У меня дни тоже проходили спокойно. Спокойно – это не значит скучно! Я отдыхала. Отдыхала от всех страхов, которые случились в последнее время. Мой распорядок дня был приблизительно таков. Утром, часов в девять, полдесятого, я просыпалась. Умывшись, мы вместе с Виктором, который на неделю перебрался в гостевую спальню, отправлялись в сад завтракать. Там уже с открытой книгой сидел негр. Он приветствовал нас вставанием, но так, что его глаза не отрывались от текста книги. На столе уже присутствовали все необходимые блюда для вкусного и плотного завтрака. Мы, практически молча, поглощали нарезанную колбасу, ветчину, сыры, мазали круасаны маслом, либо повидлом. Потом Клаудиа приносила чайнички с горячим, только что сваренным кофе и на весь сад разносился аромат чудного напитка. Выпивали мы обычно по две, а то и по три чашечки и расходись по разным углам особняка. Хозяин удалялся в свой кабинет и проводил там все время до обеда. Я возвращалась в свою комнату и, либо еще валялась на кровати, либо брала все необходимое для загара: полотенце, крема, солнцезащитные очки и шла в сад. Там, удобно устроившись в мягком шезлонге, я читала прессу, любезно подготовленную для меня заботливой Клаудиой. Я просматривала почти все более-менее значительные газеты. Изредка я читала два-три журнала, но это были серьезные издания, совсем не такие, которые любят читать девушки, не Grazia и ему подобные. Больше всего мне нравились статьи в «Espresso». В них присутствовали, и факты, и анализ, и интрига.

Полулежа в шезлонге, я видела, как мимо меня проходил Самюэль. Мы перекидывались парой слов, и он удалялся в свой угол, предвкушая очередную встречу с новой книгой, благо библиотека Виктора позволяла любителю книг читать хоть по одной в день.

Часа в два после полудня мы возвращались в свои комнаты и готовились к обеденному приему пищи. За столом опять собирались все трое проживающих в особняке. Обед состоял из трех блюд, как любят русские. В основном это были салат, суп и какое-нибудь мясо с гарниром. Пасту подавали редко и только по моей просьбе. В конце трапезы мы выпивали по стакану какого-нибудь сока. После сытного обеда мы все оставались надолго в саду. Самюэль курил, слушая наши разговоры об истории Рима или других античных стран. Но, кроме того, Виктор просил меня рассказывать ему о газетных новостях, прочитанных мной накануне.

Часов в пять мы вновь расходились, но теперь уже в пропорции два к одному. То есть мы с Виктором, а Самюэль один. До ужина иногда мы смотрели какой-нибудь фильм на большом плоском экране телевизора. У Корецки была огромная фильмотека. Некоторые фильмы я смотрела впервые. Были у него и русские культовые комедии, и известные драматические картины. Правда, они были на русском языке, поэтому Виктору приходилось мне синхронно переводить. Я даже вошла во вкус и некоторым образом полюбила русский язык. Вслушиваясь в его произношение, хорошее соотношение гласных и согласных звуков, я даже услышала благозвучность этого языка. Он был ничуть не хуже итальянского!

Вечерами за ужином мы выпивали две бутылки вина из подвалов хозяина и в сумерках расходились уже до утра. Виктор больше не спрашивал моего разрешения остаться у меня. Впрочем, я, несомненно, разрешала бы всегда ему это делать.

- Я не надоел тебе еще? – спросил он у меня день на третий или четвертый.

- Нет! Я только вхожу во вкус! – ответила я, скидывая с себя тонкий сарафан, под которым были только трусики.

- Я тоже все больше и больше вхожу во вкус! – засмеялся он, подойдя ко мне.

Мы повалились на кровать, и все вновь завертелось, закружилось, заплясало солнечными зайчиками на стене и потолке. Запах волос моих, аромат его тела, ласки его и ответные мои, поцелуи скорее общие, чем чьи-то в отдельности, нежные прикосновения. И потом долгий, несказанно проникновенный пик любви, когда голова напрочь перестает быть вместилищем мыслей, а превращается лишь в одну чувственную эротическую зону. Нет мыслей! Есть только чувства! О! Как же это волшебно!

Потом мы долго лежали без сна. Бессилие физического тела компенсировала сила восхищенной души. Рядом со мной лежало не тело. Рядом со мной была родственная душа!

- Спасибо тебе, любовь моя! – прошептала я одними губами.

- За что? – спросил он.

- За то, что ты есть…

- Ты моя вторая половина души…поэтому нам так хорошо… - с придыханием прошептал Виктор.

- …да…у нас одна душа на двоих… - вторила я.

Потом мы опять долго лежали и молчали. Нам не нужны были слова, мы чувствовали все, что думал другой сантиметрами кожи. Слова были ни к чему. Но через некоторое время этот экстаз стал потихоньку угасать. Увы, верны слова философа: ничто не вечно под луной!

- Ты хочешь спать? – спросила я.

- Нет. Мне хорошо, но сон пока не пришел.

- Можешь поговорить со мной?

- Могу. О чем?

- Я много читала про таинственную русскую душу. На западе это излюбленная тема. Мы смотрим фильмы, всемирно известные фильмы, снятые русскими режиссерами, впрочем, не только русскими, мы читаем книги, написанные великими русскими писателями и переведенные на все языки мира. «Анна Каренина», «Война и мир», «Преступление и наказание», «Идиот», другие, все не перечислишь. Нам говорят, что русские люди дикие и ужасные. Что в России очень страшно жить. Что русские жестокие, вороватые, не культурные. Но я живу с тобой уже много времени, а пока не произошло ничего страшного, ты опровергаешь все штампы! Ты такой же, как и многие другие, живущие здесь, в Италии… Скажи, есть ли на самом деле эта таинственная русская душа? Или это выдумки?

- Не знаю…если честно, то я никогда не задумывался над этим…

Мы вновь замолчали. Я от того, что дала ему время на раздумье, а он, видимо, стал обдумывать ответ на мой вопрос.

- Ты права! о «загадочной русской душе» говорят те, кто, на самом деле, даже и не знают, о чем они говорят. Просто очень приятно ощущать свою избранность. Вот евреи, ведь они уверены в совей избранности, а на самом деле ничего особенного из себя не представляют! Лично я считаю, что это выдумки, никакой «русской души» нет! – Виктор немного помолчал, а потом продолжил. - Насколько я знаю, впервые о ней заговорили во Франции где-то в конце 19-го века после открытия русского так называемого «психологического» романа. Достоевский, Толстой и другие постарались. Их популярность тогда в Европе была огромной. После пугающих образов дикого казака с нагайкой, карикатурного изображения медведя, бродящего по улицам русских городов, читающей публике в Европе предстал новый герой. Он был – весь такой мягкий, чувствительный или, напротив, как сейчас любят говорить, брутальный, мятущийся между разными безднами человек, не способный к решительному действию или однозначному выбору. Но европейцы читали не все книги, написанные в России, а лишь те, что им предлагали. Потом уже в двадцатом веке, Европа открыла для себя образ «советского человека». Оказалось, что он очень похож на европейца. Оказывается «русские», в сущности, такие же люди как «мы»! О, они не едят детей, любят, мучаются, надеются, живут и, кажется, мало думают о победе коммунизма во всем мире! «Русская душа» - конечно, это и излюбленная тема социологов, это образец интерпретации целого ряда явлений, структуры коллективной идентичности, своего рода зеркало для ищущих шаблонов самоопределения. Они, социологи и политики всех мастей, говорят: мы - простые и открытые, мы добрые и гостеприимные, мы терпеливые и непрактичные, миролюбивые и всегда готовые придти на помощь, русская душа - широка и щедра, ее нельзя втиснуть в жесткие рамки логических определений и тому подобная ерунда. Но, мне кажется, как у всякой медали, здесь тоже существует оборотная сторона этих определений - вытеснение из сознания возможности любых негативных оценок «себя». Что примечательно, такие рассуждения служат для того, чтобы человек перестал задумываться о себе. Так сказать, чтобы мысли о коллективе поглотили мысли о себе. Чтобы мы не осознавали явно свою ущербность: бедность, агрессию, грубость жизни и взаимных отношений. Задача этих товарищей, а теперь господ, превратить в позитивную ценность то, что «мы бедные», «плохо живем», страдаем от произвола власти, зато мы - совсем особые, духовные. Материальные ценности, достаток, удобства нам противны. Мы чужды узости западного формализма и погони за наживой, больше всего мы ценим теплоту взаимности, человеческую близость, взаимопонимание, красоту веры. И все это служит оболваниванию прежде всего своего же народа. Пока он влюбляется в свой такой красивый и замечательный нарисованный образ, они могут грабить страну и жить далеко не «русской душой». Знаешь, можно сколько угодно предаваться этим упоительным занятиям, мыслям о «загадочной русской душе», и не брать в голову те факты, о которых говорят экономисты, социологи, врачи и прочие специалисты, имеющие дело с «грязной» реальностью. Так я читал, что уровень агрессии в стране зашкаливает, по числу самоубийств, убийств, большинство из которых совершается близкими друг другу людьми, преступлений связанных с любого рода воровством, циничным и наглым, алкоголизму - мы, обладающие той самой «загадочной русской душой» не знаем равных среди развитых стран. Однажды мне попалась пол руку статистика. Оказывается, сегодня около 75 процентов населения крещены и считают себя «православными», но верят в бога, в бессмертие души, в жизнь после смерти - менее 40 процентов. Постоянно участвуют в жизни своего прихода - 2-3 процента! Наше общество, как говорят, социологи, - аномичное общество, отличающееся высоким уровнем аутоагрессии, социальной дезорганизации и патологии! Вот так! Вот тебе «русская душа»! У Пушкина, был такой Великий поэт, есть сказка, в которой девушка постоянно смотрится в зеркальце, и восхищается собой. А зеркальце всегда ей твердит: «…ты прекрасна спору нет!» Так и мы все твердим, что наша душа особая! И еще… о русской душе я слышал такую шутку: «В сумерках, прыгая с ветки на ветку, я часто думаю: до чего ты загадочна, русская душа…» Смешно, не правда ли?