— Мимо.

— Папа римский?

— Мимо.

— Мэрилин Монро?

— Прямо в точку! У нас побывала несравненная мисс Бачелор!

— Оставь меня в покое, а? — устало попросила Кейт. — Впрочем, что я! Ты на это не способен.

— Могу смело заверить, что опасаться тут нечего, — сообщил Леонард, склоняясь к ней. — Это в самом деле старая кошелка, и ничего больше.

— Без тебя знаю.

— Ей не откажешь в силе духа, в интеллекте и даже в кое-какой бойкости языка. При всем при том она остается чудаковатой старушенцией.

— Знаю.

— Тогда какого дьявола ты так изводишься из-за невинной дружбы Джеймса с этой старухой?

Кейт подняла измученные глаза:

— Вот именно.

Джеймс не был из тех, кто любит пооткровенничать. Человек по натуре открытый, он, однако, не любил вдаваться в личные детали, даже в отношениях с Хью предпочитая роль слушателя, кроме тех редких моментов больших потрясений (например, смерти первой жены), когда человеку нужно выговориться, освободиться от бремени сожалений или вины. Семейные неурядицы, в глазах Джеймса, не подходили под эту категорию, и он не был расположен делиться ими даже с лучшим другом. Да и что мог он сказать? Что несчастен и растерян? Что Кейт и самой ничуть не лучше? О таком можно было говорить только с ней самой, и если она не желала (или не могла) обсуждать происходящее, оставалось только ждать. Как он тосковал по Кейт! Лежал рядом с ней в постели, сидел напротив за столом — и отчаянно по ней тосковал.

«Я же люблю тебя! — хотелось крикнуть ему. — Люблю, как любил! Неужели это уже ничего не значит? Неужели этого уже не достаточно?»

Тоска лежала на плечах тяжеленной мантией и давила, давила… Порой казалось, что это и не тоска вовсе, а настоящее, большое горе. Работая над очередной статьей, слушая ученика, выполняя привычные домашние обязанности, беседуя с Леонардом или пытаясь вызвать на разговор Джосс, Джеймс говорил себе, что никто ни о чем не догадывается, что мантия, которую он носит, никому не видна и ощутить ее дано лишь ему. Тем большим сюрпризом явилось появление Хью.

Когда они уселись в кабинете, Хью разразился долгой жизнерадостной речью. Он бурлил энергией, сыпал шуточками и сиял, как начищенный медяк. Он так быстро шагал взад-вперед по травянисто-зеленому ковру, что рябило в глазах.

— Все чудесно! — говорил он. — Жизнь идет полным ходом! Работы невпроворот. После гольф-клуба был супермаркет, потом оздоровительный центр. То и другое я осилил одной левой.

Джеймс молча слушал. Внезапно Хью резко остановился прямо перед ним.

— А теперь дело за…

— За чем?

— За тобой.

Джеймс устремил на него вопросительный взгляд.

— Хочу, чтобы ты помог мне с той задумкой, помнишь? Насчет эвтаназии. В каком-то смысле все ведь началось с твоей подачи. Продюсеру идея понравилась — да что там понравилась, он в восторге! Ждет не дождется начать. Беатрис согласна. Да, и угадай, кто еще?

— Ну кто?

— Леонард!

— Леонард?!

— Он вчера мне звонил, — сообщил Хью с довольной усмешкой. — Сказал: «Можешь считать, что я перешел в истинную веру».

— Ну да, конечно, — хмыкнул Джеймс. — Ему бы только покрасоваться на экране.

— Какая разница? Так ты поможешь? Уговоришь Беатрис сделать следующий шаг — найти других желающих, лучше всего с медицинским дипломом?

— А почему ты обращаешься ко мне? Мы столько лет знакомы, и до сих пор тебе не требовалась моя помощь.

— Почему? А ты как думаешь почему? — Ответа не последовало, и Хью сказал: — Потому что нет лучшего лекарства от тоски, чем работа.

— От какой еще тоски?

— Тебе лучше знать.

— Со мной все в порядке.

— Ну, значит, и лечить тебя не от чего. Забудем о моем предложении.

— Нет, отчего же! Это очень глубокий и… мм… увлекательный проект.

— В самом деле, но речь не об этом. В дружбе нельзя только отдавать, нужно еще и принимать, а иначе это нездорово. Увидишь, все только выиграют: у меня будет крепкий тыл, у тебя будет чем отвлечься. А в конечном счете может выиграть и Кейт.

— Кейт?.. — эхом повторил Джеймс.

Несколько минут длилось молчание.

— Короче, — наконец заговорил Хью, — с этого дня ты в нашей команде. В конце концов, терять тебе нечего.

Дом Марка в Осни, весь словно пронизанный беззаботной легкостью бытия, с первого взгляда очаровал Кейт. Он стоял на Вест-стрит, фасадом к каналу, и за узкой полосой воды просматривалась луговина, чуть заметно идущая вверх, к собору Святой Фридесвиды. Из окна все это казалось игрушечным.

Первый этаж Марк сдавал молодому индусу (тот окончил колледж в Эдинбурге и только что устроился в Оксфорде в проектное бюро), а во втором жил сам, обставив одну из спален как гостиную. Когда Кейт впервые переступила порог, там вовсю хозяйничал свет: лился в окна и, отражаясь от чего только можно, омывал теплом чистенькую ультрамодную мебель, добавлял сочности в яркие тона ковров и словно вдыхал жизнь в бронзовый бюст, увенчанный бейсболкой.

— Это Робеспьер, — сказал Марк. — Куплен на толкучке за десятку.

По стенам были развешаны оттиски с картин Дэвида Хокни, вдумчивые черно-белые фотографии городских пейзажей вперемежку с мастерски подсвеченными изгибами человеческого тела, а полки (это, как правило, незатейливое обиталище книг) были стальные, серые с ярко-алым.

— Нравится? — спросил Марк, делая общий жест.

— Да, очень! — Стоя в центре комнаты, Кейт медленно поворачивалась, вбирая взглядом краски латиноамериканских орнаментов, гладкую полировку пола, всю эту строгую и одновременно яркую красоту. Это было все равно что смотреть с балкона или с палубы корабля. — Очень! — повторила она. — Здесь столько света и так легко дышится!

— Потому я и выбрал второй этаж.

— А я никогда не обставляла дом… — Кейт запнулась, внезапно поняв, до какой степени это правда. — Я имею в виду с нуля. Просто пользовалась тем, что уже сделали другие. Это не казалось таким уж важным… раньше. — Она взяла со стола индийский подсвечник — медный, витой, приятно тяжелый. — Как, должно быть, чудесно видеть, что четыре стены постепенно становятся жильем, именно таким, какое тебе, лично тебе хочется.

— Чудесно, — согласился Марк, наблюдая за ней.

— Беда в том, что я слишком суетлива. Вечно в спешке, вечно на бегу, а за мной остается только хаос. Джеймс… — Кейт помедлила, — он однажды подарил мне настенную тарелку с надписью «Только нудные женщины аккуратны», но я бы не возражала, я бы даже хотела… если бы только выпал шанс что-нибудь обустроить своими руками!

— А где вы жили раньше, до Джеймса?

— На квартире. Снимала на паях с пятью точно такими же, как я. Никто из нас даже не попытался ничего там изменить.

— Почему?

— Просто в голову не пришло. Я, например, не задумывалась о таких вещах. Важно было только одно — Джосс.

— Кто это, Джосс?

— Моя дочь. Был у меня один тип, канадец. Стоило мне намекнуть ему, что я беременна, как его и след простыл.

— Вещи кажутся важными или не важными в зависимости от того, какой это этап жизни, — задумчиво заметил Марк.

— Когда родилась Джосс, мне было уже двадцать два.

— Да, я моложе, — спокойно согласился он, — и у меня было на десять лет больше свободы.

— Я бы никогда не променяла Джосс на свободу!

— Этого я не имел в виду. Свобода может показаться важной и в зрелом возрасте. Захочется восполнить ее недостаток.

— Свобода… — повторила Кейт, пробуя слово на вкус. Взяла с дивана подушку, ярко расшитую грубыми, самобытными изображениями птиц, и прижала к груди. — Здесь у вас свободой пропитан сам воздух.

— Правда.

— Порой… — Она сделала глубокий вздох. — Порой люди так смыкаются вокруг, что невозможно дышать. Мне всегда казалось, что выслушать, поддержать и помочь — это самое малое, что можно сделать для других. Самое малое, да… только если у тебя все в порядке. В данный момент… — Она не могла продолжать и поднесла подушку к лицу, укрылась за ней.