И, взяв у Кальтенберга портфель с трофейными документами, Турханов направился к блиндажу, а Соколов и Кальтенберг пошли искать «столовую».

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Мысли Турханова то и дело возвращались к Еве. Жалко было девушку. Действительно, судьба обошлась с ней чересчур жестоко. Еще не видела противника в глаза, а уже ранена, да еще в тылу врага, — есть о чем призадуматься. Правда, теперь уже смерть ей не угрожает, но, чтобы поставить ее на ноги, потребуется время и покой, чего, как известно, в условиях партизанской войны добиться не очень-то просто. Хорошо еще, что об отряде не пронюхали каратели, а если они предпримут наступление и придется отходить в глубь леса? Как быть тогда с ранеными и больными? Нести с собой — нужны люди, оставить здесь — значит обречь на верную смерть. Причем если раненых мужчин немцы пристреливают, то над женщинами так издеваются, что при одной мысли об этом волосы встают дыбом. Остается один выход — отвезти ее в деревню к надежным людям. Но опять вопрос: как их найти? «Может, врач поможет? — вспомнил Турханов о женщине, прибывшей с группой Соколова. — Она местная, должна многих знать».

С этой мыслью он вошел в блиндаж. Ева лежала на спине. При его появлении она повернулась на бок и приподнялась на локтях. Это обрадовало Турханова.

Как себя чувствуешь? — спросил он.

Гораздо лучше. Температура почти нормальная. Врач разрешила лежать на спине.

Она была здесь?

Да. Осмотрела рану, сменила перевязку. Знаешь, она похвалила тебя.

За что?

За обработку раны. Говорит, ты сделал это не хуже специалиста. Уверяет, что моя жизнь действительно была в опасности. Я так благодарна тебе.

Вот видишь, я был прав, а ты не хотела, — улыбнулся Турханов. — Надо слушаться старших!

— Теперь я всегда буду слушаться тебя. Но тогда мне было стыдно.

Девушка спрятала лицо в складках парашюта, служившего ей и одеялом и простыней. В это время послышались тяжелые шаги за дверью. Скоро в землянку вошел Мурзаев. В руках он держал котелок и миску.

Принес обед. Хороший обед. Вкусный обед. Много мяса, много каши, много хлеба, — с неподдельной радостью сообщил Алим.

Много соли, — со смехом добавил полковник, отхлебнув ложку супа. — Кто тебя послал сюда?

Сам послал. Вижу, все обедают. Соколов обедает. Яничек обедает. Конрад обедает. Турханов не обедает. Панночка не обедает. Нога не работает. Я решил помочь. Кушайте на здоровье, а я подожду за дверью. Потом помою посуду, — с характерным татарским акцентом проговорил Мурзаев и быстро вышел из землянки.

Славный какой, — сказала Ева.

Суп был пересолен, а каша, наоборот, недосолена. Турханов подумал о том, что необходимо организовать пищеблок, подыскав людей, знакомых с кулинарным делом. Да, везде требовались люди...

После обеда Мурзаев принес ключевой воды.

— Повар наш влюблен. Он пересолил суп. Надо много воды пить. Хорошая вода. Бьет из-под земли. Пейте на здоровье!

— Слушай, Алим, как ты думаешь: не лучше ли нам говорить по-татарски? — спросил полковник.

Конечно, лучше, — обрадовался Мурзаев. — Ты татарский знаешь?

Знаю, — по-татарски ответил полковник. — Теперь можешь идти.

Еще один вопрос. Можно стать твоим ординарцем?

Об этом поговорим позже, а теперь иди. Когда понадобишься, позову.

Ну, ты наконец свободен? — спросила Ева, когда за Алимом захлопнулась дверь. — Отдохни хоть немного.

Некогда, Ева. Надо просмотреть вот эти документы, — открывая портфель и показывая бумаги, проговорил полковник.

Боже мой, сколько их! Неужели все надо прочесть?

Решительно все. Некоторые даже по два или потри раза.

Вот наказание! Скажи, у вас, в Красной Армии, все офицеры так заняты?

— Да. Свободного времени почти не бывает. Поэтому никогда не выходи замуж за офицера, — пошутил Турханов.

Ева ничего не ответила, повернулась на другой бок, притихла.

Турханов начал знакомиться с документами. Чего тут только не было! Топографические карты Люблинского воеводства с прилегающими районами СССР, на которых разноцветными карандашами были отмечены строящиеся объекты оборонительных линий, сметы строительства, чистые и заполненные бланки отчетности по произведенным работам, письма и телеграммы — всего и не перечислишь. Турханова особенно заинтересовала одна телеграмма. Некто Эрдман, обергруппенфюрер СС, сообщал штандартенфюреру СС Вернеру о том, что, по просьбе генерального директора ТОДТ <ТОДТ — военно-строительная организация>, начальник управления лагерей военнопленных распорядился дополнительно выделить в его распоряжение 10 тысяч работоспособных советских военнопленных для использования их на строительстве оборонительных сооружений в районе Хрубешув. После окончания работ оставшиеся в живых военнопленные подлежали уничтожению «в целях сохранения военной тайны», как было сказано в телеграмме. Далее сообщалось, что первый эшелон военнопленных в количестве 700 человек прибудет на железнодорожную станцию «X» 12.4.44 г. в 22.00, куда следует выслать уполномоченного. К телеграмме была приколота доверенность на имя инженер-полковника Грюгера, которому поручались прием и доставка к месту работы указанных военнопленных.

— Вот оно что, — догадался полковник. — Значит, захваченный нами инженер-полковник ехал за военнопленными. А что, если... Что, если подменить его кем-нибудь из наших. Скажем, Кальтенбергом? Пусть он примет военнопленных и приведет их в лес, а мы обезоружим конвой. Остается только выяснить, что это за железнодорожная станция «X». Это мы спросим у Грюгера».

Турханов скинул кожаное пальто, накрыл им Еву и вышел из блиндажа.

Пленного немца допрашивали в одной из очищенных от мусора и пыли землянок. У входа стоял вооруженный часовой.

— Вызовите Соколова! — приказал полковник.

Часовой вошел в землянку и тут же вышел вместе с лейтенантом.

Ну что у вас?

Ничего, — вздохнул Соколов. — Молчит, словно в рот воды набрал. Мы к нему и так и эдак, и с лаской и с угрозой. А. когда стало совсем невтерпеж, даже отвесили пару оплеух. Не помогает. Уж не знаем, что и делать.

Били зря, — твердо сказал Турханов. — Когда допрашиваете, ни в коем случае нельзя выходить из себя. Враг заговорит, если только надеется, остаться в живых.

Товарищ полковник, поговорите с ним сами, — попросил лейтенант.

Хорошо. Но сначала ответьте мне на один вопрос: можем мы доверить Кальтенбергу самостоятельное задание?

Можем, товарищ полковник. Любое задание. Я ему верю, как самому себе.

Турханов коротко изложил свой план освобождения военнопленных. Соколов пришел в восторг.

— Вот это дело! — воскликнул он. — Ради того, чтоб спасти стольких людей, не грех и погибнуть... Конрад, конечно, согласится. А какую роль вы отведете мне в этой операции?

— Одну из самых важных, конечно. Впрочем, роли распределим позже, а пока покажите мне немца.

Появление человека в форме советского полковника произвело на Грюгера ошеломляющее впечатление. До сих пор он считал, что находится в руках кучки военнопленных, какие бродят повсюду в польских лесах. При этом он понимал, что спасения для него нет. «Чем меньше отряд, чем дальше он от регулярных войск, тем больше в нем беззакония, — думал он. — Мне остается одно — умереть с достоинством».

Теперь в нем зашевелилась надежда. Поэтому он довольно бодро вскочил с места, приветствуя равного по званию.

Садитесь! — сказал Турханов. — Говорите по-русски?

Очень плохо.

Тогда будем говорить по-немецки. Мне доложили, что вы не желаете отвечать на вопросы моих офицеров. Правда это?

Сначала позвольте мне задать вам один вопрос.

Я вас слушаю.

Что вы со мной сделаете? Только отвечайте честно.

— Это целиком и полностью зависит от вас.

— Не понимаю.

— В вашем портфеле мы обнаружили много документов, касающихся планов немецкого командования относительно летней кампании-этого года. Они требуют пояснений. Если вы согласитесь дать их, я обещаю сохранить вам жизнь.