— Вы хотите сказать, что наши работы могут обрушить эту громадину?

— Именно.

— Но тогда вам незачем было звать меня, я не в силах остановить происходящее. Я и сам пленник.

— Скажите своему главному инженеру, он хороший человек. То есть, возьмите его с собой при побеге.

— При побеге?

— Спасти остров может только одно — затопление системы.

Девушка подошла к стеллажу и достала двухцветную карту подземелий: красным были обозначены гроты и штольни той системы, в которой Максим провел все это время, а синим — тонкие нити галерей тайной подземной паутины.

— Смотрите, — продолжала девушка, — на вашем уровне вот здесь (она провела пальцем по карте) проходит тоннель отсюда до Муксалмы, до него вы можете дойти за несколько дней с помощью проходческого щита. Дойдя до него, необходимо тут же бежать, потому что я узнаю, когда это случится, и начну затапливать систему.

— Почему вы не сделали всего этого раньше? Тут же копались бандиты, и только потом пришли мы!

— Они не особо-то и копали, можно было надеяться на сохранение всего этого.

— Вы так и не объяснили мне, кто вы и где я, и почему мы там, где по моим прежним представлениям, только залежи пустой породы. Вашего грота и ходов нет ни на одной карте.

— Нет, это правда. Прошу извинить, я не представилась. Меня зовут Варвара. Мы с братом — потомки старинного рода. В семнадцатом веке, во время осады монастыря, наши предки были за его стенами в числе ревнителей истинной веры.

— Вы старообрядка?

— У вас это так называется.

— А как же грот и тоннели? Почему никто не знает о них?

— Расскажу на обратном пути. А пока смотрите…

— Кстати, времени у вас мало: в течение недели сюда явится команда с ультразвуковыми приборами, которые могут обнаруживать пустоты.

— Смотрите: на Муксалме тоннель выходит в просторный подвал, там вы найдете лодки. Все они с моторами и заправлены. Теперь смотрите сюда. Это карта семьсот четвертого года. Я оставлю ее там же, в одной из «казанок». На ней обозначен путь через болота — так называемая «Государева дорога», волок, через который протащили корабли с алмазами. Вам будет нельзя светиться в крупных городах, да и вообще в России. Волок идет в сторону Питера, вы будете двигаться по нему до… смотрите, вот на современной карте покажу, вот досюда, отсюда есть тайная тропа, по ней можно попасть в Финляндию, не попавшись пограничникам.

— А дальше? Чего нам, простите, ловить в Финляндии без документов и так далее! Нас же просто депортируют оттуда в Питер!

— Не беспокойтесь и слушайте. Тропа доведет вас досюда, это пустующая деревня. Там вас встретит мой брат, он приедет туда из Лондона через два дня. Он все устроит.

— И что?

— Все. Потом живите, как хотите, только езжайте подальше от России.

— Вы сдурели! Вы выносите приговор всем нам и всему, что здесь…

— Вы сами выносите! Нечего было рыть алмазы…

— О вас знают монахи?

— Нет. Они не знают, что я здесь, и не знают, кто я.

— Так что-то все-таки знают. Прекратите говорить недомолвками. Вы собираетесь затопить все подземелье! А вдруг вода подмоет опоры плиты? Вы же не представляете последствий!

— Успокойтесь. Не представляет последствий ваше руководство, которое с лихвой отобьет затраты за те считанные месяцы, которые система простоит при таких темпах. На остальное им плевать, и на вас в том числе.

Она посветила фонарем на часы, висящие на стене грота. Половина шестого утра.

— Через полчаса у вас подъем. Пойдемте назад.

— Вы так и не сказали, кто вы, и что это за место. С чего я вообще должен вам доверять, может, вы одна из них, и все это просто…

— Вряд ли. Вы просто давно не спали. Пойдемте.

Девушка встала и стала спускаться вниз, в узкую галерею. Максим в последний раз окинул взглядом небольшой грот. Над проемом арки, из которой вела лестница вниз, висело старообрядческое распятие, в стенах ярко блестели крупицы алмазов. Странно, ведь наверняка грот располагался далеко на юге, где, по всем сведениям, порода пуста.

Максим вновь следовал за темной худой тенью в слабом свете фонарика. То, что женщина рассказала за полчаса обратного пути, поразило воображение Максима.

Никоновская реформа загоняла ревнителей старой веры и с давних времен присущего церкви государственного могущества дальше на север. Соловецкий монастырь, символизировавший также и экономическую мощь церкви благодаря своим недрам, стал последним оплотом отчаянного яростного сопротивления. Некоторым отступать было некуда — попади они в руки царским войскам, несчастливая участь постигла бы их. Да и Москве не терпелось вновь обрести контроль над тайными приисками. Никон, сам в прошлом монах и настоятель Соловков, прекрасно осознавал необходимость скорейшего взятия крепости. Не так-то просто это было сделать отряду стрельцов, организовавших осаду монастыря, а на деле оказавшихся заложниками северного климата, холодного моря, становившегося проходимым только к лету. Никаких коммуникаций, по берегам беднейшие рыбацкие деревушки, а перед ними стены — толще, неприступнее, чем даже три линии обороны московской Соборной площади.

Осада затягивалась на годы. Но поражение раскольников к этому времени уже было фактом, а сдача соловецкой крепости — вопросом времени. И это прекрасно осознавал и Никон, и укрывавшиеся за стенами раскольники. Выхода у них не было, и Москва не очень беспокоилась: ни капитал, ни преследуемые не могли теперь скрыться; раздражало только одно: дело затягивалось. А между тем Никон даже не подозревал, что происходило в эти годы под островами.

Под землей закипела работа. Непокорные монахи, понимая, что может ждать их после взятия крепости, решили обустроить себе убежище среди залежей кимберлита. На старинной карте подземных разработок, которую Антон несколько раз показывал Максиму, есть несколько штолен, одиноко уходящих в разные стороны и вскоре обрывающихся, не прорастая вглубь отростками и не соединяясь с остальными галереями поперечными штоленками. Это значило, что в этих местах порода более не была алмазоносной. Когда Никон покинул монастырь, от главного входа резко на юг только намечалась штольня. Причем за отвоеванные у земли десять-пятнадцать метров она успела дать три очень крупных самородка. Казалось, монахи двигались в нужную сторону. После Никона работы продолжались от рассвета до заката, иногда в две смены. Галерея на протяжении метров пятидесяти представляла собой большой широкий тоннель, который потом начинал ветвиться подобно кроне дерева, покоящейся на высоком стволе. У сформировавшейся и привычной подземной системы за пару лет появился громадный отросток, полностью меняющий облик монастырского подземелья. И тут с материка свалилась осада. Тогда в головах блокадников родился план. Никон, да и никто в Москве не знал еще об объемах работ, проведенных в южном направлении алмазного рудника.

В то время, пока под стенами стоял лагерь царских стрельцов, глубоко под монастырем, в копях, срочно была прорублена огромной толщины поперечная штольня, по карте отсекавшая новый рудник от старой системы. Эта штольня представляла из себя тоннель, на несколько метров глубже уровня пола подземелья, около пятнадцати метров в ширину, расходящийся от южной штольни по периметру всего нового рудника, замыкаясь в кольцо. Как будто под гранитным щитом кто-то возводил крепость. Образовавшийся «ров» стали ускоренными темпами заполнять пустой породой. Кстати, в одном месте над новой системой гранитный потолок был сильно поврежден, в плите была небольшая трещина, что позволило втайне проделать второй выход, совсем маленький и незаметный, где-то в лесу, довольно далеко от монастыря. Радости в осажденных стенах не было предела. Фактически кольцо блокады было разомкнуто — ведь теперь никто не мешал потихоньку бежать, покинуть монастырь, не показываясь при этом на поверхности. Но этому не суждено было сбыться. Все оставались внутри обители.