Действительно, это был бы успех, сравнимый с победой. Но зачем секретничать? Чем так напугал предков их трофей, что они пошли на исключительные меры предосторожности?

Старый солдат ткнул пальцем в белую пластину возле блока:

— Есть и другие способы с ним познакомиться. Чертова гадина выводится на дисплей, то есть выводится аналог ее психической активности. Должно быть, эксперты сразу расшифровали бы все эти закорючки. А я вот не смог.

Ольми смотрел на пластину, где возник светящийся цилиндр. Он распустился, как геометрически безупречный цветок, и исторг из себя кружащуюся паутину. Нити гипнотически танцевали. Нижняя часть цилиндра вытянулась и превратилась в разноцветную мозаику: черный цвет граничил с серым, кроваво-алый с зеленым, багровый с черным, и так далее. Вскоре цвета застыли.

— Это диаграмма разума? — спросил Ольми.

— Это ярт, — раздраженно отозвался Map Келлен. — Судя по всему. Это сознание ярта, его память. Я за ним часами наблюдал. Потом пришлось уйти. Иначе бы, наверное, я спятил.

Ольми зачарованно созерцал рисунок. Он коснулся самого краешка чужеродного мозга — недостаточно, чтобы определить, целиком ли он тут, невредим ли, активен ли. Но эта глухая тайна сулила ни с чем не сравнимые возможности…

Ольми ощутил, как его имплант отрегулировал выброс гормонов в кровь.

— Что, мороз по коже? — усмехнулся Map Келлен. — Слишком много вопросов для первого раза?

— Верно. — Ольми приблизился к законсервированному телу, его разум и имплант-процессор уже взялись за работу. — Ты больше никому его не показывал?

Map Келлен отрицательно покачал головой.

— Я бродяжничал.

Ольми кивнул.

Гея; Под Александрейей; Год Александроса 2345-й

От зимнего бриза Риту, стоявшую на корме парохода «Иоаннес», что вез ее в Мусейон — знаменитый Александрейский университет, спасало шерстяное родосское платье цвета сливочного масла и коричневая академейская накидка. Взгляд ее рассеянно блуждал по морской глади, задерживаясь иногда на широком и бурливом кильватерном следе. Обществом ей служила одинокая чайка, нахохлившаяся на темном дубовом планшире в нескольких локтях от нее. Раскрыв клюв, птица с любопытством вертела головой.

Серое небо унылой наседкой накрывало спокойное море. За спиной Риты, под навесом верхней палубы, стояли большие принайтованные моторные фургоны с Родоса, Кеса и Книдоса.

В двадцать один год она ощущала себя вдвое старше, чем в восемнадцать, а ведь и тогда Рита вовсе не казалась себе юной. Одно хорошо: ее не покинуло чувство юмора, она знала, что еще способна на ребяческие глупости, но увы, для них почти не осталось досуга.

В Александрейе Рита успела побывать всего дважды, еще до того как ей исполнилось десять. Береника, ее мать, старалась держать свое единственное чадо поближе к Гипатейону и подальше от космополитических соблазнов столицы Ойкумены.

Горячая сторонница Патрикии, Береника вышла замуж за ее младшего сына Рамона не столько по любви, сколько из чувства долга. В дочери она души не чаяла, видя в ней юный образ самой Патрикии. Однако характером Рита пошла скорее в мать. Сейчас, когда мать уж год как в могиле, когда софе ушла из жизни девять лет назад, а отец увяз в академейских интригах, в борьбе с бюрократами, которых бабушка откровенно презирала, сейчас Рита сочла за благо приложить свои таланты и знания там, где они могут принести максимум пользы. Если Академейя переживает упадок, Рите лучше перебраться в другое место.

Подобные раздумья отнюдь не целиком занимали ее разум и были даже приятны и утешительны по сравнению с главной заботой.

Шестьдесят лет искала Патрикия увертливую лазейку в некое пространство, которое она называла «Путь». Врата появлялись в разное время и в разных частях мира на кратчайший срок, чтобы их лишь заметили, но не успели определить точное местонахождение. Патрикия скончалась, не обнаружив их. Ныне Рита знала точно, где находятся Врата: по меньшей мере три года они остаются на одном месте.

Однако этот факт не дарил успокоения. Рита привыкла к своей ноше и, пожалуй, уже не тяготилась ею вопреки опасениям бабушки, позаботившейся о том, чтобы только ее юную внучку Вещи признали своей хозяйкой.

Возможно, в тот год, перед смертью, Патрикия была малость не в себе. Как бы то ни было, Рита дала бабушке клятву. Все остальное: ходатайство о переводе в Мусейон, личная жизнь и прочее были средствами для достижения цели. Даже отцу она не сказала об этом.

В большом дорожном сундуке, она везла Ключ и аппарат жизнеобеспечения. В сундуке поменьше лежала бабушкина «грифельная доска» — плоское электронное устройство для чтения и письма. Стерег эти сокровища, не выходя из ритиной каюты, ее телохранитель кельт Люготорикс. Оружия он не носил, но был от этого не менее опасным.

Рите казалось, что с Ключом ее соединяет невидимая, но прочная нить, и если с этой Вещью случится какая-нибудь неприятность, если вдруг она пропадет, то Рита сразу узнает об этом и найдет ее где угодно. Но пока опасаться нечего: ведь рядом с ней Люготорикс, а среди воров едва ли найдется самоубийца.

В другое, не столь тяжелое время, Рита обратилась бы к императрице Клеопатре с прошением об аудиенции. Отдала бы в ее руки наследие софе, и пусть Ее Величество поступает с ним, как сочтет нужным.

Ничего похожего на «грифельную доску» Патрикии Гея не создала, хотя в последние годы математики и механикосы Ойкумены обещали построить большие электронно-вычислительные машины. Перед смертью Патрикия поведала некоторым из них принципы действия таких машин. Рита понимала, что обязана любой ценой сберечь Вещи: они доказывали, что софе не лгала. Если, к примеру, они утонут вместе с паромом, история Патрикии со временем превратится в легенду, а то и вовсе забудется.

Она многократно перечитывала бабушкины записи, сравнивая историю Земли с историей Геи. «Грифельная доска» дарила ей уют — как в детстве зачитанные до дыр волшебные сказки.

В описаниях бабушки современная Земля выглядела неправдоподобно, даже жутковато: мир, пошедший на самосожжение, поплатившийся жизнью за свои гениальность и безумие.

В одном из кубиков содержались труды по истории. Оказывается, на Земле Мегас Александрос тоже отправился завоевывать Индостан и тоже преуспел лишь отчасти. Но земной Александр не упал с перевернувшегося плота в реку во время половодья, не заболел воспалением легких и не пролежал пластом целый месяц, чтобы благополучно исцелиться и дожить до глубокой старости. В бабушкином мире Александру Македонскому пришлось уступить своим зароптавшим солдатам и повернуть назад; захворав в пути, он умер молодым в Вавилоне… Это и есть, по словам бабушки, тот перекресток, на котором разошлись истории миров.

В мире Риты столица латинян, Рим, была убогим, беспокойным городишком в разоренной междоусобицами Италии — ну, какой из него преемник Эллады?! На Земле Карфаген никогда бы не колонизировал Новый Мир, а Неа-Кархедон не восстал бы против метрополии и никогда бы не воцарил на Атлантисе, чтобы купно с Ливией и Нордической Русью бросить вызов Ойкумене.

На Гее Птолемайос Шестой Сотер Третий разгромил племена латинян, в том числе и ромеев, в Г.А. 84-м, и за это Айгиптос и Азия вознаградили династию Птолемайосов своей преданностью.

Были и на Гее ядерные электростанции — огромные экспериментальные энергоблоки в Киренаике, западнее Нилоса; имелись реактивные чайколеты и даже ракеты, доставляющие искусственные спутники (без людей) на орбиту. Но не было ни атомных бомб, ни межконтинентальных ядерных ракет, ни боевых орбитальных станций с лучами смерти.

Рите казалось, что Гея — со всеми ее проблемами и затруднениями — куда спокойнее и пригоднее для жизни. Зачем же тогда мечтать о возвращении на Землю?

Возможно, наступит час, когда Рита осознает причину этого стремления, этой неколебимой верности долгу. А до тех пор она будет просто идти по дороге, выбранной в детстве. Выполнять молчаливую просьбу бабушки.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: