Ли никогда не был в этом святилище, не видел такого скопления богов и священных зверей. В полумраке комнаты ему казалось, что и божества, и звери движутся, перешептываются, о чем-то советуются.

Лицо тоина неподвижно, будто он окаменел. Отсутствующий, невидящий взгляд устремлен ввысь, тень от жидкой длинной бороды падает на стену.

Низко кланяясь богам и тоину, Ли Ду Хан робко вошел в комнату. Хозяин ответил медленным поклоном, молча указал глазами на циновку и снова устремил взор вверх.

Ли беззвучно опустился на пол там, где остановился. Тоин наклонил голову, глаза его закрылись, и только по едва уловимому движению губ можно было догадаться, что он продолжает прерванную беседу с небожителями.

Несколько минут просидел так тоин, и душа Ли все больше наполнялась непонятным чувством. Может, и в самом деле этот колдун переносится в иной мир, недоступный людям?

Медленно и торжественно заговорил тоин:

— В ночь перед новолунием я видел того дракона, что прилетал весной и предупредил о ливнях. Он вымолвил три небесных слова и растаял, оставив облако голубого дыма.

Старец умолк и глубоко вздохнул. Потом положил ладони на раскрытую книгу и снова заговорил:

— Шесть ночей я сидел над книгами, разгадывая эти слова, и вчера открылась их великая тайна. Дракон поведал мне, как может человек, у которого есть сын, получить большое богатство.

При этих словах глаза у Ли Ду Хана вдруг забегали, он заерзал на месте и всем корпусом подался вперед, готовый впитать в себя каждое слово.

Но тоин медлил. Тяжело опустились его веки, и он умолк. Тогда Ли отвязал от кушака спрятанный в шароварах кисет с деньгами и торжественно положил его у ног бога довольства.

— Ты щедр, Ли, — заговорил наконец старик. — У тебя доброе сердце и достойный сын. Я решил поведать тебе тайну дракона.

— О великодушный тоин, ты спас мои посевы, а теперь даешь мне богатство! Так пусть не оскорбит бога мой жалкий дар. Пусть будет он первым взносом в счет моего неоплатного долга!

— В пятнадцатый день седьмой луны, — продолжал тоин, — когда солнце коснется вершины Змеиных скал, дракон повелел идти на восток. Через два ли [3] ты увидишь Двуглавую гору. На ее гребне живет бедная, но красивая девочка по имени Мен Хи. Это капля, солнечного света. Она принесет богатство тому, кто сделает ее женой своего сына.

Сказав это, тоин снова застыл в неподвижности, как изваяние, и глаза его устремились ввысь.

Ли Ду Хан понял, что не должен больше тревожить тоина своими земными делами. Он бесшумно встал и, низко кланяясь, попятился к выходу.

Едва помещик скрылся, лицо тоина расплылось в улыбке.

Богатство обещано Ли Ду Хану лишь после женитьбы его сына. Но это произойдет не скоро, и кто знает, что может случиться до той поры!

У подножия скалистой сопки, местами поросшей тощими кривоствольными деревцами, похожими на дырявые зонтики, прилепилось несколько десятков хижин. Это деревня Змеиный Хвост. Наверно, ее назвали так потому, что раньше вдоль деревни протекал ручей, который в самом деле издали был похож на извивающуюся змею.

Теперь ручья уже нет, он иссяк, и русло его давно пересохло.

Без ручья деревня имеет осиротевший вид. На глинобитные облупившиеся хижины нахлобучены непомерно большие, рыхлые крыши из рисовой соломы, отчего домики кажутся совсем маленькими и придавленными к земле.

Посреди села — колодец. На длинной цепи к срубу был прикован топор. Он появился здесь со времен последнего крестьянского бунта. Японцы тогда отобрали у жителей деревни все, то может служить оружием, и разрешили иметь только один прикованный к колодцу топор.

С тех пор начались раздоры среди крестьян Змеиного Хвоста. Людям надо то наколоть дров, то обтесать оглоблю или ярмо для быка, то выдолбить корыто. Да мало ли для каких дел в крестьянском хозяйстве нужен топор!

Сначала установили очередь по дворам — каждому двору один день. Но из этого ничего не вышло. Пак Собан, или, как его звали, Пак-неудачник, подсчитал, что до него очередь дойдет только в конце лета, а ему топор нужен сейчас. Те, кто жили на верхнем конце деревни, были недовольны, что очередь начали с другого края.

В конце концов решили пользоваться топором как придется, и у колодца всегда возникали долгие споры, а то и драки.

Осенью, в пору заготовки топлива на зиму, многие крестьяне, чтобы избежать ссоры, везли свои дрова к помещику Ли Ду Хану и брали у него топор исполу: одно бревно для себя разрубишь, одно — для помещика. Хоть и больше труда затратишь, зато без драки, да и работать удобнее, если цепь не тащится за топором, не бьет по рукам.

А потом не стало топора и у колодца.

Пак-неудачник не раз обращался к Ли Ду Хану за топором и с другими просьбами. Помещик всегда к нему хорошо относился.

Но на этот раз Ли Ду Хан лишь покачал головой и сказал, что ничем помочь не может. А беда надвигалась большая.

Уже припекает весеннее солнце. Черные от грязи и загара голые дети возятся в пересохшем русле, наполовину заваленном мусором. Медленно идет мимо них Пак Собан, а за ним тащится буйвол, запряженный в пустую двухколесную арбу с высокими бортами, сплетенными из стеблей гаоляна и камыша. Деревянные колеса большие, тяжелые. Вместо спиц крестовина из толстых, грубо обтесанных досок.

Через правую руку Пака перекинута веревка от кольца, продетого в нос животного. Левой рукой он придерживает торчащий изо рта полуметровый чубук с трубкой не более наперстка. Буйвол тащится, едва передвигая ноги, лениво обмахиваясь хвостом и мотая головой, а над ним кружит рой мелких быстрых мушек.

Временами Пак оборачивается, вынимает изо рта давно погасшую трубку и, глядя куда-то поверх животного, подгоняя его, кричит:

— Йо-и-и, йо-и-и, йо-и-и-и…

Звуки тонкие, заунывные, как жалоба, как мольба, как протяжный стон.

— Йо-и-и-и!..

Буйвол давно привык к понуканиям и, не обращая на них внимания, движется тяжело и лениво. Пак ничего другого и не ждет от этого буйвола и подгоняет его только в силу привычки.

Прокричав свое «Йо-и-и», он снова берет в рот чубук и шагает дальше, неторопливо ступая босыми ногами по толстому слою дорожной пыли. И хотя ветра нет, поднятая пыль тоже движется, окутывая Пака. Он не замечает этого. Глубоко запавшие глаза кажутся безжизненными на его изрезанном морщинами, обветренном и сожженном солнцем лице. И лицо, и сгорбленная фигура Пака, и походка — весь его облик выражает безнадежность и безразличие ко всему окружающему.

— Йо-и-и!..

Помещик Ли Ду Хан дал ему арбу, чтобы он мог привезти свой скарб в уплату за долги.

Все беды начались с того дня, когда ушел из дому старший сын, Сен Чель. Это был почтительный сын. Вся деревня говорила: «Хотя Пак Собан и неудачник, а сына вырастил хорошего». Никто так не почитал родителей, как Сен Чель. Он всегда разговаривал с отцом не иначе как склонив голову. Он не был приучен к отдыху, и душа его любила землю, и руки его знали, что такое земля.

И зачем только послал он тогда сына в Пхеньян? Эти две вязанки сена можно было и не продавать: ведь самим топить было нечем, а на вырученные деньги все равно ничего не удалось купить — так мало их было. Но кто же мог знать, что в городе Сен Чель встретит людей, которые бросили работу на фабрике и заразили его такими страшными мыслями? С тех пор он только и делал, что бегал в город и каждый раз приносил всякие новости. То вдруг взбаламутил деревню вестью, что русские разбили японские войска на Хасане, то рассказал, будто китайцы поднимаются против самураев, то принес весть, что в городе подожгли полицейский участок. Он совсем позабыл о земле.

А однажды Сен Чель вернулся из города, когда вся деревня уже спала. Он разбудил отца и сказал, что уходит в Пхеньян, и уходит совсем, потому что там можно получить работу. Нет, он не спрашивал разрешения, а просто заявил об этом так, будто он старший в доме.