Нет слов, зимовка на Матшаре трудна. Трудна чисто физически – холодом, темнотой, однообразным питанием. Трудна безусловной отрезанностью от всего мира, морально немыслимой в городе, отрезанностью, заставляющей одних, вроде геофизика Голубенко, делаться нервными до состояния, близкого к истерии, толкающей других зарываться в работу до одури и всех поголовно понуждающей искать утешения в возможности поддержать изредка лаконическую, не удовлетворяющую, щекочущую связь с далеким миром – посылать радиограммы своим близким на старую землю. Однако, при всей трудности зимовки для переносящих ее в первый раз, среди зимовщиков нет ни одного, который сказал бы, что больше никогда не поедет зимовать.

Самое интересное то, что в физиологическом отношении зимовка почти на всех членов персонала радиостанции влияет положительно. В этом году из одиннадцати человек только один не прибавил в весе, а двое прибавили целых шесть кило. Вероятно, в значительной степени на такое благоприятное состояние здоровья зимовщиков влияет то, что за все время зимовки среди них не было ни одного инфекционного заболевания – ему неоткуда взяться. Нет даже простуды, столь естественной в подобных условиях жизни и работы. Единственное, с чем постоянно приходится возиться обсерваторскому эскулапу, это – отмораживания.

Если в свое время мы поражались чистоте, «стерильности» воздуха на о. Колгуеве, то теперь этот колгуевский воздух можно считать кишащим миазмами по сравнению с воздухом Маточкина Шара. В результате двухлетних работ биолог Казанский утверждает, что летом содержание микроорганизмов в воздухе на Маточкином в шестьсот тысяч раз меньше, нежели в воздухе крупных европейских населенных центров (например, Парижа). Это в три раза лучше известного всему миру чистотой атмосферы Шпицбергена – там содержание микроорганизмов в воздухе всего в двести тысяч раз меньше, чем в том же Париже. А зимой, по мнению Казанского, воздух на Матшаре почти абсолютно стерилен, по крайней мере, ему не удавалось установить присутствия в поле микроскопа следов каких-либо бактерий. Действительно, в такой здравнице есть возможность проветрить легкие, и нет ничего удивительного, что при всех физических и моральных невзгодах зимовщики здесь прибавляют в весе.

И как бы ни была тяжела тоска по внешнему миру, как бы ни надоели физиономии сожителей, но при известных усилиях наиболее крепкой и привычной части зимовщиков можно избежать каких бы то ни было неприятностей и даже найти почву для здорового юмора в отношении самих себя и своего незавидного положения. Вот прекрасный образчик такого юмора из первомайского номера тех же «Сполохов». Речь идет о первомайской демонстрации, устроенной зимовщиками: «как и подобает для Первого мая, одежды демонстрантов сверкали белизной… от осыпавшего их снега. Со всех сторон щелкали кодаки; щелкали зубы демонстрантов». И все-таки, хотя зубы и щелкали, демонстрация состоялась, на крыше обсерватории развевались флаги, в руках демонстрантов были лозунги.

После года зимовки обсерваторцы с жадностью набрасываются на новых людей. Через час после того, как я пришел на обсерваторию, я уже знал на ней всех и вся. Каждый стремился со мной поговорить о зимовке. Расспрашивали о жизни на старой земле.

Попав в гости, нельзя отказаться принять единственный знак внимания, который могут оказать матшарцы – обед. Угощают гостей напропалую.

Новая смена ест за двоих. Старая едва прикасается к еде: все, что может быть подано на стол – осточертело до последней степени. Внимание всех сосредоточено на необыкновенном ястве, лежащем на конце стола.

Там, рядом с Казанским, сидит приехавший на «Таймыре» из Полярной комиссии академии наук познакомиться с результатами работ Казанского профессор Борис Лаврентьевич Исаченко, директор Главного ботанического сада в Ленинграде. Он привез в подарок Казанскому пучок зеленого луку, несколько головок простого луку и большой арбуз. Лук Казанский выложил на общий стол. Луку мало, и одиннадцать пар глаз, при всем желании казаться равнодушными, следят за тем, как каждый следующий по очереди отламывает себе несколько зеленых стеблей. Мне делается искренно совестно – ведь я всего два месяца тому назад ел зелень. Когда пучок доходит до меня, я с равнодушным видом передаю его дальше, не отломив ни одного стебля. Моему соседу слева не терпится, но, превозмогая желание, он принимается радушно уговаривать меня отведать луку.

Поднимаясь из-за стола, я жму уже руки нескольких старых знакомых.

На «Новой Земле» меня ждет печальная неожиданность. Пришло радио из Москвы с предписанием начальника военных воздушных сил немедленно любыми средствами возвращаться. Приди радиограмма часом позже, или приди «Таймыр» в Маточкин Шар часом позже, я не смог бы исполнить приказа никаким способом.

Приходится спешно собирать свои пожитки и переправляться на «Таймыр». «Новая Земля» застучала мотором и осторожно подошла к высокому борту «Таймыра». Десяток матросских рук заботливо передает с борта на борт мой несложный багаж. Черепанов хлопочет с аппаратом, чтобы зафиксировать момент моего перехода на борт чужого корабля. Вот я повис на поданном с «Таймыра» штормтрапе. Андрей Васильевич трижды дернул за веревку гудка – хриплое приветствие вырвалось из желтой трубы.

В дверях камбуза стоит дядя Володя. Он машет своим белым колпаком, и до меня доносятся хриплые звуки его любимой песни:

– Черная роза, проблема печали…

Расталкивая тонкие льдинки своими круглыми бортами, «Новая Земля» пошла к выходу в Карское море. На крошечном мостике, рядом с круглой меховой фигурой капитана, виднеется попыхивающий папироской Блувштейн. Последний раз мы машем друг другу фуражками. Ни один из нас не может сказать, когда и где мы встретимся.

Стук Болиндера на «Новой Земле» сделался чаще и громче. Он смешался с неистовым воем сгрудившихся на маленькой палубе лаек.

Через полчаса белого корпуса милого бота уже не было видно. Из-за льдин торчала только высокая мачта с подвешенной у марса бочкой вороньего гнезда.

«Таймыр» – судно историческое. Целый ряд ценных работ проделан им в десятых годах настоящего столетия в составе «Гидрографической экспедиции Северного Ледовитого океана» вместе с его братом-кораблем «Вайгач», сначала.под командою Сергеева, потом под командой Вилькицкого. «Таймыру» вместе с тем же «Вайгачем» принадлежит честь открытия в 1913 году островов к северу от полуострова Таймыра, известных под названием острова Алексея и Земли Николая II (ныне Северная Земля).

Этим же кораблям удалось пройти и через весь северо-восточный проход. История плавания «Таймыра» и «Вайгача» – одна из славных страниц истории нашей гидрографии.

Эти корабли были заложены в 1907 году. Уже при проектировании и постройке были предусмотрены все мелочи, все трудности службы гидрографического судна в северных полярных водах. Весьма интересно, что уже тогда нашло себе признание мнение некоторых наших моряков, что удобнее всего на крайнем севере работать с судами, приближающимися к ледокольному типу. То, что «Таймыр» и «Вайгач» не были выполнены, по традиции всех полярников, деревянными, а построены из стали, вполне оправдало себя.

Я не мог удержаться от того, чтобы не записать в свой дневник слова искреннего восхищения после обхода и подробного осмотра «Таймыра» в день прибытия на это судно. Какая необычайная разница с махиной «Красина», построенной для нас кое-как англичанами! Здесь все, каждый фут, каждый лист рассчитан и продуман своими хозяйственными русскими мозгами, крепко знающими, что своим же братьям морякам придется выдерживать в этой коробке суровые зимовки в полярных льдах.

Вот настоящее судно для нынешней широкой работы на нашем севере. Его нужно только как следует привести в порядок. Судно уже забыло, когда оно ремонтировалось. Машины пришли в совершенную ветхость. Обшивка корпуса в значительной части требует полного ремонта, замены, перешивки. На палубе все, что могло сгнить и заржаветь, находится в таком состоянии, что оторопь берет, как все это не разваливается под напором первого же шторма.