К тому времени я уже стал автором краевой газеты «Терек», выходившей в Пятигорске. Первой моей публикацией в этой газете была «Казачья песня» (1929):

Я был зачислен в актив при Терской ассоциации пролетарских писателей (ТАПП), которой руководил в те годы известный на Тереке драматург Алексей Славянский.

Это была колоритная фигура. Он ходил в черкеске с газырями, затянутый серебряным наборным поясом, при кинжале, и от всего его облика так и веяло казачьей удалью и Гражданской войной.

Вспоминаются литературные вечера, на которых читали свои произведения пятигорские литераторы Воробьев, Трумпельдор и другие. Все они были значительно старше меня, чаще публиковались, но, к сожалению, не оставили большого следа в литературе последующих лет.

Многим обязан я моему школьному учителю русского языка и литературы А. Сафроненко, по-отечески поддержавшему меня в стремлении стать настоящим писателем.

— У нас был Лермонтов, теперь у нас Михалков! — любил он пошутить в нашей школьной аудитории.

Мне не довелось встречаться ни с М. Горьким, ни с В. Маяковским. Потрясенный смертью великого поэта, я написал стихи и послал их в редакцию одной из московских газет с просьбою не высылать мне гонорар. Стихи напечатаны не были.

В 1930 году, по окончании пятигорской школы 2-й ступени имени 25 октября, я решил начать самостоятельную жизнь.

«…Посылаю сына в Москву, чтобы попытаться поставить его на ноги. Его задача — получить нужное для писателя образование — путем работы в библиотеке, посещения театров, диспутов и общения с людьми, причастными к культуре. Если в течение года он сумеет двинуться вперед и будут какие-либо надежды, то возможно учение в литературном техникуме, если нет — он поступит на завод рабочим и потом будет учиться по какой-нибудь специальности…» — писал отец в письме своей сестре М. А. Глебовой, проживавшей в столице.[1]

Мне исполнилось семнадцать лет.

— Больше всего ты любишь писать стихи. Попробуй свои силы. Учись дальше. Попробуй вылечиться от заикания. Работай над собой. Может быть, со временем из тебя что-нибудь и выйдет. Но главное, чтобы из тебя вышел человек! — напутствовал он меня, провожая в Москву.

Страдая с детства дефектом речи — заиканием, я никогда не стеснялся своего недостатка. В определенных трагикомических обстоятельствах я так умел обыграть свое заикание, что в школе никому из моих сверстников и в голову не могло прийти посмеяться надо мной.

Человек, лишенный чувства юмора, чаще всего обидчив и потому несчастен. Ему трудно жить среди людей. Он мнителен и любую безобидную шутку в свой адрес может воспринять как оскорбление. Зато бесценно свойство человека, умеющего посмеяться над собой. Это я хорошо усвоил с детства.

Полный надежд, готовый преодолеть любые житейские невзгоды, я покинул отчий дом.

Существовать на литературный заработок было трудно. В течение трех последующих лет я сменил ряд профессий: работал разнорабочим на Москворецкой ткацко-отделочной фабрике, был помощником топографа в геолого-разведочной экспедиции в Восточном Казахстане и в изыскательской партии Московского управления воздушных линий на Волге. Мне пришлась по душе дружная кочевая жизнь геологоизыскателей — жизнь, полная романтических неожиданностей, трудностей и приключений. Но я не оставлял мечты о литературном творчестве.

С 1933 года я стал более или менее часто печататься в столичной периодике. Опубликованная в «Огоньке» песня «Марш эскадрилий» была неожиданно перепечатана «Правдой». К этому времени относится начало моей долголетней дружбы с такими выдающимися мастерами советской эстрады и театра, как Рина Зеленая и Игорь Ильинский. В их исполнении впервые зазвучали со сцены и по радио мои стихи для детей.

Меня зачислили на внештатную работу в отдел писем редакции «Известий». Здесь я впервые встретил ставшего на многие годы моим близким другом молодого, но уже популярного писателя и фельетониста, доброго, умного, талантливого Льва Кассиля. На всю жизнь останется для меня примером этот чудесный человек, один из зачинателей советской детской литературы. Он был вторым браком женат на дочери великого русского певца Леонида Собинова — Светлане, и в их доме всегда царила неповторимая атмосфера счастья, любви и творчества. Лева Кассиль вел семинары молодых писателей, и многие литераторы должны быть ему благодарны за бесценные советы и помощь.

Молодые поэты и прозаики тридцатых годов выступали на страницах многотиражек, в рабочих и студенческих аудиториях, по командировкам редакций выезжали на новостройки и в колхозы страны. Для меня, как и для многих моих товарищей и сверстников по литературному объединению при журнале «Огонек» (А. Недогонов, Е. Долматовский, Л. Ошанин и др.), равно как и по Литературному институту имени А. М. Горького (К. Симонов, М. Алигер, С. Васильев и др.), стало насущной потребностью творчески откликаться на события времени. Я писал стихи о челюскинцах, о перелете Чкалова, о пограничниках, о событиях в Испании и Абиссинии, — обо всем, чем жило тогда наше поколение.

Вслед за первым сборником стихов, выпущенным в библиотечке «Огонька», стали выходить мои книжки, в которых все большее место занимали стихи для детей.

Мои творческие начинания в области детской литературы были замечены. В 1937 году я был принят в члены Союза советских писателей.

Я был увлечен студенткой нашего института, высокой, статной девушкой с большой русой косой за плечами.

Встречаю я ее как-то в Доме литераторов.

— Хочешь, я посвящу тебе стихи и опубликую их завтра в «Известиях»? — обратился я к ней, зная заранее, что стихи мои уже стоят на полосе очередного номера газеты.

— Попробуй! — улыбнулась моя избранница.

Я поспешил в редакцию, успел заменить название стихотворения и вставил имя девушки в текст стихов. Наутро в «Известиях» вместо «Колыбельной» появилось мое стихотворение «Светлана».

Надо признаться, что моя попытка снискать благосклонность моей избранницы мне так и не удалась. Но стихи привлекли внимание другого человека, от которого зависели жизнь и смерть миллионов советских людей.

Меня пригласили в Центральный Комитет партии. Принял меня ответственный работник ЦК — Сергей Динамов.

— Ваши стихи понравились товарищу Сталину! — сказал он мне после небольшой паузы, внимательно разглядывая сидящего перед ним молодого автора. — Товарищ Сталин поинтересовался условиями вашей жизни. Не надо ли чем помочь?

Дочь Сталина звали Светланой. Мог ли я предполагать такое совпадение?

Наступило тревожное время.

Газеты захлебывались гневом и негодованием, клеймя в своих публикациях «врагов народа», «шпионов» и «диверсантов». По стране шли судебные процессы. Навсегда исчезали люди любых профессий. Исчезли поэты — Павел Васильев, Борис Корнилов, Ярослав Смеляков. Я знал их, дружил с ними. За что их арестовали? Кто следующий? Может быть, и до меня дошла уже очередь? — невольно думал я. Думал и боялся, что однажды ночью придут и за мной.

Мы боялись не верить тому, что писали газеты, передавало радио. «Может быть, они действительно в чем-то виноваты?» — утешал я себя, узнавая о новых арестах. Доживи мой отец до 1937-го и последующих лет разгула сталинских, бериевских и ежовских беззаконий, не исключено, что наша семья разделила бы участь многих семей «врагов народа», «вредителей» и «классовых врагов». Аргументов для расправы над моим отцом по тем временам было бы предостаточно: знание английского языка, книга с подозрительным названием «Почему в Америке куры хорошо несутся?» (а у нас плохо?!), дворянское происхождение — все это могло сыграть трагическую роль в судьбе нашей семьи. Но как говорится, Бог миловал! Пронесло!