Обычно через тюремный двор ведет один солдат с винтовкой за плечами. А то вдруг четыре конвоира с автоматами наперевес, направленными на Риту во главе с сержантом, который грозно кричит случайным встречным тюремщикам: «С дороги! В сторону! В сторону!»

Так ведут на расстрел. Её приводят к Лескаю, и он говорит:

— Это последний допрос.

Рита оглядывает конвоиров, которые держат наготове оружие, и с любопытством спрашивает Леская:

— Зачем столько людей? Я ведь не убегу.

На специальной машине — два тюремщика впереди, по одному с боков — её везут на Гаванский аэродром. На военном самолете под усиленной охраной отправляют в Ольгин и сажают в камеру умалишенных. Неделю не выпускают оттуда. Потом веут на допрос, и снова перед ней Лескай.

Всё это далеко позади… Она ступает на трап самолета. Надо что-то немедленно придумать. Странно, но Лескай не трогается с места. Надо придумать. Так вот почему эта собака стоит и улыбается: с двух сторон её крепко хватают за руки и тащат в полицейскую машину. Лескай стоит на месте и хохочет. А она кричит. Изо всех сил кричит:

— Я Рита Диас, я Рита Диас, я ни в чем не виновата! Я Рита Диас, за что вы меня!

Она вырывалась и кричала беспрерывно, и продолжала кричать, когда её втащили в открытую машину. И всю дорогу, уже совсем охрипшая, она кричала:

— Люди! Я Рита Диас! За что они меня! Я Рита Диас.

Ольгин — небольшой городок, и эту историю немедленно узнали все. Узнали, что на аэродроме арестовали какую-то Риту Диас. Узнал и Рауль Кастро и нашел другой способ предупредить товарищей из Сантьяго. Вот на это и рассчитывала Рита. Потому и кричала до изнеможения, чтобы дошел этот крик до Рауля Кастро. Снова допрашивал её Лескай. И снова никаких фактов у него не было, но он измывался над ней, мстил злобно и подло.

В первые дни после революции Рите Диас доложили, что подполковник Фахет бежал в США, а Лескай пойман, она может его допросить.

— А как он ведет себя? — спросила Рита.

— Трус, — ответили ей. — Говорит, что не знает вас. Но когда сказали, что вы придете, он забился в слезах, закричал: «Не надо, не надо, я всё расскажу сам».

— Значит, и незачем мне идти, — улыбнулась Рита. Больше она не интересовалась судьбой Леская.

В Сантьяго мы узнали, что в течение ближайших дней не предвидится каких-либо совещаний или встреч, на которые могла бы приехать Рита Диас. Мы отправились к ней в Гуантанамо.

Здесь уже не та магистраль, по какой ехали в Сантьяго. По узкой извилистой дороге долго поднимались в горы. И вот мы уже в горах. Сьерра-Маэстра. Знаменитые, исторические горы. Глянешь вниз, и кажется, летишь на самолете.

Проезжаем местечко Сонго. И знаменитые казармы Сонго со следами пуль и снарядов. Бои при Сонго в 1958 году — тоже страница кубинской революции. Здесь мы ненадолго остановились и впервые обратили внимание на ещё одно завоевание кубинской революции. По улице шла группа негритянских девушек. Модно одетые, хорошенькие, кокетливые. Мы привыкли: негритянки — это олицетворение нищеты. Загнанные, затравленные, оборванные. Я видел их в Сингапуре, видел на острове Пенанг, в порту Джорджтаун. Негритянские дети там голые, голодные, грязные, разъедаемые болезнями. Но здесь в маленьком поселке Сонго мы видели негритянских детей в белых костюмчиках и ярких платьицах, веселых, шаловливых, счастливых. Это негры Кубы. Это победа Кубы.

В Гуантанамо нам опять не повезло: три часа назад Рита Диас уехала в Кайманеру — населенный пункт, граничащий с американской военной базой. Когда вернется, сказать трудно.

Едем в Кайманеру. От Гуантанамо — двадцать четыре километра. Весь путь — горы. И Кайманера в горах. Здесь высокогорные соляные озера и соляные разработки. Узкий залив Карибского моря. Один берег — Кайманера, противоположный — американская военная база. Прежде всего идём в местное отделение партийной организации, где находится Рита Диас.

Но она там не находится. Была, уехала на соляные разработки, потом в воинскую часть. Ровно через два часа будет звонить сюда. Решили пока осмотреть местечко. Нашим гидом охотно согласился быть полицейский Хосе Ла О. Удивительно веселый и жизнерадостный человек. Он бывший мусорщик. Кто же лучше знает поселок, чем мусорщик. Он знает все дворы, все дома, все ходы и выходы.

— От меня ещё ни один шпик не ушел, — смеётся Хосе.

Спускаемся к берегу. Отчетливо видны два американских аэродрома, радиомачты, строения. То и дело взлетают или идут на посадку самолеты.

— Ваша территория вон до тех цистерн? — спрашиваем Хосе.

— Нет, это всё — наша территория. Но от берега до тех цистерн её захватили американцы. — Хосе смеется. — Мы её обязательно вернем, — говорит он серьезно, но без эмоций, без нажима, а так, просто информирует нас.

Всматриваемся в противоположный берег, и Хосе вдруг говорит:

— Давайте подъедем ближе, есть хорошая ланча.

Мы в нерешительности. Можно ли? Удобно ли? А Хосе по-своему понимает наше замешательство.

— Да вы не бойтесь, — простодушно говорит он, — едемте.

Теперь уже неудобно отказываться. Садимся в ланчу — небольшой моторный бот. К нам присоединяется один из руководителей парторганизации Кайманеры, молодой Вальтер Гарсиа и старый революционер Бенигно Милья. Ланча отчаливает от берега. В проливе ни одного судна, ни одной шлюпки.

— Здесь очень много рыбы, — говорит Вальтер, — раньше почти весь поселок жил рыбной ловлей, а теперь не стали ловить: американцы стреляют.

— Только до середины! — предупреждает рулевого Бенигно Милья.

Теперь ясно видно все, что происходит на противоположном берегу. Но долго рассматривать нельзя. С аэродрома поднимается самолет и разворачивается над заливом. Мы возвращаемся обратно и идем осматривать городок: в нашем распоряжении час с четвертью.

Кайманера — небольшой населенный пункт, но очень оживленный. На улицах шумно, весело. Людно в кафе. Вальтер Гарсиа объясняет:

— Год назад у нас было не так. Американцы часто устраивают провокации: то стрельбу поднимут, то облеты. Вся жизнь была настороженной, люди отсиживались дома. На это и рассчитывали американцы, держали нас в постоянном напряжении, изматывали. Так можно жить день, месяц, но годы нельзя. Это сказала Рита Днас. С тех пор мы стали жить по-другому. Люди работают, танцуют, веселятся. Они знают, что есть бдительная вахта. Вахта знает, что все надеются только на неё. Она не подведет.

— Эта вахта у нас повсюду, — замечает Хосё. — Вот, например.

Мы поравнялись с милицейским постом в подъезде одного из домов. Там дежурят две девушки: выпускница школы Иоланта и молоденькая работница таможни Эдит.

Как и всё население городка, они дежурят два раза в неделю по шесть часов. На дежурство приходят в военной форме, с оружием, но молодость берет своё. Они хотят модно одеваться, поэтому подгоняют форму по моде. Красиво уложенные волосы, тщательно отглаженные гимнастерки, брюки. Но они решительны. Они знают, как обращаться с оружием. Если понадобится, они будут стрелять, не щадя своей молодости.

У входа в отделение государственного банка Хосе познакомил нас со сторожем Фино. Он ещё совсем молод. Почему сторож?

Фино рассказывает. Он работал на том берегу. На американской ремонтной базе. Неожиданно посадили в тюрьму за коммунистическую пропаганду, хотя никакой пропаганды не вёл. Тюрьма большая. Кирпичные корпуса, кирпичная ограда, оплетенная колючей проволокой. Она под током. Его били. Бил американский лейтенант и его подручный, предатель. Били шесть дней, требуя признания, что он коммунист. Но он не коммунист. Он только теперь хочет стать коммунистом. Ему перебили ребра и сказали, что он свободен. Он не мог воспользоваться свободой, потому что не мог идти. Не мог даже подняться. Его выволокли и оттащили к берегу. Сказали, чтобы утонул он сам. Так он и хотел сделать, но спасли рыбаки. Одиннадцать месяцев лежал в местной больнице в гипсе. Теперь ничего, поправился.

Хотелось подробней расспросить Фино, но истекало время. Ждали звонка Риты Диас недолго. Она оказалась далеко от нас. Сказала, что ей и самой очень хочется поговорить с советскими людьми, но приехать никак не может. Спросила, где мы остановились. В Сантьяго? Очень хорошо. Ей тоже надо в Сантьяго, к одиннадцати вечера постарается быть.