— Все нормально, Эйнштейн. Это называется эмоциями. Ты заботишься обо мне. Вот почему ты испугался. Вот почему ты не мог мыслить рационально. Ты испытываешь ко мне нежность и хочешь, чтобы я была в безопасности. Так и должно быть. Это часть человеческой сущности.

— Но я не человек. Я киборг. Робот. В отличие от других я слишком сильно изменился. Я ничего не чувствую.

— Чувствуешь, — она посмотрела на Эйнштейна снизу вверх и обхватила ладонями его щеки, заставляя сосредоточиться на ней. — Даже если в тебе есть механические детали, ты не должен считаться себя неспособным на эмоции. Ты испытываешь их каждый день. Я видела это. Разве машина, лишенная чувств, стала бы также, как ты, относиться к своим друзьям? Я слышала, как ты разговаривал с Сетом и остальными. Шутки. Смех и сплетни. Стал бы робот без эмоций реагировать подобным образом? Неужели существо без сердца будет полыхать такой страстью? Обращаться со мной так нежно? Заботиться обо мне, будто я бесценна?

— Но ты действительно бесценна.

— Для тебя, — Бонни улыбнулась, ласково прикасаясь пальцами к к его коже. — Если бы ты на самом деле был роботом, полагающимся только на логику, то осознал бы, что безопасность одного не превосходит безопасность сотен. Но твоя человечность не позволяет поддаться здравому смыслу. Твое сердце приказывает технической стороне заткнуться и делать то, что ты считаешь правильным. Ты, мой дорогой и рассеянный прекрасный принц, вовсе не неполноценен. Ты лишь чересчур заботлив.

Заботлив? А был ли он таким? Обычное незатейливое слово, которое пыталось объяснить все, что чувствовал Эйнштейн. Но, вероятно, это было неправильное слово. Эйнштейн привел в порядок некоторые из своих хаотичных мыслей, рассматривая их в свете ее утверждения. Он чувствовал себя ответственным за Бонни. Хотел защитить. Ревновал. Ощущал влечение. Притяжение.

В его голове возник новый и еще более страшный вывод, когда появилось правильное определение испытываемых эмоций.

«Я люблю ее».

Чем еще можно было объяснить это? Эмоции, на которые Эйнштейн считал себя неспособным, все то, что он приписывал к неисправностям, имело объяснение. Он любил Бонни. Каким бы удивительным и иррациональным это ни казалось, несмотря на изменения, он все еще обладал способностью любить. Осознание данного факта ошеломило его.

— Ты права. Я забочусь о тебе. Очень сильно.

— Не понимаю, почему ты так удивлен.

— Эмоции — это гормональный дисбаланс. Я контролирую свой гормональный уровень. А вернее контролировал, пока не встретил тебя.

Она сморщила нос и рассмеялась.

— Знаешь, это было не самое романтичное признание.

— Я не знал, что мои слова должны были быть романтичным признанием. Я просто констатировал свое нынешнее состояние.

— Давай я все тебе объясню. Мне кажется, я влюбилась в тебя, Эйнштейн.

Она тоже любила его? Нет. Вряд ли ему могло так повезти. Бонни была слишком хороша для него. Слишком красива и совершенна. Слишком во всем.

— Ты просто благодарна мне за спасение от неминуемой гибели.

— Нет. В отличие от тебя я прекрасно понимаю свои чувства. Это любовь. Можешь считать меня слишком самонадеянной, но поскольку у тебя есть проблемы с очевидным, я почти уверена, что ты тоже любишь меня.

Эйнштейн и сам все осознавал, но так и не сумел выдавить из себя признание. Что он мог ей предложить? По сравнению со своими собратьями только он был помешан на науке. Самый слабый в бою. Самый маленький киборг среди орды гигантов. Бонни заслуживала гораздо большего.

— Вижу, ты все еще не уверен. Позволь спросить, беспокоит ли тебя то, что я рассказывала о своем прошлом?

— Нет. Конечно, нет.

Как она могла так подумать?

— А как же мысли о том, что я была с другими мужчинами?

Эйнштейн зарычал… примитивный звук, на который, по его мнению, он не был способен.

— Когда мы доберемся до твоего родного мира, то что ты будешь делать, если я уйду и начну новую жизнь без тебя?

Напряжение раздавило механический орган, качающий кровь по его телу. Разум Эйнштейна метался между яростью и болью. Он не смог ничего сделать, кроме как прошептать:

— Ты не поступишь так. Я нуждаюсь в тебе, — даже если Бонни заслуживала кого-то более способного ее защитить.

Девушка обняла его.

— Ох, Эйнштейн. Извини. Я не хочу так делать, я всего лишь привела пример. Ты любишь меня. Какие еще доказательства нужны, очаровашка? Не существует проверенного теста на любовь. Ты просто чувствуешь это. Живешь этим.

— И я чувствую. Но…

— Но что?

— Ты заслуживаешь лучшего. Кого-то более крупного и сильного. Кого-то, кто сумеет вступить в бой и уберечь тебя от опасности.

— Ты тоже способен сражаться.

— И вполовину не так хорошо, как остальные, — к своему стыду признался Эйнштейн.

— Тебе не приходило в голову, что мне не нужен головорез, который умеет обращаться с кулаками и ножами? Что, может, мне нравятся умные мужчины?

— Это ты сейчас так говоришь, пока не встретилась с остальными мужчинами на планете. Существуют единицы киборгов, обладающие и навыками боя, и интеллектом. Они намного лучше меня.

— Ох, очаровашка. Неужели ты не понимаешь? Любовь так не работает. Я люблю тебя не потому, что ты можешь защитить меня, и не потому, насколько ты хорош в бою. Я люблю тебя потому, что ты — это ты. Ты бы перестал любить меня, если бы встретил более красивую девушку-киборга с приемлемым прошлым?

Эйнштейн встретился с ней взглядом, разозлившись из-за того, что она предположила подобное. Когда он ответил, то постарался передать своим возмущенным тоном то, что думал:

— Конечно, нет.

— Тогда почему ты считаешь меня такой мелочной? Несмотря на то, что я не понимаю, почему ты любишь меня, я никогда не оставлю тебя. Я просто не смогу, Эйнштейн. Ты мой прекрасный принц. Единственный мужчина во всей вселенной, способный дотянуться до моих сердца и души, которые я считала потерянными. Единственный мужчина, который способен заставить меня чувствовать. Единственный мужчина, которого я когда-либо любила так сильно, что предпочла бы умереть, нежели наблюдать, как тебе причиняют вред.

— В этом случае, почему ты не хочешь, чтобы я увез тебя отсюда? Если ты так сильно любишь меня и если я чувствую то же самое, то почему запрещаешь мне позаботиться о твоей безопасности?

— Потому что мы киборги. А киборги делают то, что правильно для всей расы, даже если это означает ставить потребности других выше собственных.

Мужество и моральная убежденность. Можно ли было полюбить ее еще больше? Эйнштейн решил позаимствовать выражение Сета:

— Отстой.

— Не дуйся. Это слишком мило, а нам нужно еще кое-что сделать, прежде чем я смогу пососать твою восхитительную нижнюю губу.

— Нам обязательно это делать?

— Мы должны.

Эйнштейн вздохнул.

— Тем не менее я предпочел бы отвезти тебя в безопасное место.

— Знаю, очаровашка. Но с этим придется подождать. Нам нужно то, что скрыто на сбитом корабле. Может, я и умнее тебя в сердечных делах, но ты все равно остаешься самым смышленым засранцем поблизости. Если хочешь защитить меня, то посмотри на происходящее с другой стороны. Заставь свой мозг поработать и выяснить, что замышляют военные придурки, потому что тогда и только тогда ты сможешь по-настоящему меня защитить.

Бонни сделала вполне обоснованный вывод.

— Отлично. Ты победила. Мы вытащим все, что сможем, с военного корабля, но только если ты пообещаешь держаться рядом со мной, так как это более безопасно.

— Договорились.

— Серьезно?

— Ну да. Даже я знаю, что плохо выгляжу в скафандре.

— Ты всегда хорошо выглядишь.

— Ммм, — протянула Бонни. — Не забудь повторить это еще раз, когда мы будем одни в твоей комнате.

— Зачем?

— Тебе понравится результат, — она прикусила его нижнюю губу. Эйнштейн застонал, потому что теперь слишком ясно представлял себе этот результат. Черт, он уже мог предположить, что это будет взрывоопасно.

Зачем ждать? Когда Бонни уже хотела прервать поцелуй, он обхватил ее лицо руками и продолжил ласки.

— Что, — ммм. — Ты, — нежное касание языка. — Делаешь? — пробормотала она в его губы.

— Все наши дела могут подождать несколько минут.

— Могут?

— О да, — проворчал он, хотя несколько недель назад даже не мог представить, что способен на такое. — У меня есть кое-что более важное, о чем нужно позаботиться в первую очередь.

— Настолько важное?

— Определенно. Думай об этом как о наказании за то, что напугала меня до чертиков, — Эйнштейн прикусил ее губу, прежде чем пососать язык.

— Ммм. Ты же понимаешь, что это нельзя расценивать как наказание.

Расстегнув молнию, он протолкнул руку в брюки Бонни и обнаружил, что она уже была влажной. Влажной, горячей и такой готовой к его вторжению. Эйнштейн погрузил палец в ее лоно, из-за чего девушка ахнула.

— Я еще не закончил, — пробормотал он.

С медлительностью, которая заставляла Бонни содрогаться, Эйнштейн трахал ее пальцем, ловя ртом ее вздохи и дразня, пока девушку не затрясло. Как бы ему хотелось продлить этот момент, но время неумолимо бежало. Эйнштейн потянул вниз ее брюки, пока те не оказались на лодыжках Бонни.

Отдаленной частью своего сознания он понимал, что на самом деле у них не было времени на это, тем более в любое мгновение кто-то мог войти в комнату. Черт, Эйнштейн даже мысленно спроецировал пару «да пошел ты!» Арамусу и остальным, если бы они попытались связаться с ним по беспроводной связи. Ему нужен был эти минуты с Бонни. Это было необходимо, ведь вскоре им предстояло снова столкнуться с неизвестностью и опасностью.

Подняв девушку, Эйнштейн прижал ее спиной к окну, в котором мерцали звезды. Резкий контраст черного пространства делал ее кожу еще более сияющей и совершенной. Бонни обвила ногами его талию так, что теперь ее киска была у самого кончика члена. Однако Эйнштейн на мгновение задержался, потираясь набухшей головкой о влажное лоно и наслаждаясь тем, как Бонни ахнула, закатив глаза и запрокинув голову, тем самым выражая собственную страсть. Он хотел заморозить время, чтобы это мгновение длилось вечно. Но он был киборгом. Его ждал долг, который Бонни понимала и поощряла.