— Мне хотелось одного — сдохнуть.

— Почему?

— У меня ведь ничего не осталось: ни жены, ни друзей. Представь: ты совсем один и никому не нужен. Тогда меня и занесло к некоему Сингху, в Гоа. Там у него было что-то вроде своего собственного Диснейленда. Свое уличное освещение, свое кафе, своя больница, своя школа, свой молитвенный дом. Когда я к ним завалился, жара была невыносимая, ну, они накормили меня, дали мне мятной воды и рису. Я потом практически не вылезал из туалета.

Никаких комментариев… сосредоточенно похлопывает по губам прядкой волос.

— Впрочем, это детали… Что было дальше. А дальше все мы, американцы, в полном составе собирались под крылышко Сингха и, не сводя с Учителя преданных очей,[49] начинали травить всякую затасканную ахинею, причем каждый старался выбиться в любимчики. Садились в круг, и — кто кого переболтает, зубрилы хреновы, а-атличнички. А что обсасывали? Как правильно кланяться, каков индекс интеллектуальности Благословенного Первоучителя, доказывали с пеной у рта, что чувственный мир — это сплошное мошенничество, так сказать, иллюзия, и хвастались, кто что пожертвовал, какие безделушки. Сингх любил нас больше, чем сто тысяч братьев. Куда до него западным мамашам и папашам, те заняты только собой. Дедули и бабули тоже не лучше — порхают где-то на стороне, вместо того чтобы пасти своих внучат. «Твое „я“ должно постичь, что его не существует; а душа твоя только тень». Вот что было у меня на уме, до того допостигался, что окончательно зациклился на Боге. «Хочешь знать Истину? Тогда верь: „Бог един, Он — имя Истины, Он — Создатель“». И я верил.

Встаю и иду к холодильнику за водой. Потому что горло все пересохло, хотя только что пил чай. Рут — сама! — хватает бутылку и наливает и мне, и себе. Я жадно пью и продолжаю свою исповедь:

— Окончательная моя капитуляция свершилась в тот день, когда он пришел к нам на веранду, где спали мы, американцы. Кроме меня там было еще четверо жаждущих познать истину бродяг, но он направился мимо них прямиком ко мне. Начал о чем-то вполголоса балагурить, и я уже больше ничего вокруг не видел и не слышал, млея от блаженства и благоговения. Я уже не сомневался в том, что он посланец Господа. Мы заключили друг друга в объятья, он остался со мной. Сколько это длилось? Не знаю. Но для меня это время пролетело, как несколько минут, если не секунд. Ни слова не помню из того, что он вещал, помню только, что меня всю ночь лихорадило от восторга, а утром я был уже целиком в его власти. Я делал все, что ему было угодно. Перепечатывал на машинке его переводы, помогал проводить молитвенные сборища, мне все было мало, хотелось совершить что-то еще и еще. Если случалось какое-то, скажем так, недопонимание, несправедливые претензии, я кротко терпел, я знал, что Учитель испытывает меня: достаточно ли я предан. Все, что бы он ни делал, было благословенно и иным быть не могло. И вот настал день, поистине исторический, когда он позвал меня в свои личные апартаменты и тут же сердечно обнял. Я понял, что я действительно его Избранник, что он отличил меня среди прочих, и чуть не умер от счастья. Но в следующую минуту он расстегивает мне ширинку, извлекает на свет божий мужские мои причиндалы и начинает их гладить и ласково так разминать…

В комнате вдруг стало тихо-тихо. Рут смотрит на меня широко раскрытыми глазами. Оказывается, она способна сидеть абсолютно спокойно: не почесывает руку, не качает ногой, не подергивает носом. Это в первый раз.

— А вы что?

— Погоди минутку.

Я отпиваю из стакана воды, немного расплескивая, и приходится вытереть дрожащие пальцы.

— Ну? И что же было дальше?

Я снова начинаю говорить, но снаружи, откуда-то сверху, доносится характерное механическое жужжание. Я умолкаю на полуслове. Мы смотрим на потолок, потому что звук мотора становится все громче, это — самолет. Рут, разумеется, тоже его слышит. Из окна видно, как он снижается.

— Что это с ним?

— Не знаю.

— Тут где-нибудь поблизости посадочная площадка?

— Понятия не имею, наверное, он что-то разбрызгивает.

Она слышать ничего не хочет о самолете, ее интересует лишь то, что у нас с Сингхом происходило дальше.

— Что я? Да ничего. Собрал вещички и сбежал из ашрама, причем побег мой был обставлен в духе третьесортного триллера. Два года… целых два года я там проторчал и сам не понял, как превратился в жалкого раба. Боже, как я тогда трясся, кожей чуял, что он где-то рядом меня подкарауливает! Я выскользнул через черный ход на грязные задворки. Оглянулся — никого. Иду, а сам думаю: закрыты ворота или нет? Только дойдя до последнего дома, разглядел, что они закрыты, но боковая калитка — ура! — распахнута настежь. Прибавил шагу, только что не бегу. Как назло, меня замечают несколько моих знакомых, я пытаюсь быстренько от них отвязаться, на ходу треплю загривок нашего пса, Манги. И тут появляется ОН, Сингх, преграждает мне путь. Он грозен в своей красной хламиде, он смотрит мне в глаза, и мне сейчас придется его обходить. Но только я делаю первый шаг, он начинает рычать, очень громко и натурально, настоящий лев. «Уррр, уррр». С каждым моим шагом он рычит все громче, а когда я оказываюсь рядом, рык становится до того свирепым, что сердце у меня уходит в пятки. И в этот момент он шипит: «Твоя любовь была только видимостью, истинной же любви не было, ты — лицемер».

Р-р-р-р-р-р-р — опять тот самолет. Я прислушиваюсь, Рут спрашивает:

— О господи, что же он имел в виду?

— Он? Ну… я так понял, что… гм… он обиделся на то, что я не воспылал и ему не удалось меня трахнуть.

Рут обдумывает мои слова, водя пальцем по ободку стакана.

— А вам не кажется, что он действительно вас любил?

— Рут! Мне казалось, что он — Бог!

— О-о!

Еще немного подумав, она наконец вроде бы меня поняла. Следя взглядом за самолетом в окне, бормочет:

— Да-a, как-то фигово вышло.

Дры-ЫЫЫнь!

Это заверещал мобильник, мы подскакиваем от неожиданности. Я вынимаю его из кармана. Звонит Мириам, голос у нее дрожит, она еле дышит.

— Как вы там, как Рут?

— Она слушает, сейчас очень ответственная стадия.

— Да? Прекрасно. Вы слышали мотор самолета?

— Да, слышал.

— Прекрасно, а то… ха-ха, тут такой кошмар. Ха-ха-ха. Нам позвонили из диспетчерской, служба дорожного авиаконтроля. Знаете, им только что позвонил летчик.

— Понятно. А в чем, собственно, проблема?

— Они… ха-ха-ха… спрашивают, не требуется ли помощь, что будто бы там у вас рядом с домиком — какой-то знак.

— Что?!

— Ну да, слово, сложенное из камней…

— …Они сейчас приедут?

— Нет-нет, я сказала, что это просто шутка. Больше ничего не пришло в голову.

А, черт, что же делать? Выскакиваю и несусь к камешкам, которые Рут сегодня раскладывала. Действительно из них сложено нечто, хорошо заметное сверху — белые камни на фоне терракотово-красной земли: «ПОМОГИ». У «и» не хватает последней палочки (не успела!), оно похоже на латинское «V». Victoria, победа. Ясно: «вау, мы победим». А я-то, хорош, куда смотрел! Это уж совсем… Окончательно потерял бдительность, кретин. Вот она, месть за сари… Я обязан был предвидеть какую-нибудь ответную выходку. М-да, наш договор относительно трех дней Рут интерпретирует слишком вольно. Я готов бросить ей вызов, сделать нечто неожиданное для всех.

Тихонечко вхожу в дом, глаза мои какое-то время привыкают к свету. Рут лежит на полу, на животе, болтает ногами. В руках у нее — фотография. Я вижу, как она прижимает ее к губам. Неслышно подкрадываюсь. Осторожнее… останавливаюсь почти рядом с ее головой.

— Что сделал бы гуру с непослушной ученицей?

Она пылко целует фотографию с изображением стоп Баба, даже не замечая, что я рядом.

— Не зна-а-аю, — с вялым равнодушием.

— Сказал бы что-то вроде: «Пока предупреждаю, но чтобы больше ничего подобного!»? Или сделал бы вид, что ничего не заметил?