Минуты три блаженствую у вентилятора, остужаю свою потную физиономию. Потом, громко топая, направляюсь к ее двери, даю понять, что я иду. Стучусь, немного выжидаю и открываю дверь. Она вскакивает с кровати, подходит и захлопывает ее. Ба-бах! Великолепно. Я хватаю стул. Потом повторяю в той же последовательности: стучусь, выжидаю, открываю, она опять вскакивает, только вот захлопнуть дверь ей не удается: я быстренько ставлю в проеме стул. Сработало. Завязывается вполне светская беседа.

— Извините!

— А в чем, собственно, дело?

— Ваш стул мешает мне закрыть дверь, а я хочу лечь.

— Я знаю, но мне, прошу прощения, это несколько досадно. — Я усаживаюсь на стул верхом, кладу локти на спинку.

Я, разумеется, еще не все сказал, но она могла этого не понять, поэтому без всякой паузы продолжаю:

— Поговорим о Боге, вот это действительно интересная тема.

Ох, что тут началось! Мы бросаемся на постель, затыкаем ушки, зарываемся лицом в подушку и издаем громкие «вау-вау!», это уже даже не вопли, а какое-то верещанье. Примерно этого я и ожидал. И заранее приготовил ответный пас.

— Отлично. Я не рассчитывал на легкую победу. Ты девушка умная, с твердыми взглядами, я был бы даже немного разочарован, если бы ты сразу сдалась.

Она не слышит меня, продолжая вдохновенно выкрикивать свои «вау-вау-вау», колотит ногами по матрасу, выбивая из него облачка пыли.

У меня першит в горле, я кашляю.

— Для этого, разумеется, требуется смелость. И знание предмета. Ты как, уже хорошо подкована?

— Ха-ха-ха! — доносится с кровати.

Я машу носовым платком, отгоняя пыль.

— Мы могли бы начать с понятия «продукт»: кто кого творит? Мы — Бога или Бог — нас? Кто продукт, кто — производитель? Или мы только участники бесконечных проектов? И неосуществимых. Как ты думаешь, Рут?

Она продолжает смеяться, «ха-ха-ха», ее ладони соскальзывают с ушей. Мне велено заткнуться, ну-ну, так я и послушался.

— «Искания чистого сердца превыше разума, ибо сердцем мы черпаем вдохновение». Как тебе это? Нравится?

В ответ мне — та же мантра: «ха-ха-ха, заткнись».

Ей-богу, надоело, и ноги затекли. Я снова начинаю говорить, хотя не уверен, что она уже в состоянии что-то услышать.

— Какое из этих высказываний принадлежит Баба, а, Рут? «Искания чистого сердца превыше разума, ибо сердцем мы черпаем вдохновение». Или: «Ум подобен пропеллеру: когда ты его выключаешь, лопасти продолжают крутиться, снова и снова». Так какое?

Там, на матрасе, на миг — полная тишина, потом раздается тяжкий вздох, потом еще один — это она перевела дух — и снова:

— Ха-ха-ха, заткнись, ха-ха-ха, заткнись. (Второе «ха-ха-ха» — чуть глуше.)

— Все?

— Ха-ха-ха, заткнись.

— Спасибо.

— Ха-ха-ха, заткнись.

Я жду. Рут утыкается лицом в матрас.

— И еще он говорил… вот это: «Чтобы возродиться, ты должна найти мастера, который очистит тебя от политической и социальной скверны. Только мастер способен сорвать эти путы, самой тебе не справиться, ты слишком крепко привязана к прошлому». Ведь говорил?

Я слышу яростное шипение: «Ч-черт!» Рут, с пылающими щеками, вдруг садится и — бьет меня в самое больное место. Говорит, что фиг ее кто заставит слушать такого типа, как я, который красит волосы.

Рука моя непроизвольно тянется к макушке, к влажным реденьким волосам. Она этого жеста не заметила, по крайней мере никаких комментариев не последовало. Зато я сам тут же ее поддел:

— Чересчур поверхностный довод.

Рывок — ее ноги качнулись над полом, коротенькая перебежка к другой кровати. Очень ей не понравилось слово «поверхностный», я бы сказал больше: оно оборачивало ее безобразную реплику против нее самой.

— Так все-таки какое из высказываний принадлежит Баба?

Пауза, ну-ну. Нельзя позволять ей думать.

— Можешь угадать? Ну, давай, ты же знаешь его учение, верно?

Рут облокотилась на колени и подперла щеки кулачками. Долгие раздумья завершаются следующей фразой:

— Могу я получить свою обувь?

Это уже бунт, чреватый непредсказуемыми поступками, а я тут с ней один, без помощника, который мог бы в случае чего подстраховать. Само собой, отвечаю категорическим «нет».

— Ты же сама согласилась здесь остаться, босичком тебе будет проще — никакого соблазна.

Тяжкий вздох.

— Как же это все меня раздражает!

— Еще бы не раздражало, и дальше будет раздражать, это я гарантирую.

— Нет! Я не про дом. Меня раздражаете вы.

Мои затекшие ступни соскальзывают под стул, носы ботинок елозят, нащупывая точку опоры. Услышав постукиванье моих ботинок, Рут разворачивается посмотреть, в чем дело, а может, просто притворяется, будто ей непонятно, что там за шум. Ее лицо вроде бы стало менее суровым, впрочем, при таком свете трудно что-то рассмотреть.

— Учтите: мне все равно, что вы скажете. Я имею право сама сделать выбор. Духовный.

— Безусловно.

— Вот и хорошо, — говорит она, сразу повеселев, — тогда скорее домой. — Вскакивает и начинает носиться по комнате, приговаривая: — Едем домой, едем домой.

— Пожалуйста, сядь. — Ноль внимания, но я продолжаю: — Ты имеешь право на духовный выбор. Абсолютное. Проблема не в этом. Проблема в самом выборе — действительно ли ты его сделала.

Она уверяет, что сделала: выбрала саму себя. Я спрашиваю, как насчет того, чтобы перейти в другую комнату и вместе попить чаю. Какой выбор ей велит сделать ее разум? Выясняется, что в принципе она не возражает. Я, разумеется, пытаюсь снова въехать в нужную мне колею.

— Ну, это уже что-то определенное. Да, кстати, о разуме? Каким ты себе его представляешь? Нечто похожее на постель, с которой можно снять простыню и постелить новую, из другой ткани, с другой расцветкой? Или он монолитный и твердый, как кирпич?

Во время этой тирады я потихонечку отхожу от ее комнаты, но пячусь задом, готовый в любой момент получить очередной взбрык.

— Насколько я понял, по-твоему, он скорее как кирпич, который не пропускает ни солнечные лучи, ни капли дождя, ничего.

Мой взгляд натыкается на кнопку выключателя, хочется на нее нажать, но не решаюсь. Страшно оборвать те незримые тонкие нити, которые мне удалось протянуть между нами в этой темноте.

— Ты уверена, что думаешь всегда именно о том, о чем сама хочешь думать? Вот я сейчас скажу: «Не думай о розовых слонах». Ну и как, получается?

Она выходит за мной на середину гостиной.

— Это всего лишь игра, ваши розовые слоны. Только игра.

— Тем не менее ты их все-таки упомянула.

Она чуть опускает веки:

— Хо-хо.

— Вот видишь, твой разум скорее бунтарь, а не послушный слуга. Значит, не я один хочу тебя преодолеть, но и твой собственный разум. «И познаете истину, и истина сделает вас свободными». Евангелие от Иоанна, глава восьмая, стих пятый.

Я все же включаю свет. Она говорит, что из-за меня у нее в голове теперь розовые мысли, а перед глазами — розовое облако. И что нос у меня вырос, превратился в розовый хобот, она вытягивает правую руку и крутит ладонью, изображая хобот, выразительно посапывая. «Хобот» как бы дует на чай, предварительно с трудом подняв чашку: Рут приходится неловко растопыривать и выгибать пальцы.

— Ваш слоновый нос очень похож на пенис.

Я специально не реагирую на эту реплику — чистой воды провокация, и «хобот» Рут, изогнувшись, сопит прямо мне в ухо.

— Так ты из-за них сбежала в Индию, из-за своих родственников, с которыми действительно не соскучишься?

Сопение становится более громким и свирепым, только теперь Рут тыкается хоботом не в меня, а в подоконники, сдувая на пол мертвых мух. «Пуф-пуф», хобот машет мне, его кончик трепещет в воздухе, а потом, почти наткнувшись на меня, Рут опускает руку. Скажите пожалуйста, до чего увлек ее мой нос, ничего не видит и не слышит. Она отчаянно хохочет, сгибаясь пополам, она хлопает в ладоши, она продолжает трубно сопеть. Но я все-таки повторяю: