В своем пространном письме в ПЕН-клуб Сурков сообщает:

Так заклеймил авантюристов Сурков.

Карло Фельтринелли в своей книге привел заявление отца по поводу ареста Ивинской и ее дочери, которое он разослал в 1961 году в новостные агентства всего мира: «Я считаю, что Ольга Ивинская не ответственна ни за ввоз денежных сумм, ни за их назначение. Потому что, во-первых, требование доставить эти деньги исходило только от Пастернака, и во-вторых, Пастернак хотел, чтобы сумма в рублях была передана — безразлично, в его руки или руки Ивинской»[54].

Ивинская была осуждена советским закрытым судом на восемь лет, а Ирина — на три года за контрабанду валюты. Фельтринелли, Д’Анджело, известные зарубежные писатели и журналисты прилагали огромные усилия для освобождения невиновных женщин. В результате Джанджакомо Фельтринелли выкупил у советских властей досрочное освобождение Ирины в 1962 году и Ольги Ивинской — в 1964-м. Карло Фельтринелли в своей книге рассказывает: чтобы договориться с советскими властями, его отец передал рукописи работ Маркса и Энгельса, которыми владел, в Институт марксизма-ленинизма при ЦК КПСС. Кроме того, он передал лично Поспелову, директору ИМЛИ, несколько писем-автографов Пастернака, которые писатель присылал конфиденциально к Фельтринелли в период борьбы за издание «Доктора Живаго» в Италии. В книге также опубликовано обращение Фельтринелли к члену ЦК ИКП товарищу Секкье от 12 октября 1961 года: «Я надеюсь, что этот мой жест одностороннего разоружения сможет привести к пересмотру в соответствующих инстанциях судьбы Ивинской и ее дочери. <…> Я прилагаю английскую статью, в ней приводится ряд заявлений Суркова, стиль которых далек от того, что приличествовало бы в полемике между советским гражданином и западным миром»[55].

Опубликованное в 1961-м в английской печати письмо Суркова к Каверу вызвало ответную реакцию у Д’Анджело. Он пишет Суркову: «Ваше утверждение о том, что Ивинская действовала за спиной Пастернака и во вред ему, абсолютно ложно. <…> Вы всегда ненавидели Пастернака. Но и смерть Пастернака не погасила Вашей ярости, которую Вы, при помощи ложных обвинений и клеветы, обратили против двух беззащитных и тяжелобольных женщин[56]. <…> Вы лжете самым беззастенчивым образом. Будьте смелым, предъявите все письма и документы процесса. Будет интересно увидеть, кто при этом потеряет свое лицо».

Эту линию сурковской лжи продолжали советские пастернаковеды, что с болью наблюдал Митя. Он изучал многочисленные публикации в советской и постсоветской печати и обратил мое внимание на появление «особо изощренной и подлой лжи на маму» после ее смерти.

Митя говорил мне, что в 1997 году вышла биография Пастернака, сочиненная Евгением Борисовичем, где наряду с прежними наговорами на Ивинскую впервые прозвучала новая ложь:

— Евгений Борисович стал утверждать: «Ивинская своими истериками заставила Пастернака отказаться от Нобелевской премии. Она хотела иметь заказы на переводы».

Так он скрывал свою вину за вынужденный отказ Бориса Леонидовича от Нобелевской премии. Ранее Евгений уже распространял ложь о том, что «Ивинская вернулась из первого лагеря осенью 1953 года, и папочка ее уже не любил, а только помогал из благодарности», хотя лучше всех знал, что она была освобождена в начале мая 1953-го, а с конца мая уже жила рядом с Большой дачей в Измалкове, куда ежедневно приходил Борис Леонидович.

Митя рассказал:

— В своих воспоминаниях Зинаида написала, как ей сообщил Асеев о встречах Пастернака с Ольгой в Переделкине. Зинаида тогда «позвонила Евгению, сыну Бориса Леонидовича от первой жены, и просила его поехать к отцу в Переделкино, чтобы прекратить эти свидания»[57]. Евгений срочно поехал к «папочке» с требованием Зинаиды прекратить встречи с Ивинской, но Пастернак, как написала Зинаида Николаевна, его прогнал. Однако ложь о возвращении мамы из лагеря «осенью 1953 года» и наговоры о ее аресте в 1949-м за махинации с гонорарами тиражируются советскими пастернаковедами[58].

На одной из встреч в Литературном музее Москвы в Трубниковском, куда я пришел с Аленой Акатовой, поэтессой из Германии, любящей и знающей творчество Пастернака, сотрудник музея говорил: «Я знаю наверняка, что Ивинскую арестовали в 1949 году за махинации в журнале „Огонек“. Об этом много раз писали Евгений Борисович и Лидия Чуковская». На мой вопрос, читал ли он материалы КГБ из дела Ивинской 1949 года, опубликованные в «Литературной газете» в № 11 за 1994 год, господин литератор ответил, что «не помнит такого». А в этой статье приведены следующие сведения:

• текст постановления об аресте Ольги Ивинской «за проявление антисоветских настроений и настроений террористического характера»;

• протоколы допросов Ивинской следователем МГБ Семеновым, на которых ежедневно задавались вопросы о «проанглийских настроениях и изменнических намерениях Пастернака»;

• 29 июля 1950 года Ивинская была осуждена «тройкой» по статье 58–10 части 1 «За антисоветскую деятельность и связь с лицами, подозреваемыми в шпионаже»[59].

Взрыв негодования вызвало у Мити интервью, которое дал Евгений Пастернак американской газете «Панорама» в августе 2000 года перед решающим заседанием Савеловского суда по делу архива Ивинской. В нем Евгений Борисович утверждал, что «папочка никогда бы не поддерживал отношений с Ивинской, если бы ее не закатали в тюрьму». Другая сентенция Евгения Борисовича гласила, что в книге Ивинской «нельзя отличить правду от вранья»[60].

Митя назвал это интервью развязным и хамским и добавил:

— Как прав был Борис Леонидович, когда назвал Евгения жалким подобием и просил маму никогда не иметь с ним отношений!

Возмущенный содержанием интервью, Митя написал в адрес Евгения Пастернака резкое письмо, сказав мне, что в гневе использовал в письме ряд нелитературных выражений. Я не стану повторять Митины «нелитературные выражения» в своей книге, считаю, что их должен озвучить сам Евгений Борисович.

Я говорил с Митей в химкинском госпитале за два месяца до его кончины — он умер 6 июля 2004 года и похоронен на переделкинском кладбище рядом с мамой. Митя просил меня написать подробно, ни на кого не оглядываясь, о наших беседах с ним и мамой.

Я дал ему слово написать о том, что узнал за многие годы встреч с Ольгой Ивинской, из бесед с ним, с Вадимом, Ириной, Люсей Поповой, Израилем Борисовичем Гутчиным и Соней Богатыревой. Тогда же спросил у Мити, надо ли мне показать рукописи Ирине. Митя решительно заявил:

— Ни в коем случае. Ира такой же миротворец, как и мама. Та все жалела Евгения, оправдывая его предательство по отношению к отцу тем, что делать эти подлости его принуждали власти. Но Ариадна, говоря о семействе Пастернак, приводила маме известную русскую пословицу: таким не делай добра — не получишь зла.

Митя вспомнил, что Ирина уговорила его подписать сомнительное письмо в журнал «Большой Вашингтон», где печаталась моя статья с рассказом Ивинской о завещании Пастернака. Ирина сообщала, что раз завещание не нашли, то и писать об этом не надо. Однако адвокат Косачевский, защищавший Ольгу Ивинскую в 1960-м, написал о том скоротечном заседании суда еще в 1989 году: