Я у нее спрашиваю, у кого она брала этот товар, потому что лицо и внешний вид у нее налились кровью и вообще на вид нездоровые; честно говоря, выглядит она так, будто уже этого ребенка родила, только сразу же потеряла и теперь как раз ищет его на вокзале. Она говорит, что лучше мне не спрашивать, потому что у Варгаса. Я ей говорю, это плохой товар, женатый, нечистый. Она говорит, что супер. Я говорю, чтоб она меня не заводила, не надо, потому что плохой он, дерьмо, а не товар. Она говорит, какого хрена я ее обижаю. Я говорю, ладушки, если она хочет задвинуться этим Варгасовым говном, то ради бога, блин, дверь открыта, порошок для чистки ванны всегда в ее распоряжении, но если ребенок родится уродом, одна нога длиннее, другая короче, плюс полное генетическое отсутствие волос, то это не моих рук дело. Она мне на это говорит, что лады, раз я настаиваю, давай проверим. Как только подъехал поезд, мы сели, она хоп — достает журнальчик и насыпает мне дорожку от окна и через всю страницу.

Когда я просыпаюсь на море, то, если что и помню с того времени, когда еще что-то соображал, то только одно: что я втягиваю ноздрей порошок через шариковую ручку, а на ней надпись: Здислав Шторм, «Производство песка», ул. 12 Марта, дом такой-то. Помню, как я себе представил этот произведенный с помощью передовых технологий, передовыми методами обработанный, передовыми методами упакованный в мешок, передовыми методами отправленный как в розницу, так и в оптовую продажу песок. Помню эти свои мысли с чисто экономическим уклоном, которые могли бы спасти страну от уничтожения, о чем я, вообще-то, уже упоминал, от уничтожения, на которое обрекают нашу страну гребаные аристократы в пальто и белых халатах, потому что они, если создать им условия, тут же продадут всех нас, граждан своей страны, на Запад, в бордель, в бундесвер на органы, в рабство, короче говоря. Они продадут нашу страну, как первый попавшийся секонд-хенд, как кучу тряпья и изношенных куртяков с лейблом «Минск Мазовецкий», как кучу старых, изодранных, извиняюсь за выражение, ремней. Я так понимаю: единственное наше спасение — это повыгонять их из ихних домов, выгнать их всех из многоэтажек и сделать наше отечество сугубо сельскохозяйственным отечеством, которое будет заниматься производством — пусть даже и на экспорт — обыкновенного польского песка, который можно сбыть даже на мировых рынках Европы. Вот такие у меня, левые по сути, взгляды, согласно которым я считаю, что надо расширить сеть мусоропроводов в панельных домах, чтобы проживающие в многоэтажках крестьяне — потому что, по моему мнению, именно крестьяне должны быть оплотом — могли выбрасывать еще большее количество разнообразных овощей и фруктов, именно в этом фишка, тогда их жизнь станет более механизированной, более удобной, одним словом, вообще резко повысится жизненный уровень.

Проснувшись, я помню все это как сейчас, потому что могу даже повторить свои мысли слово в слово, но, когда я просыпаюсь, Магды уже нет, хотя, возможно, ее еще нет или вообще нет. Я встаю с очень холодной в эту пору ночи земли и отряхиваю с джинсов и куртки песок. Магды нет, это я заметил сразу, что меня просто взбесило, хотя, оценив ситуацию, я вижу, что кошелек, а это ключевой момент, и документы на месте. Я плохо себе представляю, что было, когда мои экономические размышления временно прервались, и что я делал до того, как проснулся. Это хуже, чем, извиняюсь за выражение, полный аут. Вокруг огромное количество песка, что, как я считаю, является самым настоящим антиэкономическим распиздяйством, можно даже сказать, халатностью, и что, не буду скрывать, лично меня доводит до белого каления. До белой горячки, одним словом, до опасной болезни под заглавием бешенство. Поэтому, когда я вижу, что валяется целлофановый пакет, я без тени колебания насыпаю в него песок. Потом я его закручиваю и прячу на случай отсутствия наличных, на случай рыночной лихорадки, потому что впоследствии это может оказаться весьма ценным фактом, можно даже сказать, вообще плюсом. Потом я нашел еще два пакета побольше, и меня больно укололо прямо в сердце полное отсутствие какой бы то ни было экономии в стране, где пакеты в таком хорошем состоянии валяются прямо на земле, обреченные на погибель и полную бесхозяйственность. Отданные на растерзание люмпен-пролетариату. Поэтому я обещаю себе, что Магда сейчас, скорее всего, вернется, потому что, например, пошла, скажем, поссать, и начинаю насыпать в пакеты песок. Я считаю, что его нужно собрать целиком и полностью, и как можно скорей. Потому что, если он попадет в чужие руки, нам конец. Его до последней унции растащат предатели.

Вот так я размышляю, таким вот образом. Я даже начинаю, что редко со мной случается, записывать разные мысли и расчеты на земле. К сожалению, пишу я очень быстро. Что оказывает влияние на мои буквы и цифры. Они, по сути, неразборчивы. Ну и хрен с ними, где-то поблизости я слышу, хотя вообще-то вокруг тьма-тьмущая, Магду, которая однозначно над чем-то смеется. Я думаю, чего она нашла тут смешного. Не конкретно, а так, вообще, ну чего тут смешного. И вдруг я ее вижу, хотя и не одну, а с кем-то еще. Однозначно, она не одна. Она с мужиками, блин, к тому же с двумя. Это заставляет меня действовать. Реагировать. Потому что, даже если между нами все кончено, свою любовь — как я помню — она отдала мне, и свое тело тоже. Так что я чего-то тут не понимаю, когда она идет таким бодрячком и строит из себя модель. Крутит задницей так, что мама дорогая. На ногу свою уже не хромает. Модель, актриса и одновременно певица в одном флаконе. Перетраханная вдоль и поперек. Живая реклама дырявых колготок, покупайте дырявые колготки, последний писк моды, самые что ни на есть стильные. И не забудьте про костыль под мышкой, и обязательно чтоб был краденый.

— Что, блядь, — говорю я ей, поскольку эта неожиданная ситуация выбила меня из размышлений.

А она говорит этим мужикам: вот это и есть мой психофизиологически недоразвитый брат.

— Ну, чем мы тут занимаемся, а? — это она мне. — Рисуем на песочке, вот умничка. Мне с ребятами еще по делам надо, твои костыли я тебе оставляю, если соберешься домой или еще куда, обопрись на костыль, так удобнее.

Я какое-то время стою с прутиком в руке, один из этих кентов, по виду явно извращенец и тайный пидор, весь в черной коже, свитер под ремень, говорит: знаешь, что, Магда, вы вообще-то не похожи, хотя вроде как ты его сестра. А она говорит: ну. Такова жизнь. Зато у нас одинаковые фамилии. А потом говорит, это уже мне: слышь, Сильный, какая у тебя фамилия?

— Червяковский Анджей, — отвечаю я согласно со своими убеждениями.

А эта дрянь коварно так поддакивает:

— Вот именно! И меня тоже именно так зовут. Червяковская моя фамилия.

Я все еще молчу. Второй чувак подходит поближе, он вроде как более спортивного телосложения, весь в спортивном костюме, и говорит: смотрите, он тут чего-то написал. Тут они все вместе нависли над моей писаниной и стоят, как ни дать ни взять министерство образования и спорта, и пробуют прочитать. Как я уже раньше говорил, буквы получились неразборчивые, не буквы, а скорее абстрактные знаки, можно даже сказать, что в природной флоре и фауне вообще нет таких знаков.

— Ну так он же того, — говорит Магда. — Потому и пишет такой азбукой. Это такая специальная азбука для психов и даунов.

Тут они уже совсем собрались отчаливать. Магда явно хочет вильнуть хвостом и скрыться в синюю даль, отвалить в даль с этими двумя чмырями. Трехчленная комиссия по делам образования и спорта, вонючий педрила занимается образованием и буквами, а Магда с этим, в спортивном костюме, работает по спортивной линии, классно работает, прям вижу.

Я говорю так: поди-ка, шалава, сюда, на минуточку, вот сюда, в сторонку. Поди, не бойся, не врежу пока. Потому что от шока, который испытали мои убеждения и чувства, я стал совсем беспомощный, как ребенок. Совсем бессильный. Вообще-то я по своей природе не такой уж типа и чувствительный, потому что, признаюсь открыто и по-честному, мне нечего скрывать и стыдиться — в моем прошлом, еще совсем недавнем, характер у меня был вообще-то взрывной, реагировал я нервно, что вообще-то даже отражалось на наших отношениях с Магдой. Чуть что — всё, держите меня сто человек. Но тут была кровная обида, нанесенная мне безо всякого участия моей вины. Я вдруг стал ранимым и мягким. Потому что это была уже очередная обида, нанесенная мне как последнему чмо.