизанское движение. Партизаны все чаще стали появляться в деревнях и селах. Народная молва преувеличивала их подвиги. И в этом не было ничего удивительного: народ так истомился в фашистском рабстве, что хотел видеть своих освободителей выдающимися героями.