— Послушайте, — говорю мягко, без лишней наглости, — я понимаю, что это не мой личный клуб, но я пришел сюда не для того, чтобы сдавать анализы или измерять температуру и давление. Мне просто негде жить. И я ничего не скрываю, я просто еще один старый неудачник, как и все здесь.

— Вы не неудачник, у всех свои проблемы, от этого нельзя убежать.

— А в могиле?

— Там холодно и черви иногда мешают.

Он частенько заходил ко мне, приносил карандаши, ручки, блокноты и книги. И за эту я буду благодарен ему до тех пор, пока черви не начнут щекотать меня изнутри.

А потом мы курили в парке и разговаривали обо всем. Не часто, но раз в месяц такое бывало. Чехов начал курить месяца через три после нашего знакомства, хотя и говорил, что начал давно.

Я рассказывал ему абсолютно все, мне нравилось это делать.

— И что, — спросил Чехов однажды, когда я начал рассказывать ему о том, как Чайка написал свой первый хороший рассказ, — ты до сих пор помнишь, как он назывался?

Холодный плен

«Столько снега я не видел н и разу в жизни. Мы с Биллом были как две неуклюжие мухи, утонувшие в молоке».

Я сидел и читал рассказ, который принес Чайка и прямо-таки заставил его прочесть. Он просто въехал в нашу комнату на своем кресле:

— Слушай, — говорит, — ты знаешь, я раньше писал всякие тупые рассказики, не хочешь заценить один из них?

Почему бы и нет?

Я заранее дал себе обещание не расстраивать его, если рассказ окажется полной чушью. Но каково же было мое удивление, когда я все-таки дочитал до конца.

«— С новым годом, Билл. Извини меня, друг.

Сказал и все. Ветер похлопал меня по спине, словно говоря, что мне нужно идти.

И я пошел дальше».

Таким был конец этого рассказа. И мне действительно это понравилось. Пока я читал, он смотрел на меня, не отрывая взгляд, словно пытаясь что-то вычитать на моем лице.

— Ничего себе, мне реально понравилось. – сказал я.

— Серьезно?

— Ну да. Я никогда бы не подумал, что ты сможешь написать что-нибудь подобное.

— Тебе правда понравилось?

— Я не стал бы тебе врать.

С тех пор он постоянно только то и делал, что писал и читал. Естественно, время от времени он заседал за комп, пытаясь отыскать какие-то журналы, чтобы отослать туда какой-нибудь свой рассказ.

И вот мы просто сидели и ужинали все вместе, когда Чайка сказал, что ему удалось продать один из своих рассказов.

— Серьезно? – спросил отец.

— Ну да, — говорит Чайка не без гордости, — сумма символическая, но по-моему это все равно круто.

Маме это понравилось, она заулыбалась и спросила:

— А о чем хоть тот рассказ?

— Ну, если коротко, то это небольшая история о двух дальнобойщиках. Суть в том, что их фура застряла в снегу посреди какой-то глуши.

— Я бы почитала.

— И я, если честно, — сказал батя.

И это было здорово. Хотя я и не уверен, что они прочитали хоть один его рассказ. Родители относились к этому не особо серьезно, они просто радовались, что Чайке теперь было чем заняться. Но они и подумать не могли, что вся эта писанина так повлияет на его жизнь.

Иногда я помогал ему выезжать из дома, чтобы прогуляться. Я катил его по разбитым улицам, объезжая глубокие дыры в асфальте, а он в это время что-то черкал в своем блокноте, иногда спрашивая меня, как пишется то или иное слово.

— Мне кажется, что Сэлинджер – самый переоцененный мудак в истории, — сказал когда-то Чайка во время одной из прогулок по парку.

— Слышь, друг, я ведь могу запросто тебе накостылять за такие слова.

— Да не, серьезно, вот ты можешь объяснить, почему всем так нравится его тупорылая книжка?

— Прямо-таки всем? На свете миллиардов 6 людей, которым абсолютно плевать на Сэлинджера и вообще какие-либо другие книжки. А, кстати, ты уже себе псевдоним придумал?

Он поднял голову вверх, посмотрел на меня так, словно я рассказал ему, что деда мороза на самом деле нет.

— Зачем?

— Ну, просто. Можешь подписывать свои рассказы настоящим именем, но тогда все твои друзья будут спрашивать: «Это ты написал? Ты чо, лох?», а зная твоих друзей, я уверен, что так и будет.

— Тогда ты и придумай.

Мы остановились на поляне, где никого не было. Слышались голоса, но они были далеко, поэтому мы не обращали на них никакого внимания.

— Можно взять имя какого-нибудь крутого персонажа, — говорю, — например, Рой Стрэнг.

— Рой Стрэнг? Звучит как-то не очень.

Я немного подумал, пытаясь вспомнить каких-нибудь других персонажей.

— Может тогда Пол Шелдон или Майк Энслин?

— Нет, они какие-то слишком американские. Нужно что-то помягче.

Джек Торренс? Хотя мне не очень хотелось, чтобы Чайка катал на своих колесах, размахивая туда-сюда топором.

И тут меня осенило. И почему я не подумал об этом сразу?

— Артур Гордон Пим.

— В смысле?

— Ты теперь Артур Гордон Пим.

Чайка открыл чистую страницу в блокноте и в самом низу написал: Артур Гордон Пим.

— А что, — говорит Чайка, — мне нравится.

Глава ?

Время от времени Чайку публиковали в небольших литературных журналах, что не могло его не тешить. Но если посудить, толку от этого было мало. Он жил себе, писал рассказики и ни о чем не беспокоился, несмотря на ряд проблем, разрастающихся у него за спиной. Но я был таким же, поэтому я не стал бы его упрекать.

В квартире помимо Чайки жили еще два парня. Имени первого я не помню, но знаю, что он учился на математика, слушал сладж и ненавидел группу Никльбэк. Хотя я не знаю людей, которые бы любили эту группу. Второго звали Егор, он барыжил травой и какими-то таблетками. Когда я впервые зашел в эту квартиру, то меня накурило просто от запаха, въевшегося в стены. Сам Егор был бледным худощавым пареньком со впалыми щеками, немного напоминал тех парней в спортивках, которые вечно ошиваются около подъездов. Но, несмотря на это, он был нормальным и совсем не тупым. Возле его кровати лежали книги Дика, Хайнлайна, и даже Вербера. Он любил порассуждать о космосе и о таком прочем, когда по его крови гуляли всякие вещества. У него была одна теория, которая звучала приблизительно так:

— Слушайте, — говорит, — а вот если подумать, хоть бы на секунду представить, что такое вообще возможно…Ну вот смотрите, — он садится поудобнее, открывает банку пива, делает большой глоток и продолжает: — все типа считают, что Вселенная – огромная, настолько большая, что у нее даже нет границ, в которые можно было бы уткнуться, так? А что, если представить, что она наоборот – типа малюсенькая. Представляете? То есть, вся наша вселенная, может быть, это всего лишь клетка какого-то организма, причем, может, не самого, сука, умного и не самого сложного. Мы не обязательно клетки мозга, например, мы можем быть типа и клетками сердца или какого-то другого органа…Понимаете?

Сначала я не совсем понимал, но потом эти мысли мне показались действительно крутыми.

— Так вот, если мы – всего лишь клетка, а в одном организме, допустим, триллионов 100 сраных клеток, то представьте, хотя бы попробуйте поместить у себя в голове количество таких же вселенных, как наша.

И если это не остановить, то он так залипнет на этой теме, что будет молоть языком до тех пор, пока его окончательно не отпустит.

— И еще, если мы – это клетка, пускай того же мозга, то существует еще огроменная блядская куча таких же клеток-вселенных, которые на нашу не похожи вообще ничем.

— Бля, — добавлял он в самом конце, — масштабность этого говна просто сводит меня с ума.

И меня.

В общем, можно считать, что с соседями ему повезло, чего нельзя сказать обо мне. Сначала меня поселили в комнату с каким-то Ренатом, который выглядел как скрывающийся серийный маньяк. Самое забавное было в этом маньяке то, как он говорил на компьютер. Он называл его «камп». КАМП!!! К счастью, что я и двух дней с ним не прожил, потому что та комната было настолько убита, что мама, увидев ее, сразу пошла в отдел общежития и выбила мне другую.