За десять лет до начала служения, сидя в Назаретской синагоге, на скамье, среди молящихся, и глядя через открытую за каменным помостом, тебутою, дверь на золотое море иезреельских пажитей, где серой паутинкой вилась дорога в Иерусалим, на Голгофу, слушал Иисус, как чтец возглашал Исаиино пророчество:

Ebed Jahwe, Раб Господень…

Казнь мира нашего была на Нем…

Как овца, веден был на заклание,

и как агнец перед стригущим

его безгласен,

так Он не отверзает уст Своих…

Предал душу Свою на смерть,

и за преступников сделался Ходатаем.

Медленно закрыл глаза Иисус; черную, на белом небе, увидел черту, крайний край горы Киннора над пропастью, и полустертую, на камне жертвенника, надпись:

Сына Отец принес в жертву.

А чтец возглашал:

Господу было угодно поразить Его,

и Он предал Его на мучение…

Праведного, Раб Мой, оправдает многих

и грехи их на Себе понесет…

Сердце бьется, кровь стучит в висках

Masmera min hazelub.

Длинные гвозди креста.

Острия двух пирамид – одной, нисходящей с неба, другой, от земли восходящей, – сошлись в сердце Иисуса. Зов Отца: «Сын Мой возлюбленный», – острие пирамиды небесной; зов мира: «понес на Себе грехи многих», – острие пирамиды земной. Сердце Его пронзили оба острия; оба зова услышал Он и ответил: «Я».

Сын человеческий пришел, чтобы отдать душу Свою за многих (Мк. 20, 23),

скажет Господь, восходя в Иерусалим, на Голгофу, последним Путем Крови.

Сколько людей отдавали душу свою в выкуп за многих, но так, как Он, – никто никогда.

Вот, Агнец Мой, Который берет на Себя грех мира (Ио. 1, 59), —

весь грех, – всю тяжесть мирового зла.

Он искупил нас от проклятья закона, κατάρας. Сам сделавшись проклятием за нас, ибо написано: проклят всяк висящий на древе (Гал. 3, 13.)

Прежде чем явиться миру, Он уже знал, что это будет;

знал, что «вкусит смерть за всех, вне Бога, вдали от Бога,

,[304] в отвержении, в «проклятии».

Боже Мой! Боже Мой! для чего Ты Меня оставил? (Мк. 15, 34), —

этот последний вопль Свой на кресте уже с самого начала жизни предчувствовал; знал, что должен пострадать, умереть, как никто никогда не страдал, не умирал.

Вы, проходящие, скажите: кто так страдал, как Я?

жалоба эта, lamentatio, пишется в средние века на подножии распятий, на перекрестке дорог. И до конца времен, на всех путях земных напишется.[305]

Быстро и для всех равно наполняется чаша страданий телесных, в последний, смертный час; но не равна для всех и бездонна чаша страданий духовных: в нем одном до края наполнится она, и перельется через край; Он один, Отца бесконечно любящий, Сын Единородный, будет страдать бесконечно. Отцом оставленный; крайнюю точку отвержения, отпадения от Бога, – черный, чернее тьмы, ледяной, леденее льда, никому неведомый надир страдания Он один пройдет, чтобы навсегда совершилась «единая жертва» за всех (Евр. 10, 14), и отныне всякий страдающий, отверженный Богом, проходя через ту же точку отвержения, знал, что он не один, потому что рядом с ним – Пострадавший, Отверженный, Проклятый за всех и за него, – за всех и за него Страдающий, Проклинаемый вечно; чтобы каждый мог о Нем сказать:

возлюбил меня и предал Себя за меня (Гал. 2, 30),

и услышать от Него:

в смертной муке Моей, Я думал о тебе;

каплю крови Моей Я пролил за тебя. »

«Проклят всяк висящий на древе». – «Сын проклят Отцом?» – искушает нас дьявол. Вот где надо помнить, что «Отца не знает никто, кроме Сына». Мы об этом ни говорить, ни даже думать не можем, а если все-таки думаем, то как бы сходим с ума, и уже не знаем, молимся или кощунствуем. Молится или кощунствует рабби Хилкия в Талмуде:

Кто говорит, что у Бога есть Сын, и что Бог позволил Его умертвить, тот лжет и безумствует; ибо, если Бог не допустил жертвоприношения Исаака, то мог ли бы допустить убиение Сына, не разрушив весь мир и не обратив его в хаос?[306]

Мир создать не мог ли Всемогущий так, чтобы Всеблагому не надо было жертвовать Сыном за мир? Всякая душа человеческая, при одной мысли об этом, безумьем испепеляется; только одна душа Его, в этом растет и крепнет, как алмаз в первозданном огне:

духом возростал и укреплялся (отрок Иисус), исполняясь премудрости. (Лк. 2, 40.)

Этою огненною пищею питался двадцать лет, как младенец – молоком матери.

Был истязуем, но страдал добровольно (Ис. 53, 7), —

отвечает уже Исаиино пророчество на тот безмолвный, безумный вопрос нашего сердца; отвечает и Сам Иисус:

Я отдаю жизнь Мою, чтобы опять принять ее. Никто не отнимает ее от Меня, но Я Сам отдаю ее. Имею власть отдать ее, и имею власть принять ее. Заповедь сию получил Я от Отца (Ио. 10, 17–18.)

Но если бы мы поняли, что значит:

ныне душа Моя возмутилась, и что Мне сказать? Отче, избавь Меня от часа сего? Ho на сей час Я и пришел (Ио. 12, 27);

если бы мы увидели в этом признании, столь человеческом, как бы из разбереженной раны вдруг хлынувшую кровь, то, может быть, мы вспомнили бы, что Иисус не только воистину Бог, но и Человек воистину, и не заснули бы на две тысячи лет «от печали» – привычки, как ученики в Гефсимании, когда Он был в смертном борении.

Авва, Отче! все возможно Тебе; пронеси чашу сию мимо Меня (Мк. 14, 33; 36.)

Может Отец пронести чашу мимо Сына – и не хочет? Вот с чем борется Сын, чего ужасается, – не страданий, не смерти, а этого; вот «парадоксальное», «удивительное – ужасное», всей жизни и смерти Его.

Только ли в Гефсимании это «борение»,

? Нет, во всей жизни Его, от Назарета до Гефсимании. Вот о чем до конца мира несмолкаемая жалоба на подножии креста: «вы, проходящие, скажите, кто так страдал, как Я?»

Если Ты, Господи, хочешь, чтобы мир был, то нет правосудия (Закона), а если хочешь, чтобы было правосудие (Закон), то мира не будет. Выбери одно из двух, —

молится Авраам о Содоме – о всем мире, лежащем во зле, о всех людях, а не только об избранных[307] Молится и Моисей:

Прости им грехи, а если не простишь, то изгладь и меня из книги Твоей. (Исх. 38, 18.)

Молится и Брат человеческий о братьях Своих: их простишь, – и Меня; их казнишь, – и Меня.

В сердце его столкнулись, противоборствуя, две величайших силы, какие только сталкивались когда-либо в человеческом сердце: любовь к Богу – любовь к миру. «Выбери одно из двух». Прежде чем здесь, во времени, – там уже, в вечности, выбрал.

Первая воля к жертве – чья. Отца или Сына? Молятся или кощунствуют Офиты-Наассеяне, когда отвечают на этот вопрос: