Известно, что Сталин любил дома со шпилями. Когда планировали строительство восьми московских высоток, то проекты были представлены поначалу без шпилей, но вождь лично проследил за тем, чтобы эта ошибка была исправлена. Говорят, секретная система подземных путей «Д-6», или, по-народному, «Метро-2» проходит под каждым из этих зданий. В Москве много так называемых «сталинских» домов, которые и задают общий имперский стиль центральной части города. Каприз времени: нелепо смотрятся эти обломки коммунистической мечты, когда вечером на их крышах зажигаются огромные разноцветные рекламные надписи — монументальные памятники новой эпохи. Среди таких домов тоже встречаются экземпляры со шпилями. Есть такие здания, внешне абсолютно гармоничные, но нелепый шпиль, неизвестно на что прилепленный где-нибудь на углу крыши, просто вызывает недоумение. Обычные себе дома пятидесятых годов застройки, высокие потолки, лепнина, гербы и профили рабочих и колхозниц на фасаде, памятные таблички на стенах. Зачем такой неуклюжий шпиль? Может, так в Москве обозначены дома, под которыми на глубине спрятаны секретные станции правительственного метро? Неизвестно.

Один такой дом стоит на Садовом кольце. В нем, кстати, действительно есть метро. Метро «Смоленская» Филевской линии. И закопано оно совсем неглубоко — даже эскалатора нет. Во дворе этого дома можно увидеть все то же, что и в обычных дворах. Детская площадка, на первый взгляд, ничем не отличающаяся от других (только приглядевшись, можно заметить, что возведена она в каком-то странноватом стиле, слабо напоминающем модерн. Тут и колонны, оканчивающиеся четырьмя лошадиными головами, какой-то недетский декор… да и детей на ней никогда нет), есть во дворе и вентиляционные столбики бомбоубежища, куда же без него «сталинскому» дому. Но к ним тоже москвичи давно уже привыкли. Посередине двора, однако, есть наклонный автомобильный съезд вниз, под дом. Ничего особенного, наверное, подземная стоянка. Только мало кто видел, чтобы туда кто-нибудь заезжал или выезжал оттуда. Ворота вниз тяжелые, железные. Да и странно было бы: в пятидесятые годы в нашей стране не строили подземных парковок. Ворота эти закрыты, и всякий мусор скапливается у них, а осенью туда залетают опавшие листья. Только как-то утром пройдешь мимо, а листьев уже нет, зимой снег тоже убирают незаметно. Так же незаметно кто-то в одну ночь в начале зимы бережно закрывает войлоком вытяжки на Кутузовском. Говорят, там есть подземная дорога. Да мало ли, что говорят! Есть в этом дворе секретное метро, нет его, кто же расскажет. Только одним летним вечером, когда золотистое июльское солнце клонилось к закату, массивные ворота открылись, и во двор выкатился черный микроавтобус с затемненными стеклами и синим огоньком на крыше.

Медленно Максим приходил в себя. Он опять лежал на холодном полу. Скованные наручниками кисти онемели. Тело ныло, в голове пульсировала боль. Тряпки на голове не было. Подвал. Опять?! Нет, это было просто невыносимо. Он променял бы сейчас что угодно на то, чтобы оказаться на воздухе, под небом, а не в унылом сером, окаймленном со всех сторон бетоном подвале. Рядом лежал Александр Андреевич. Больше никого.

— Александр Андреевич! Александр Андреевич! — позвал Максим. Тело заворочалось и издало звук, похожий на глубокий вздох, в котором был и хрип, и свист, похожий на тихий стон. Видимо, он еще не до конца очнулся от сна.

— Кто здесь?! — выпалил он почти через минуту.

— А где тот, которого увезли с нами? — спросил Максим.

Александр Андреевич повернулся на бок, с огромным усилием приподнялся и сел без помощи рук. Удержаться в таком положении было проблематично, он чуть было не завалился на другой бок, но вдруг выпрямился и, перебирая ногами, дополз до стенки и облокотился на нее.

— Васю, ясно, Женька, понятно, Димку… Димка-то и сдал нас, падла, я нужен, ты… ты что здесь делаешь!? — злобно спросил он у Максима.

— Сижу с вами в подвале, как видите. Где тот, кого увезли с нами?

— Ему хорошо.

— Убили?

— Заплатили. Когда убивают, редко кому хорошо, если ты не мазохист и не гот к тому же. Почему тебя не убили? Ты что, вроде приманки у них был? А? И ты чекист. Куда не глянь — одни чекисты, время не изменилось. Видишь, они не очень хорошо платят на низких должностях, — ехидно процедил он.

— Простите, конечно, но вы рехнулись, Александр Андреевич, или на вас снотворное плохо влияет.

— И как ты объяснишь, что тебя просто не прищелкнули у стенки там, как Васю, а сидишь тут, сволочь. Ладно. Вы все-таки опять победили, но меня взяли в первый раз. А помните, может, в девяносто пятом, подземный склад с героином? Кто стоял у руля? Пупкин? Не помнишь? Да вижу, что новенький, вижу. Не пугайся. Хреновая у тебя работа, но, может, и станешь потом сам к стенке народ отправлять. Способности у тебя есть. Актерские.

— Идите вы, Александр Андреевич. Монолог в стиле Чацкого, не поспоришь. Объясняю для тех, у кого не прояснилось в голове: не знаю я, почему я здесь, не знаю. Догадываюсь, конечно. Скажите, почему бы вам так же сразу не пристрелить меня было, а?

— Догадывается он! Сейчас не тридцать седьмой, когда после операции своих стреляли, чтобы язык за зубами держали…

— Идите в баню, Александр Андреевич.

Максим выходил из себя. Теперь его считали сотрудником ФСБ, который помог задержать банду подземных преступников. Он подумал, не рассказать ли обо всем, что произошло с ним в метро, о том, как тот, кто отдавал команды спецназовцам, оказался человеком из его лаборатории… но вовремя остановился.

— Вполне себе нормальная история. Догадывается он! Нафига только болтать чепуху, знаем, как это делается, знаем. Как же Димка смог? Никогда бы не подумал. И на старуху бывает проруха, черт возьми. Да. На черном рынке могли изловить разве что. Небось продал, тварь, не тому, и все. Тупица был, а тоже скрывался неплохо. Брата своего в могилу только так, значит…

— Идиот, — мрачно заключил Максим.

Плен уравнял их в правах. Тогда, у тайного входа в бункер, Максим был жертвой. Каждый мог отправить его на тот свет, в любую минуту могли изрешетить, шутили, медлили зачем-то. Медлили и играли его жизнью. Нет смерти хуже, чем от руки бандита. Государство завоевывало себе право убивать многие столетия, всю историю человек привыкал к тому, что его жизнь принадлежит Родине. Странное словцо. Шутят, что государство называет себя Родиной тогда, когда ему от тебя что-то нужно. И чаще всего — это твоя жизнь. Теперь, Максим и тот, кто еще несколько часов назад был ему страшен и в то же время внушал надежду на жизнь рядом с Василием Борисовичем, готовым истратить несколько пуль из обоймы Калашникова, теперь этот человек наравне с ним, Максимом, простым кандидатом наук, лежал в подвале с точно так же костенеющими от наручников руками. Теперь они были на равных. Это было хоть что-то. И этого пока было достаточно. И почему-то уверенности у Максима прибавилось.

— На выход! — раздалось сверху. Послышался лязг ключей, похожий на тот, что Максим слышал, свисая на скобяной лестнице в глубокой вентиляционной шахте. Прямоугольник света — проем открывшейся двери — зажелтел где-то наверху. Лучи пробивались сквозь арматуру винтовой лестницы. Двое спустились, лестница загудела под тяжелыми шагами. Максим зажмурился. За этот день его глаза уже устали перестраиваться и готовы были вновь просто сомкнуться.

— На выход! — повторили сверху.

Один из спустившихся потянул Максима вверх и помог ему встать на ноги. Любое движение было поначалу очень трудным для сведенного холодом тела. Наручники не сняли. Пальцы не слушались и не чувствовали ничего, даже когда Максим попытался потеребить руками, чтобы хоть как-то понять, что с ним происходит, ему на миг показалось, что дальше сомкнутых на кистях колец больше ничего нет. Последняя ступенька узкой железной лестницы. Порог.