На совещании в проектной конторе — именно чтобы не доводить расхождение мнений до ссоры — Вертушин недвусмысленно подчеркнул, что реконструкция решена в самых верхах и что там же принят как наилучший проект, названный «Вариантом Пинегина». От них требуют рабочего проектирования, чертежей для строителей и монтажников, одно это и следует обсуждать — график выдачи листов. Совещание прошло гладко, даже Шелепа не спорил. Всех тревожило, справятся ли они в короткий срок с таким объемом работ.

Но уже через несколько дней Вертушин с возмущением узнал, что у себя в группе Шелепа повел иные речи: предлагает какой-то свой вариант, грозит, что, если не согласятся с ним на месте, станет жаловаться в центр. Вертушин вызвал Шелепу.

— Да, с вариантом Пинегина я не согласен, — ответил Шелепа. — Почему на совещании не выступил против? Просто застало меня это дело врасплох, еще не успел продумать свой вариант.

Вертушин с иронией спросил:

— А за два дня, что прошли от совещания, вы успели придумать новый вариант, который вполне заменяет тот, над которым целый коллектив работал три года?

— Нет, не заменяет, — возразил Шелепа, — а превосходит.

Вертушин постарался сдержать раздражение.

— В чем же он состоит, этот ваш удивительный вариант?

— Да, удивительный! — с вызовом ответил Шелепа. — Я не спорю, для своего времени проект Пинегина был великолепен. Но с тех пор прошло десять лет, техника гигантски шагнула вперед — пятьдесят седьмой год!..

— У нас не урок политграмоты! Нельзя ли поконкретнее?

— Одну минуточку! Знаете, что я предлагаю! Вообще отказаться от кокса. Вторую очередь комбината базировать на автоматизированных электропечах. Построить новую электростанцию и запустить в гигантских масштабах электрометаллургию.

Вертушин изумился:

— Вы в своем уме, Олег Алексеевич? Прочтите проектное задание, там уже рассматривалась ваша мысль и была отвергнута как невыгодная. К сожалению, выпускаемые промышленностью электропечи заменить наши огромные шахтные агрегаты не могут.

— Да, конечно, не могут. Я и не предлагаю ориентироваться на освоенные стандартные образцы. Моя мысль такова: использовать современные научные достижения, пока еще не внедренные в промышленность. Вы меня понимаете? Разработать специально для нас крупные, высокоэкономичные, полностью автоматизированные электропечи.

— Фантазия! — презрительно бросил Вертушин. — Этих печей нет. Они лишь создаются в институтах. А нам нужно срочно строить вторую очередь комбината.

Шелепа внимательно посмотрел на Вертушина.

— Мне кажется, вы живете вчерашним днем, — сказал он.

Вертушин повысил голос:

— Чем я живу — это мое дело! Прошу конкретно: чего вы хотите от меня как руководителя проектной организации?

— Ставьте мое предложение на обсуждение в техсовете, — сказал Шелепа после некоторого молчания.

— Хорошо, на техсовете я поставлю. Меня интересует другое. Техсовет, разумеется, отвергнет ваши нелепые предложения. Можно ли считать, что после этого вы бросите болтовню и сядете за проект, которого от нас требуют?

Шелепа тоже разозлился.

— Я не болтаю, а разъясняю технические недостатки вашего проекта. Что бы ни постановил под вашу диктовку техсовет, я буду настаивать на своем…

Вертушин встал из-за стола. Он тяжело дышал.

— Не находите ли вы, — сказал он со злой вежливостью, — что в этих условиях нам будет трудно работать вместе?

Шелепа отозвался:

— Да, нахожу: будет нелегко!

5

Пинегин, собираясь в поездку, отменил свои ежедневные приемы. По взбудораженный, больше обычного задыхающийся Вертушин не посчитался с этим и вошел без разрешения.

— Если у тебя серьезное дело, — сказал Пинегин, — отложим дня на три. Еду на Имаргу.

— Дело серьезное, — ответил Вертушин. — Откладывать не будем. Мне нужно десять минут.

— Ладно, — согласился Пинегин. — Десять минут выделю. Садись на диван и отдышись.

Закончив свои дела, Пинегин повернулся к Вертушину:

— Ну, чего там стряслось? Крыша рухнула на головы проектантов?

— Хуже, Иван Лукьяныч. Вожжа кое-кому под хвост попала… Почище крыши…

— Не Шелепе ли? — догадался Пинегин. — Он что-то второй день записывается ко мне на прием, секретарь посылает его к Сланцеву, он не идет.

— И не пойдет, Иван Лукьяныч. Ему только тебя нужно. Ты послушай, какую он смуту развел в конторе!

Вертушин рассказал о неладах с Шелепой, о бурном заседании технического совета, о вызывающем поведении Шелепы на заседании. Обсуждение поначалу шло самое деловое, выступали все члены совета: ни один не высказался за предложение Шелепы, пришлось ему услышать много неприятного. Другой, встретив такой единодушный отпор, задумался бы, все ли у него правильно. А он обозвал членов совета ретроградами и пригрозил, что разоблачит их перед Пинегиным, а не послушает его Пинегин — найдет ходы, в высшие сферы…

— Это пустяк — его поведение, — говорил Вертушин, снова начиная задыхаться от волнения. — Мы не классные дамы, сюсюкать не обязательно. Да ведь он что? Вместо работы кляузы строчит. Я его вызывал вчера вечером — ну, разговор пошел на ультрафиолетовых басах… Больше терпеть я не могу.

Пинегин сказал задумчиво:

— Электропечи, значит… Была, была такая мысль. Только мы ее отвергли как мало для нас подходящую. Ты бы ему разъяснил это.

— Неужто же не разъяснял! Да ведь он, говорю тебе, весь упор делает на какие-то особые печи, которых никто пока и не думает выпускать.

Пинегин усмехнулся:

— На чужого дядю надеется, что тот ему готовенькое поднесет. Знаю эту породу, что любят свои трудности на плечи других взваливать, — неважные работники. Спихотехники! От меня чего хочешь?

— Не можем мы с ним в одном учреждении. Или я, или он.

— Ладно. Приму его после поездки. Побеседуем по душам.

Спускаясь с Вертушиным по лестнице, Пинегин сказал ворчливо:

— Десять минут просил, а сидел час. Все твои дрязги, с Шелепой вместе, не стоят часа.

6

Для поездки в тундру Пинегин выбрал вездеход: даже «ГАЗ-69» не мог бы пройти по весеннему снегу. На Имаргу отправляли снаряжение и продовольствие, ехал старичок завхоз геологической партии со своими рабочими, Пинегин пристроился к ним. Он сидел рядом со споим шофером Василием Степановичем, остальные разместились в кузове.

Первый десяток километров шел через город и пром-площадку, потом дорога поворачивала направо. У поворота Пинегин приказал:

— Здесь перекур. Надо размять ноги.

Он вышел из кабины, потопал валенками по оседавшему снегу и присел на камень. Ужо высокое майское солнце заливало землю, можно было распахнуть полушубок. Кое-где на скалах от снега поднимался пар, на дорого и между кустами он нестерпимо сверкал желтыми и синеватыми огоньками. Но Пинегин не глядел на снег, перед ним, в долине, сжатой тремя горами, открывалась панорама города, он не мог оторвать от нее взгляда.

К задумавшемуся Пинегину подошел Василий Степанович.

— Поехали, Иван Лукьяныч. Все же пятнадцать ниже нуля.

Дорога километров шесть плутала по склону горы, потом спустилась к болоту и тут пропала. Пинегин, приоткрыв дверцу, оглянулся — позади нависал крутой гребень, издалека казалось, будто два человека склонились над обрывом, место это так и звалось «Скала часовых». Пинегин всегда любовался этой диковинкой природы, еще недавно здесь проходила граница между крошечным обжитым клочком земли и дикой лесотундрой. Сейчас граница отодвинулась километра на три, путь шел через поселок у болота, дальше простирался нехоженый край.

Вездеход, сипло дыша, взбирался на холмы, катился вниз, качался на кочках, переползал через стволы, полускрытые снегом, вертелся у воронок и рытвин, словно обнюхивая их, то замедлял, то ускорял свой бег, то вовсе останавливался — Василий Степанович вылезал из кабины и пробовал снег ногой: проверял дорогу. Потом потянулось русло горной реки — отполированный зимними бурями лед синевато сверкал, сквозь его метровую толщу виднелась темная вода, проглядывали валуны на дне. Невысокие голые горы сдавливали речку, внизу, на их склонах, рос лесок, обычные в этих местах лиственница, березка, ива — рахитичные деревца, клонившиеся к земле, боявшиеся высоты и простора. Яркое солнце низвергалось на горы и лесок, зеленое сверкание диабазовых обнажений смешивалось с многоцветным сиянием снега, даже черные деревца тускло поблескивали. Пинегин, наслаждаясь игрой света, то закрывал, то открывал глаза, отдыхал и думал — все о том же. Мир был дик, убог и по-своему наряден, нищая, северная красота, немного ей отпущено сроку — апрель, май, дальше дожди, потом снова холода и пурги. И этот оштрафованный самой природой край скоро будет призван к новой жизни, иная, совершенная красота озарит его, рельсы железной дороги протянутся по тому самому месту, где они едут, на склонах гор появятся станции и полустанки, на земле, девять месяцев в году не знающей пения птиц, зазвучат громкоговорители. Человек отвоюет и омолодит и этот древний угол, выведет на волю хранящиеся в глухих недрах богатства, придется старушке полярной пустыне отступать дальше к берегам океана — до следующего натиска на нее! Да, вариант Пинегина становится делом; ему, Пинегину, уже начинало казаться, что главную цель его жизни завершат другие, самому не придется увидеть этого преображенного края, — нет, увидит, не только увидит, еще сам, засучив рукава, будет месить, как глину, все эти горы, долинки, речки и леса, придавая им новый облик!