На том и расстались.

— Не густо, — почесал макушку Кирилл, стоя в ожидании такси под козырьком южного подъезда.

— И на том спасибо, — успокоительно заметил Малик. — Мы же фактически с голыми руками приперлись.

— Он нас и отчихвостил по первое число. Ничего не скажешь, цепкий мужик. Бьет наповал — в самое солнечное сплетение… А я еще глупость сморозил с этой серой и фосфором. Они определенно возгоняются при пиролизе. Кристаллическая сера уже при комнатной температуре парит… Нечего сказать, химики! — подосадовал Кирилл. — Неприятно.

— Что в лоб, что по лбу. Не вижу принципиальной разницы. Вполне достаточно того, что вредные примеси имеются в руде. Мы и сами знаем, что почем. Флюсы всякие и прочая металлургия. Мы уже битые-перебитые.

— Неудобно вышло. Он на меня, как на щенка, поглядел, когда я эту глупость сморозил.

— Ничего, рассосется.

— Значит, так. — Ланской решительно тряхнул головой. — Хватит валять дурака. С завтрашнего дня делаем полный баланс по сере и фосфору: руда, топливо, отходящие газы, металл. Дашь задание лаборанткам.

— Легко сказать, дашь задание! — приуныл Малик. — Попробуй…

— Это твои проблемы, — холодно оборвал Кирилл. — Раскрывай зонт, кажется, такси.

Дома Кирилла ждала открытка от Томки-Рыбы. Она жила в палаточном лагере аквалангистов в Приморье, взахлеб хвалила подводную охоту и приглашала его приехать в отпуск.

«Почему бы нет? — решил он. — Идеальное место, где можно продумать все до конца. Океан, уединение, кристальная ясность».

Он еще раз перечитал корявые торопливые строчки. Каменные окуни, камбала, волосатые крабы — от этого сладко щемило сердце. Но более всего привлекало название места, где находился лагерь, — бухта Идола. Оно пробуждало жгучие грезы детства. Вспоминались любимые книги: «Остров сокровищ», «Робинзон Крузо», «Миклухо-Маклай»… Как давно он не перечитывал их!

Кирилл вытащил из-под дивана брезентовый чехол с пневматическим ружьем. Любовно протер замшей оксидированную, покрытую тончайшей пленкой смазки поверхность, проверил, как заточены гарпунные наконечники. Остановка была за малым. Авиабилет Москва — Владивосток — Москва стоил, наверное, рублей триста, не меньше. Срочно требовалось придумать нечто оригинальное. Особо ломать голову, впрочем, не приходилось. Поиски оптимального варианта так или иначе сводились к беспощадной дилемме: либо продать двухтомник Бердслея, либо занять у кого-нибудь под будущие гонорары в реферативном журнале.

Третьего, как утверждает латинская мудрость, увы, не дано.

Побывав в павильоне у Неймарка, Светлана Андреевна пришла к выводу, что ежи, особенно дисковидные, являются живыми накопителями марганца. Иначе откуда у них этот густо-фиолетовый, с тяжелым металлическим блеском оттенок?

— Вполне возможно, — без особого энтузиазма встретил гипотезу Александр Матвеевич. — Это нетрудно проверить, но меня, очаровательница, ежи интересуют лишь постольку поскольку… Сугубо утилитарно. А вы займитесь, займитесь.

Она занялась. И не только из чистого любопытства. Железомарганцевые конкреции, чьи тяжелые ядра залегают на большой глубине в самых разных точках Мирового океана, давно привлекали ее внимание. Нераскрытая тайна их образования, может быть, и не связана с деятельностью диатомей, однако руководство кафедры даже специально нацеливало Рунову на эту проблему, обещавшую приобрести огромное народно-хозяйственное значение. Судя по зарубежным публикациям, промышленной добычей конкреций, содержащих, кроме всего, вольфрам, молибден и другие ценнейшие элементы, всерьез заинтересовались самые крупные металлургические концерны.

Словом, неожиданное предположение могло пролить на загадку добавочный лучик света.

— Дисковидных видимо-невидимо в бухте с малоприятным названием Холерная, — навел ее на цель Беркут. — Видите вон ту сопку? — спросил он, показывая на зеленый гребень, поросший скрюченными дубками. — К ней ведет тропинка. Она огибает сопку, спускается в небольшой распадок и вновь забирается на гору, ту, дальнюю, голубую. Оттуда видна бухта. Спускайтесь прямо по склону. Так выйдет короче. Только снимайте с себя клещей…

Об этих клещах — переносчиках энцефалита — Светлана слышала еще в Москве. Дело, конечно, не очень веселое. Но случаи энцефалита были довольно редки, и она особенно не беспокоилась, хотя чувствовала к клещам понятное отвращение. Она пошла в сопки, взяв лишь кусок хлеба с солью, флягу с водой и неизменный «комплект номер один»: ласты и маску со шноркелем.[2] Сначала дорога была ясно видна. Черная колея со следами протекторов и оленьих копыт вела в рощу широколистного маньчжурского дуба. Мутное небо неожиданно прояснилось, и зеленый распадок ожил. В папоротниках и высокой полыни заскрипели цикады, затрещали кузнечики и сверчки. Все засверкало, запахло буйно и остро, как в день творения. Радужными нитями обозначались фермы хитроумных паучьих конструкций. Огромные мохнатые крестовики живее стали укутывать в серебристые коконы пестрых бабочек.

В тени прохладной рощи ее одолели какие-то рыжие широколапые мушки с недоразвитыми крыльями. Сначала Светлана приняла их за клещей и стала отдирать от шеи обеими руками. Это даже вынудило ее остановиться. Но борьба была неравной. Успокоившись и сообразив, что мелкие мушки все же существенно отличаются от клещей, она перестала обращать на них внимание. Дорога пошла по болотцу. В черных жирных ямках тускло блестела мазутоподобная вода. Прыгая с кочки на кочку, Светлана поняла, что заблудилась. Кроме оленей, тут вряд ли кто до нее проходил. Очевидно, тропа осталась слева. Но олений путь вел на вершину сопки самым коротким путем, и она не придумала ничего лучше, как полезть прямо в гору.

Ветер дул здесь с неистовой силой. Волокна тумана неслись мимо и гибкими прядями струились над плоскими, как на японских картинах, верхушками деревьев.

Море зеленело далеко внизу. Памятуя наставление Беркута, Светлана осторожно стала спускаться почти по отвесному склону. Ветер постепенно утих, облачный туман остался вверху, да и спуск сделался более пологим. Но тут она вновь обнаружила, что окружавшее великолепное разнотравье очень напоминает болото. Огромные осокори чередовались с невидимыми ямами неизвестной глубины. Под ногами журчал ручей, который тоже никак не удавалось разглядеть.

На кочках росли гигантская осока, тускло-золотые лилии и невиданные ирисы: синие, фиолетовые, черно-лиловые.

Звук ручья говорил о том, что он прыгает по камням. Она нащупывала эти камни ногой и перескакивала с них на ближайшие кочки, которые, как ее когда-то учили, были единственно надежными на болотах. К этому времени иллюзии, что именно этот путь ведет к Холерной бухте, начали рассеиваться. Спуск опять сделался почти отвесным. Идти сразу стало легче, потому что на такой крутизне не удержится ни одно болото. Действительно, вскоре ручей обнажился во всей каменной красе, а кочки сменились привычными папоротниками и лещиной. С трех сторон высились синие горы, а впереди бухали еще невидимые сверху валы. Это тоже внушало подозрение. На широкой песчаной полосе волны должны ласково и полого накатываться. Только теперь Светлане стало окончательно ясно, что она ушла в сторону от бухты, где, по отзывам, был самый лучший на земле пляж. Против ожидания, она не огорчилась. Полной грудью вдыхала ветер с моря, пила глазами очарование волнистых далей.

За мертвым, искореженным дубом пошли каменные нагромождения. Ручей тут вырывался на волю и как-то боком стекал в море. Гранитная стена в этом месте была черной и влажной. В трещинах росли какие-то причудливые создания с холодными мясистыми листьями голубого и розового цвета.

Две сопки сближались здесь и каменным хаосом обрывались вниз. Это там бухали и свистели волны. С пушечным грохотом разбивались они об осклизлые камни и опадали в базальтовую ловушку, сгущаясь из тумана и пены в малахитовую воронку, которая со свистом разглаживалась, превращаясь в смиренную черно-серебряную воду. Но не успевала эта вода просочиться сквозь каменные нагромождения и заплеснуть в сумрак базальтовых арок, как налетала другая, курящаяся холодным туманом, еще более яростная волна. И все опять повторялось. От начала мира и до скончания веков.