Неторопливо, с безмятежной легкостью человека, исполнившего свой долг, она обошла сопку и по крутой деревянной лестнице спустилась на берег. Водолазы в мокро блестящих гидрокостюмах уже сваливали собранную на дне живность в огороженный камнями бассейн. Зрелище было, конечно, захватывающее. Аскетичная суша не знает таких насыщенных сочных красок, какими переливалась на мелководье лениво усыпающая добыча. Вспыхивая каплями солнца, кишели в едином клубке пунцовые пульсирующие асцидии и васильковые анемоны, всевозможные голотурии, судорожно меняющие свой колер осьминоги, и сиреневые, карминно-красные, муарово-черные морские звезды, заламывая лучи, беспомощно шевелили рядами оранжевых присосок. Казалось, это корчится в предсмертной страде, безмолвно моля о пощаде, сама непостижимая природа.

Растаяла дымка, обнажив прокатанный лист неподвижной воды. Синими тенями обозначились острова на горизонте. Заповедная бухта равнодушно платила пустячную дань человеку за свое спокойствие, за мириады жизней, мелькающих в вечном круговороте.

Со смешанным чувством интереса и легкой брезгливости Рунова наблюдала за коллегами, которые, как придирчивые хозяйки где-нибудь на одесском привозе, копались в груде живности.

Бесспорным вожаком этой несколько комичной в своей повседневной увлеченности братии был Александр Матвеевич Неймарк. В старомодных, так называемых семейных трусах он заходил по колено в воду и вынимал садки с ежами. Прежде чем бросить очередную жертву в эмалированное ведро, которое почтительно держала на весу лаборантка, он опасливо катал ее в ладонях, словно печеную картофелину, критически оглядывая с разных сторон и всегда неожиданно, но с поразительной точностью швырял через плечо. При этом он смешно приседал, ополаскивая резиновые перчатки, и зачем-то хлопал себя по голому животу.

Это было настолько смешно, что Рунова всякий раз отворачивалась, до боли прикусив нижнюю губу.

Прислушиваясь к жестяному стуку падающих ежей, она сделала несколько быстрых соскобов со звезд и голотурий. На этом ее роль в «торжище» была исчерпана.

Пока Неймарк переодевался в укромной тени маньчжурских орехов, Светлана отобрала для себя сетку с крупными, покрытыми разноцветной мозаикой обрастаний мидиями. Ополоснув их для верности с мостков, она зашагала прямиком по камням к зеленой времянке.

— Неплохо устроились. — Рунова с интересом оглядела лабораторный стол, щедро заставленный стеклом, микроскопы, ручную центрифугу, компрессор и прочее оборудование. О такой лаборатории можно только мечтать.

— О да! — с готовностью согласился профессор. — Недаром я езжу сюда уже четвертый сезон. Жаль, правда, что более сложные приборы — ультрацентрифуги, спектрографы и дозиметрические устройства находятся, как вы знаете, в лабораторном корпусе. — Он махнул рукой в сторону сопки. — Это не так удобно, но ничего не поделаешь. Налетит очередной тайфун, и от моего домика не останется и следа. Ну как, приступим?

Неймарк наполнил чашу Петри свежей морской водой, включил продувку, затем бросил туда нетронутый ястычок.

— Позвольте, дражайшая? — Он опустил чашку на предметный столик.

— Икра, — удовлетворенно отметила Рунова, различив плотные сомкнутые ряды полупрозрачных шариков.

— Да свершится таинство. — Неймарк поспешно взрезал несколько ежей и рассмотрел пробы под микроскопом. — А вот и молоки. — Наполнив содержимым пипетку, он осторожно внес ее в чашу Петри.

В поле зрения Светланы Андреевны появилась огромная труба с черными полосами, оттеняющими ртутно сверкающий канал. Прямо на глазах, в считанные секунды с икринками начали происходить удивительные превращения. Сначала на их поверхности вспухли какие-то бугорки, но вскоре разгладились, после чего вокруг каждого зародыша новой жизни образовалось нечто вроде нимба. Рунова догадалась, что видит защитную оболочку, оберегающую оплодотворенную икру от новых сперматозоидов.

— Для природы достаточно, чтобы оплодотворились, развились и, превратившись во взрослых ежей, дали потомство всего две икринки, — прокомментировал Неймарк. — Лично мне, чтобы добиться хорошей статистики, нужно, чтобы оплодотворилось как можно больше. По счастью, это же требуется и тем, кто работает над воспроизводством морской фауны. Чем выше процент оплодотворенных, тем, естественно, быстрее пополняется убыль выловленных животных. В море этот процент низок. Природа слепа.

— Интересно, Александр Матвеевич! — Рунова оторвалась от микроскопа и выключила освещение. — Я начинаю жалеть, что ушла от живой природы в ископаемые.

— Вам ли сетовать на судьбу, чаровница? Да одна ваша Атлантида стоит всех загубленных нами ежей!

— Ах, они настоящее чудо, эти ваши ежи! До чего благодарный объект. Вот уж никак не думала…

— Объект действительно уникальный. — Сев на любимого конька, Неймарк принялся увлеченно жестикулировать. — Для современной генетики морской еж почти то же, что горох для Менделя или мушка дрозофила для Моргана.

— Это связано со специализацией клеток? Расскажите, Александр Матвеевич, я ведь только понаслышке знаю. Зарылась в геологию, перестала следить за литературой…

— Не прибедняйтесь, милочка. Мне попадались кое-какие ваши работы. О том, что величайшей победой науки нашего века явилась принципиальная расшифровка генетического кода, вы, разумеется, осведомлены?

— Об этом осведомлена, — улыбнулась Рунова.

— Про то, что нуклеиновые кислоты открыли новую эру, знаете? Знаете… Однако, несмотря на то что в принципе мы научились синтезировать белки, далеко не на все «почему?» удается дать ответ. Никто, например, не может сказать сегодня, как и в какой момент клетки в организме делаются разными. Действительно, после оплодотворения клетка начинает делиться. Геометрическое удвоение как будто бы должно было привести к появлению миллионов одинаковых клеток. Но на самом деле получается совсем иное. Клетки в какой-то момент, то ли сами по себе, то ли под влиянием неизвестной команды, вдруг начинают приобретать специализацию. Одни группы клеток, грубо говоря, образуют глаза, другие — сердце, третьи — пальцы. Вот пока и все, очаровательная, что я могу вам сказать.

— Но почему вам нужны именно морские ежи?

— По многим причинам. Во-первых, уридин, содержащий радиоактивную метку углерод-14, особенно легко проникает в их клетки. Во-вторых, а может быть, именно это обстоятельство и явилось определяющим, еж дает до восьми миллионов икринок.

За дощатой стеной послышались переборы гитары.

— Кому-то неймется, — сердито пробурчал Неймарк. — Ведь, как-никак, рабочий день.

— Не будьте столь строги, профессор. Вспомните свою молодость.

— А я и не забываю. Мы, прекраснейшая, были иными.

— Это вам теперь так кажется. Тоже небось на гитарах бренчали. И за барышнями ухаживали. Или нет?

— Не знаю, — буркнул Неймарк. — Может, вы и правы.

— Нет, правы, пожалуй, вы. Ведь через вашу юность прошла война. Поэтому вы целиком и полностью правы, милый и добрый Александр Матвеевич. Только не мне об этом судить. Никак себя не найду, вот в чем дело… Да шучу я, шучу, — взмахнула руками Светлана Андреевна, увидев озадаченно вытянувшееся лицо Неймарка. — Не обращайте внимания на бабьи капризы… Не стану вам больше мешать. — Она решительно поднялась и взяла сетку с мидиями, от которой осталась на линолеумном полу соленая лужа. — У меня тоже дела. Поручено хорошенько провялить этих товарищей.

— Зачем?

— Это пока секрет. Вечером узнаете.

Возле бунгало она застала Сережу Астахова, который тянул телефонную проводку.

— Вечером сможете говорить с кем хотите! — Он потряс над головой новеньким аппаратом.

— Так уж и с кем хочу? — усмехнулась Рунова.

— Конечно! Ведь десять точек… пока.

— Я прочла вашу работу, Сережа. — Светлана Андреевна швырнула мидий на веранду и вытерла руки лопухом. — Весьма впечатляющий свод, да, весьма… Что же касается фотографий, то они абсолютно неподражаемы. Ничего подобного я в жизни своей не видела. — Она перевела дыхание и как бы вскользь уронила: — Но есть и ошибки. Я их все скрупулезнейшим образом перечислила… Уж извините за «ловлю блох».