Вопреки моим ожиданиям и страхам, Генрих бросил на меня холодный взгляд и сухо спросил:

- Ты в порядке?

Я нервно кивнула, натягивая одеяло себе до подбородка. Тогда Генрих в задумчивости, рукой провел по своим волосам, слегка качнулся, он видимо был пьян, и выключил свет. Уходя, он плотно закрыл за собой дверь. Я осталась сидеть в темноте, меня всю трясло от внутреннего напряжения. Я отчетливо осознавала, что всего несколько минут назад, избежала самого большого кошмара в своей жизни.

В ту ночь я не спала, внимательно прислушиваясь к каждому звуку, доносящемуся из глубины дома. Я даже придвинула к двери тяжелый комод, надеясь, что каким-то образом он сможет остановить новое вторжение.

К утру, измотанная бессонной ночью, я поднялась, наспех починила испорченное платье. Умылась и вышла из комнаты. После веселой вечеринки, устроенной немецкими офицерами, дом напоминал хлев. У меня ушло немало времени, прежде чем я закончила с уборкой и приступила к готовке. К обеду на кухне появился Рихард, смерил меня презрительным взглядом, забрал поднос с завтраком для генерала и направился его будить.

Он не извинился, но и не набросился на меня, поэтому я решила, что конфликт улажен. С то же дня прекратились побои и издевательства. Рихард затаился и наконец-то оставил меня в покое.

4. Семья, в доме напротив.

Кто берет – наполняет ладони, кто отдает – наполняет сердце.

Однажды я узнала, что в доме, напротив, в подвале, обитает целая еврейская семья. Меня поразила  их отвага - жить прямо под носом у врага, в то время как их собратьев отлавливали словно животных и сгоняли за колючую проволоку. Долгое время, неизвестной семье удавалось оставаться незаметной. Видимо немцам просто не приходило в голову, что кто-то может пойти на такой рискованный шаг. Несколько раз, я видела как мальчишка, один из сыновей пожилой еврейской пары, осторожно оглядываясь выбегает из своего укрытия и отправляется в город на поиск пропитания. Часто он возвращался домой в побоях,  и без еды,  но в большинстве случаев, его вылазки приносили успех. Я решила помочь ему. Я незаметно ускользнула с кухни и перешла через дорогу. Остановилась в нескольких метрах от тайного входа и стала ждать. Вскоре, в узком лазе появилась маленькая черная головка. Мальчик бегло осмотрелся и выскочил из своего укрытия. Отряхнулся и смело заправив руки в карманы своих потрепанных брюк, пошел по направлению главной улицы. Я последовала за ним.

            Отойдя на приличное расстояние от дома генерала, я догнала мальчика и тронула за плечо. Он испуганно сжался, но все же обернулся.

            - Чего тебе? – смело спросил он, смиряя меня любопытным взглядом, и видимо он узнал меня, так как лицо его вдруг натянулось, а руки в карманах напряглись. – А, это ты…

            Я услышала презрение и ненависть в его голосе. Он знал, что я работаю в доме врага, пусть и не по своей воле. Я протянула ему ломоть хлеба и кусок сыра. Мальчик смерил меня хмурым взглядом, в нем боролось чувство долга перед умирающей от голода семьей и ненависть ко всему что связано с гонителями его народа. После недолгих раздумий, он все же принял решение. Протянул руку, и схватил скудный паек. Быстро пихнул его в карман и собирался уйти. Я остановила его.

            - Я могу оставлять для вас еду. В доме генерала много продуктов, думаю, он не заметит. – Я говорила ласково, боясь спугнуть ребенка.

            Он нахмурился, недовольно поморщился, но понимая, что получая еду от меня, сможет избежать множества проблем, согласно кивнул.

            Я просияла от радости, что хоть как-то смогу помочь этим несчастным людям.

            - Каждое утро, я буду выносить вам корзину с провизией, и оставлять в разрушенном доме, справа от вашего убежища. Корзинку буду забирать вечером. Если вдруг вам понадобится что-то еще, просто оставь в корзинке записку.

            Мальчишка кивнул и мы разошлись. С того дня, я стала пособницей евреев. Каждое утро, я собирала скудный паек для неизвестной мне еврейской семьи. В него входило: несколько отварных яиц, бутылка молока, хлеб, и глиняный горшок, с оставшимся после ужина жаркого или супа, когда появлялась возможность, я докладывала в корзину сыр, творог или масло, но часто делать этого не могла, так как в нашем доме кисло молочные продукты были такой же редкостью.

            Утром, вынося мусор, я относила корзину с едой в уговоренное место, а вечером, отправляясь за молоком, корзину забирала. Делала я все это настолько незаметно, что ни разу не привлекла внимания Рихарда или охраны.

            Однажды в корзине я нашла золотое украшение. Кулон на золотой цепочке, в виде розы, с инициалами «О.Ф.». Я вернула украшение с утренней посылкой, в записке написала, что благодарностью будет здоровье неизвестной мне семьи. Больше подарков они не присылали.

            Так продолжалось почти месяц. Тогда я еще не знала, обо всех ужасах, что творились в гетто, и не могла понять истинной угрозы, нависшей над  неизвестной мне семьей. Я слышала, что немцы сгоняют евреев, но не могла поверить, что положение несчастных настолько ужасно.

            В один из дней, когда я по привычке пришла в уговоренное место, для того чтобы забрать пустую корзинку, я обнаружила ее нетронутой. Сердце мое кольнуло дурное предчувствие и я решительно направилась прямо к тайному входу в убежище. Стоило мне проскользнуть в узкий проход, скрытый руинами едва не развалившегося здания, как я сразу почувствовала дурной запах. Я не смогла опередить его природу, он не был мне знаком. Но едва я спустилась по узкой лестнице вниз, в самую глубину подвала, как этот запах мгновенно обрел свои черты – это был запах смерти, смесь крови и пороха. Вся семья лежала грудой сваленная в темном углу, в луже крови. Женщина, мужчина, три девочки и грудной малыш. Все вместе они напоминали одну бесформенную кровавую массу. Зажав рот рукой, сдерживая рвотные позывы, я выбежала из этого ужасного места. Оказавшись на воздухе, я глубоко задышала и почувствовала, как слезы обожгли щеки.

            Вернувшись в дом, я спряталась в своей комнате и проплакала несколько часов подряд, до наступления сумерек.

            Когда стемнело, я привела себя в порядок, несколько раз умывшись холодной водой, надеясь снять припухлость глаз, и вышла на кухню.

Ужин был готов вовремя, но находясь в состоянии апатии, я сожгла отменный кусок свинины, и не доварила картофель. Наспех сервировала поднос и позвала Рихарда. Когда Рихард унес поднос с едой в столовую, я занялась приготовлением чая, Генрих был любителем чайных церемоний, которыми заболел в путешествии по восточным странам, и я должна была четко следовать записанным на листок бумаги инструкциям, чтобы не разочаровать его.

Все уже было готово, когда дверь на кухню распахнулась и на пороге появился разъяренный Генрих. В руке он держал блюдо со своим ужином. Я мало знала этого человека, и тем более никогда не видела его в ярости. Поэтому замерла на месте, не понимая чего от него можно ожидать.

Не долго думая, он замахнулся и тяжелая тарелка, с нетронутой едой, полетела в мою сторону. Я успела поднять руку, тарелка с треском врезалась в локоть, обжигая резкой болью и с грохотом упала на пол.

- Картошка сырая! – грозно проревел Генрих, сверкая глазами.

Я почувствовала, как земля уходит у меня из-под ног, и мир вдруг перестал вращаться. Я поняла – вот он мой час. Хозяин не доволен, и меня ждет наказание. Вся жизнь промелькнула у меня перед глазами, детство, семья, друзья, Соня… Я вдруг вспомнила о сестре, которую никогда больше не увижу.

За спиной Генриха, я заметила Рихарда. Он стоял в шаге от него, и злобно усмехался. Словно преданный пес, он предвкушая расправу, ждал команды хозяина, готовый в любую минуту сорваться, подлететь ко мне и разорвать на мелкие кусочки. Но вопреки моим самым страшным ожиданиям, Генрих лишь недовольно нахмурился.

- Ты можешь успеть исправить свою ошибку, пока я еще не сильно голоден. – Бросил он, и вышел.