За десять минут до срока смены прибежал с фронта вестовой и сообщил, что красные неожиданно перешли в наступление и прорвали фронт.

Известие моментально передали в дивизию и оттуда получили короткий приказ:

«Бросьте роту Святцева! Всем оставаться на месте!»

И сейчас же твердым шагом, как на парад, пошли молодцы ударной роты спасать положение.

Командир дивизии не отходил от телефона, каждые пять минут слушая донесения штаба полка.

Он отрывисто сообщал новости окружающим его офицерам.

— Фронт прорван!

— Конница Буденного брошена в прорыв!

— Рота капитана Святцева вышла!

И всем показалось, что они слышат четкий шаг образцовой роты, видят стройную фигуру капитана, отдающего уверенным голосом команду:

— Справа по линии в цепь! Бегом марш!

Стало легче. Свободнее. Адъютант улыбнулся.

— Пропала буденновская конница!

Дальше все шло, как по маслу. Стрельба противника вдруг прекратилась. Конница остановилась, не ударив на роту. Святцев спокойно занял позицию. Противник молчит...

Святцев просит разрешения пойти в атаку.

— Разрешить.

— Рота капитана Святцева вышла в атаку.

— Подтянуть резервы.

— Рота капитана Святцева...

Дивизионный вдруг вскочил и бросил трубку аппарата.

В напряженной тишине звук от падения трубки прозвучал как взрыв бомбы.

Из штаба полка сообщили:

«Рота капитана Святцева окружила штаб, захватила обозы и артиллерию и перешла на сторону красных. Мы отстреливаемся».

XI

В этот же день от фронта, занятого красными войсками, в штаб дивизии летел верховой.

За пазухой его шинели был секретный пакет на имя военкомдива, а в пакете рапорт следующего содержания:

«Доношу, что в пять часов утра рота противника, выкинув белый флаг и захватив обозы и артиллерию своего полка, в полном составе перешла на нашу сторону. Командир роты, капитан Святцев, называет себя членом одесской организации РКП Петром Сергеевичем Волиным. Никаких документов, подтверждающих это заявление, при нем не имеется. Жду ваших распоряжений.

Военком Н-ского кавполка Архангельский.»

Москва. Октябрь 6-го года.

I

Он повис в воздухе, держась одной рукой за подоконник, а другой за водосточную трубу. Снизу пахнуло жаром разгоряченного за день асфальта и запахом чего-то жареного. Особенно отчетливо и назойливо тревожил сознание именно этот запах. Несколько секунд он все свои мысли сосредоточил на разгадке того, что там жарят:

— Яичницу с колбасой, — решил он, наконец, и, решив, вернул свое сознание к основному.

Он слышал, как там, в комнате, из окна которой он только-что бежал, трещала дверь, поддаваясь ударам плеч и ружейных прикладов. Этот треск торопил ход его мыслей, заставлял быстро и четко принять решение.

Вниз?

Опасно. Они несомненно оцепили дом.

Страшным усилием воли, напрягая впившиеся в подоконник и трубу пальцы, он посмотрел в душный колодезь двора. Там суетливо бегали тени людей.

Вниз нельзя.

Неуверенный в прочности трубы, стал он карабкаться наверх, вздрагивая и останавливаясь каждый раз, когда железо трещало под тяжестью его тела.

Острый край крыши разодрал кожу ладони, и в тот момент, когда усталое тело на половину легло на свежеокрашенные листы, снизу раздался выстрел. Пуля ударилась в стену, и куски кирпича полетели в сторону.

Он не стал ждать второго выстрела. Сильным рывком поднялся он выше и, сгибаясь, как обезьяна, двигающаяся по земле, перебежал по шумящему насту железа к слуховому окну. Скрывшись в это окно, он через секунду долез на противоположную сторону и в том же полусогнутом положении побежал дальше.

Соседний дом был на два этажа ниже, и, спрыгнув, он едва не вывихнул ногу.

Он слышал еще несколько выстрелов, слышал шум и крики и, только миновав пять или шесть крыш, почувствовал себя вне опасности.

Это сознание улыбнулось ему тогда, когда он сидел на плоской крыше семиэтажного дома, выходившего на угол двух улиц.

Перегнувшись через железную решетку, он ориентировался и без труда узнал место.

Шум экипажей, гул толпы и мутные пятна фонарей внизу сулили возможность незаметно скрыться в вечернем движении города.

Стараясь стать как можно более плоским и незаметным, он полез вниз по узкой дрожащей пожарной лестнице.

Четыре этажа он миновал благополучно, но между четвертым и третьим задержался в нерешительности.

Ниже, вплотную к лестнице, подходил небольшой балкон, а на балконе, в изящном кресле, сидел человек, куривший сигару. Лицо человека было обращено прямо в сторону лестницы, и беглец, прижавшийся к ее упругим перекладинам, знал, что еще два шага и — он будет открыт.

Инстинктивным движением поднялся он на одну ступеньку выше, но в это же самое мгновение соседнее с лестницей окно третьего этажа открылось, и женская головка выглянула наружу.

Балкон был ниже и справа. Окно — выше и слева.

Человек на лестнице сжался в крошечный комок, осторожно просунул ноги в промежуток между двумя ступенями и, усевшись более или менее удобно, старался найти выход из своего положения.

Женская головка сверху позвала:

— Дик.

Голос мужчины с балкона ответил:

— Ева.

— Мои ушли, Дик. Мы можем болтать целый час.

— Только час?

— Ты жаден Дик. Час — это очень много.

— Час с тобой — это одна секунда. Но ничего не поделаешь, придется довольствоваться часом.

Человек на лестнице подумал, что час — это целая вечность и что страшно глупо целый час заниматься любовными разговорами.

Человек на балконе вдруг поднялся с кресла.

— Слушай, Ева. Блестящая идея. Что если я поднимусь по лестнице к тебе в окно?

Он сделал шаг вперед и, протянув руку, взялся за перекладину.

Человек на лестнице понял, что не только час, но секунда может равняться вечности.

— Нет, нет, Дик, ко мне нельзя. Соседи дома.

— Я буду тих, как кошка.

— И не будешь целоваться?

— Целоваться? Нет. Целоваться я буду.

— Ну вот видишь. Соседи услышат и... Слушай, Дик. Я спущусь к тебе.

— Ты?

— Ну, конечно. Здесь десять шагов, и ты сможешь помочь мне.

— Что же, пожалуй. У тебя не закружится голова?

— Ты смеешься.

— Лезь.

Женщина встала на подоконник, потом села на него и осторожно поставила ногу, нащупывая перекладину лестницы. Человек на балконе ждал у самого края.

II

Крепкий замок поддался усилиям десятка человеческих тел, и дверь с грохотом распахнулась, опрокидывая баррикаду из тяжелого кресла, мраморного столика и большой картины.

Вооруженные люди с ругательствами перешагнули через препятствие и бросились к окну.

— Ушел.

— Подлый коммунист.

Толстый, перетянутый поясом, как колбаса, полисмен высунулся в окно и крикнул:

— Эй, внизу!

— Есть.

— Куда ушла эта сволочь?

— На крышу. Мы стреляли, но промазали.

— Погоня?

— Послана погоня.

Трое штатских, предоставив полисмену организацию облавы, уделили все свое внимание ящикам письменного стола. Они с ловкостью опытных воров взламывали замки и нетерпеливо рылись в бумагах, газетах и брошюрах.

— Он не успел ничего спрятать.

— Вот письма.

— Шифрованные.

— Разберем.

— Литература выдаст его с головой.

— Это он.

— Никакого сомнения.

В дверях комнаты взволнованная хозяйка, ломая руки и утирая слезы, клялась в своей невиновности. Сыщики накинулись на нее.

— Давно он у вас?

— Неделю, только неделю.

— Как он назвал себя?

— Джо-Джое — приказчик складов Гопкинса.

— У него бывал кто-нибудь?

— Никого. Он уходил в шесть и возвращался в двенадцать.

— Вы его ни в чем не подозревали?

— Ни в чем. Он был вежлив, скромен и заплатил вперед.

— У вас много жильцов, кроме него?