Мы шли по широкой дорожке, пригибаясь и отводя в стороны тяжелые ветки с плодами. Откуда-то из-за деревьев показалась молодая женщина с садовыми ножницами.

— О-о, Теорис, — заулыбалась она, обнажая белоснежные зубы.

Замбас что-то сказал ей, кивнув на нас.

Сверкнули огненно-черные глаза, и, выронив ножницы, она всплеснула руками. Резко обернувшись, присев на корточки и сложив ладони рупором, закричала:

— Са-ва-а! А-ля-ля-а, Са-ва-а!

Прокричав несколько раз «Сава» и «А-ля-ля-а», она так же резко поднялась и, улыбаясь, быстро заговорила:

— Он не мог уйти, он где-то здесь, возможно, у соседа, сейчас придет. — Она возбужденно пожимала нам руки и, показывая пальцем на себя, повторяла: — Роса, я Роса. — И смеялась. — Пойдемте в дом, сейчас появится Сава, — говорила она, — будем обедать.

Мы отказались: во-первых, некогда, во-вторых, недавно обедали.

— Чем же вас угощать? — забеспокоилась она. — Не апельсинами же!

Роса удивительно располагала к себе, будто мы были давно знакомы. Поэтому казалось естественным, что Фомин сказал:

— Уж если угощать, то только апельсинами.

— Вы хотите апельсинов? — снова заулыбалась она, нагибаясь за ножницами. Но Фомин опередил её:

— Я никогда в жизни не рвал апельсинов. Разрешите я сам, своими руками, без ножниц.

Роса с нетерпением смотрела на Замбаеа, ожидая перевода. И когда, наконец, поняла просьбу Анатолия, буквально засияла и раскинула руки, показывая: «Весь сад ваш!»

Он потянулся к ближайшему плоду, но она, схватив его за руку, озорно потянула к другому дереву, на котором висели огромные и удивительно красивые апельсины.

Вскоре появился Сава, высокий, сильный. Он тоже обрадовался советским людям, упрекнул Росу за то, что не ведет в дом.

Семья Михалаги состоит из пяти человек. Как расказал нам Замбас, они работают от зари до зари в своем апельсиновом саду и продают плоды оптовой базе. На жизнь им хватает. Первое, что бросается в глаза, — удивительная чистота и порядок. Видимо, Роса хорошая хозяйка. Она ведь не ждала гостей и не готовилась специально.

Мы уже собирались уходить, когда Роса, вдруг вскочив, воскликнула:

— Как я могла забыть, смотрите, что я вам покажу. — Она исчезла в соседней комнате, но тут же вернулась. В руках у нее были макетики нашего спутника, кремлевской башни и фигурка космонавта.

— Смотрите, смотрите, — с восхищением говорила она.

Вскоре мы покинули гостеприимный дом Михалаги. И, как мы ни сопротивлялись, Роса нарезала нам на дорогу несколько апельсиновых гроздьев.

Вокруг Фамагусты больше десятка поселков и деревень. В деревне Вадили — две с половиной тысячи жителей, в Афандья — полторы тысячи, в других — от пятисот человек до двух тысяч.

— Даже в справочниках не найдешь, — говорит Замбас, — сколько в них греков и сколько турок. И те и другие выращивают апельсины, виноград, картофель и табак. Теперь по деревням ходят какие-то вооруженные типы, подсчитывают людей по национальности. Но пока в деревнях никого спровоцировать не удалось, везде спокойно, крестьяне и слышать не хотят ни о каких делениях.

Мы направляемся в деревню Лифрангами — это километрах в двадцати от города. По дороге только в одном месте увидели пшеничное поле. Потом начались виноградники и посевы табака. А дальше опять сплошные апельсины.

В Лифрангами приехали перед вечером и остановились у ворот какого-то дома, где стояла группа крестьян. Недружелюбно ответив на наше приветствие, они стали расходиться. Замбас попросил их задержаться на несколько минут, но они разошлись, бормоча «некогда, некогда».

Остался только хозяин дома, которому уйти, очевидно, было неловко, но всем своим видом он показывал недовольство.

Замбас сказал:

— Они боятся иностранцев.

Ему, наконец, удалось объяснить, кто мы, и тот словно оттаял. Что-то крикнул, ещё раз, и только что разошедшиеся люди стали возвращаться. Всего собралось семь человек — два турка и пять греков. Держались они настороженно, пока Замбас не заверил, что ни одна из их фамилий не будет оглашена. Люди поверили.

— В этом доме, — сказал молодой турок, — родился мой отец. И мой сын родился в этом доме. А вот он, — показал рассказчик на грека, — сколько я себя помню, живет по соседству, вот его сад. Если на одном из наших участков появится вредитель апельсинов, мы боремся против него вместе, потому что под угрозой и второй участок. И всегда хорошо получалось. Так почему же мы должны с соседом враждовать?

Оказывается, крестьяне здесь живут не отдельными общинами, а вперемежку, турки и греки вместе, и другого деления они не хотят.

— В любой деревне вы увидите то же самое, — заметил Замбас. — Поэтому в деревнях спокойно. Крестьяне не хотят слушать агентов экстремистов, которые у них появляются всё чаще. — Немного помолчав, сказал: — А теперь нам надо торопиться. Темнота очень опасна.

Мы собрались ехать, но хозяин дома, возле которого шел разговор, буквально затащил нас в свой сад. С большим трудом и с большой помощью Замбаса нам удалось отбиться от целой корзины апельсинов, которую крестьянин просил нас взять в подарок.

По дороге в город мы не встретили ни одного автомобиля, ни одного прохожего, хотя едва-едва начало темнеть. О том, чтобы проехать в порт через улицу Саламина, теперь не могло быть и речи. Пришлось сделать большой крюк.

В порту Замбас попросил подождать его возле нашего бота, пока он сходит за своими знакомыми, о которых говорил ещё перед выездом на экскурсию. Вскоре он вернулся ни с чем.

— По причалам ходят подозрительные типы, — сказал он. — Люди побоятся с вами говорить. И действительно, их можно подвести.

Мы прошли немного вперед, и он показал нам двух портовиков, с которыми не решался теперь познакомить, и сам рассказал их историю. Они работают в порту лет по десять. Их дома стоят друг против друга на улице Саламина. Они встречались не только на работе, но дома, семьями. Бывало, что и праздники проводили вместе — и турецкие и греческие. Их жены часто обращались друг к другу по всяким хозяйственным делам. То одна опоздает с обедом для мужа, и, как назло, в доме вдруг не окажется соли или еще чего-нибудь, а бежать в магазин некогда, и, не задумываясь, она пересекала дорогу, чтобы взять необходимое у приятельницы.

Теперь дорогу не перебежишь. И вообще семьи больше не встречаются. Но это ещё терпимо. Страшно другое. Однажды вечером турецкий докер вернулся домой и увидел, что из его окна торчит пулемет. Разъяренный, он ворвался в свой дом, но те, кто дежурил у пулемета, избили его так, что на следующий день он не мог выйти на работу. Они пообещали, что обязательно убьют его, если в нем не проснутся «чувства турецкого патриотизма».

Дом этого докера и показал нам днем Замбас, когда мы ехали по улице Саламина. Я хорошо запомнил: ствол пулемета, торчащий из окна, был направлен на противоположную сторону улицы. Туда, где живет его друг.

Как и прежде, докеры после работы возвращаются домой гурьбой. До улицы Саламина идут группами, и тут разделяются на два ручейка: одни продолжают свой путь по левой стороне, другие — по правой. И не могут они уже попросить друг у друга сигарету или предупредить, чтобы завтра явился пораньше. Никто не смеет пересечь улицу. Им будут за это мстить. Теперь они по разные стороны баррикад.

Мы сидели на нашем боте, и Замбас рассказывал эту трагедию киприотов. На английском военном транспорте «Кантара» кипела работа. Ярко светили прожекторы, гудели краны, выхватывая из трюмов военные грузы. Весь причал теперь был забит воинскими автомашинами, возле которых суетились английские солдаты и офицеры.

БАШНЯ МОЛЧАНИЯ

И ещё одна экскурсия с Фоминым мне вспомнилась, когда мы вышли из Сингапура. Это было в Бомбее, в тропическую жару. Мы шли по центральной улице, невольно останавливая взгляд на том, что для нас непривычно. Идет человек в черном плотном костюме, застегнутом на все пуговицы. Высокий воротничок сорочки и галстук туго стягивают шею. А рядом — почти совсем голый. На нём только маленькая набедренная повязка.