Огромное государство, созданное мечом литовских князей, было далеко не прочным объединением. Под верховной властью великого князя — господаря, находилось много мелких княжеств, в которых правили местные феодалы. Первоначально они, признав над собой власть господаря, продолжали оставаться полноправными правителями своего княжества. Однако со временем Гедиминовичи оттеснили на задний план потомков местных династий древнерусских князей. Крупные земельные владения на территории Белой Руси и прочих русских княжеств переходили из под власти удельных князей в управление родственников и приближенных литовского господаря. Местные князья-Рюриковичи отчаянно цеплялись за уплывающую из их рук власть, не желая терять свои обширные владения и многочисленных подданных.

Кроме того, литовские князья, ставшие обладателями крупных уделов, начинали тяготиться своей зависимостью от центральной власти. В общем, положение в Великом княжестве Литовском было таково, что Ольгерд с Кейстутом вынуждены были править, не вкладывая мечи в ножны. Вся жизнь их прошла в походах и битвах. И невозможно было даже определить, кто представлял собой большую опасность: правители соседних государств или беспокойные подданные великого князя. По мере сокращения владений русских князей на захваченных литовцами территориях росло их недовольство, обрастая нитями заговоров. Становились опасными и литовцы, получившие за службу крупные земельные владения, когда в их грешные головы ударяла проклятая жажда власти большей, чем дарованная самим великим князем. И лишь благодаря мудрости Ольгерда вся эта разноликая масса держалась в повиновении.

Ольгерд правил по принципу римских императоров: "Разделяй и властвуй". Великокняжеские земли и владения литовских князей на захваченных территориях, как правило, располагались между землями русских феодалов. Таким образом, местные династии изолировались друг от друга, и в случая возникновения мятежа их можно было легко разбить поодиночке.

Три десятка лет непрерывной борьбы не прошли бесследно для Ольгерда. Не давали покоя раны, полученные в битвах, да и возраст уже брал свое. И хотя ум его по-прежнему оставался ясным и чистым, все труднее становилось заниматься государственными делами из-за частых болезней. И на тридцать первом году правления великий князь литовский совершает поступок, удививший многих — уходит в им же построенный монастырь.

Вероятно, он решился на этот шаг, чтобы скрыть от людей свою старческую немощность, характерную для людей такого возраста. Хотя трудно разгадать все поступки этого удивительного человека.

В небольшом и не самым богатым монастыре на живописном берегу Вилии Ольгерд стремился обрести покой, отдохнуть от многочисленных забот — непременных спутниц владыки княжества, которое во время его правления превзошло размерами большинство западных государств.

Иногда Ольгерд в сопровождении монаха покидал свою обитель и совершал небольшие путешествия по Аукштайтии и Жемайтии. Большая часть его жизни прошла за пределами Литвы, но князь любил свой маленький край лесов и болот, голубых озер и небольших речушек больше огромных и шумных городов Руси, плодородных земель Подолии, Галиции и Волыни, за которые ему приходилось бороться.

Настоящего покоя не нашел Ольгерд и в монашеской келье. Почти ежедневно к нему приезжали литовские бояре и князья, сыновья, брат Кейстут и жена Ульяна — одни за советом, другие навестить своего отца или родственника, третьи просто повидать боевого товарища. Таким образом, Ольгерд невольно оставался в курсе всех дел княжества и помимо своей воли продолжал им управлять, давая советы гостям. Да и не смог бы он сам прожить и дня, не думая о государстве, которое создавал и защищал всю жизнь своими руками. Видно не суждено Ольгерду обрести покой в этом мире.

По-прежнему чутким слухом Ольгерд уловил стук копыт приближающихся лошадей. "Наверное, Ягайло спешит, — подумал старый князь. — Быстро, однако, он, даже не похоже на моего сына. Удалось все-таки Войдылле расшевелить моего ленивого отрока". И действительно, Ольгерд не ошибся и на этот раз. Вошедший в келью монах сообщил:

— Князь Ягайло въехал во врата обители нашей.

— Хорошо, брат Арсений, проводи его ко мне немедля.

Монах вышел и, спустя некоторое время, возвратился в келью с молодым князем.

Ольгерд встретил сына ласковой улыбкой. Однако тяжелая болезнь не позволила старику в полной мере выразить радость от встречи с сыном. Эта вымученная улыбка придала лицу Ольгерда несколько жалкое выражение. Хотя слово «жалость» явно не подходило для человека, заставлявшего дрожать население всех княжеств, граничащих с Литовским государством.

— Здравствуй, сын мой, — медленно произнес старый князь. — Давненько ты не заезжал ко мне. Никому уже не нужен жалкий, беспомощный старик, одной ногой стоящий в могиле.

— Отец!.. — Вырвалось у Ягайлы. Он бросился к ложу Ольгерда, упал перед ним на колени и припал щекой к отцовской груди.

— Ладно, сынок, не оправдывайся. Приехал сегодня, и хорошо. Мне легче будет умирать, попрощавшись с тобой… Я слышал стук копыт двух лошадей. Кто тебя сопровождал в пути? Слуга?

— Ганко со мной приехал, отец. Он остался во дворе.

— Брат Арсений, — обратился Ольгерд к монаху, появившемуся в дверном проеме кельи, едва лишь произнесли его имя. — Приведи ко мне, брат Арсений, того витязя, что приехал с сыном.

Монах вышел, а Ольгерд дрожащей рукой медленно, с любовью взъерошил волосы Ягайлы и предложил:

— Сядь на скамью, сынок. Ты, верно, устал с дороги.

В это время дверь открылась, и в образовавшемся проеме показалось могучее тело Ганко. Голова богатыря осталась вне поля зрения находившихся в келье, так как она была скрыта дверным косяком.

— Входи, входи же, Ганко. Не надо церемоний сегодня. — Обратился Ольгерд к входящему, видя его нерешительность.

Пригнувшись, Ганко боком протиснулся в келью. Глухой скрежет кольчуги о дерево сопровождал его вход. В левой руке, как игрушку, держал он тяжелый островерхий шлем. Богатырь смущенно поклонился своему бывшему повелителю и промолвил:

— Приветствую тебя, великий князь.

— Не называй меня, Ганко, великим князем. Пред тобой лежит смиренно ожидающий своей кончины монах — брат Алексей. Как я завидую твоей богатырской силе и молодости… — Подавив в себе приступ глухого кашля, продолжал Ольгерд. — Все бы отдал: свое имя, литовский трон, принадлежащие мне земли за то, чтобы опять стать молодым, пусть даже простым воином. Как хорошо, Ганко, просто жить, наверное, все осознают это по-настоящему лишь в свой смертный час.

Молодость, молодость! Она пролетела в походах и боях, как горячий арабский жеребец, не знающий седла. Кажется, еще вчера я с братьями сидел за одним столом с отцом своим Гедимином, а он вот уже более трех с половиной десятков лет покинул этот мир. И братьев иных уж нет в живых. Как один день пролетела вся моя жизнь, вся осталась позади, а впереди черта, за которой смерть. Я иду к ней и не могу остановиться, впервые я так бессилен. Перед лицом смерти все равны: и великий князь, правящий многими народами; и смерд, всю жизнь проходивший за сохой; и ремесленник, делающий горшки. От нее невозможно откупиться золотом, против нее бессилен острый меч. Жаль, что ухожу из жизни, многое не успев довести до конца.

— Тебе ли жаловаться, князь, что мало успел совершить в этой жизни! — Вдохновенно воскликнул Ганко. — Ты раздвинул границы Литвы до необозримых пределов…

В это время опять вошел монах и, бесцеремонна прервав речь богатыря, доложил Ольгерду:

— Брат Алексей, к тебе гости: жена, брат твой и сын, а с ними Войдылло.

— Сын!? Который сын?

— Скиргайло.

— Проводи их всех ко мне, брат Алексей.

Первой в келью вошла княгиня Ульяна, жена Ольгерда. На вид ей было лет шестьдесят. Глубокие морщины, избороздившие лицо матери Ягайлы, однако не сумели полностью уничтожить остатка былой красоты.