— Я вам правду говорю, Аркадий Васильевич. Может быть, первый раз в жизни.

— Льстецы не знают, что такое правда.

— Я сбросил эту презренную маску.

— Значит, не станете больше делать вид, что ни с того ни с сего совершенно, взадых увлеклись количественным анализом? Что прямо тут же на места умрете, если вам не показать, как синеет раствор, когда меняется валентность меди?

— Как вы все хорошо помните.

— И бутанскими марками меня соблазнять не будете?

— Кончились бутанские марки. Та серия попалась мне совершенно случайно в киоске «Союзпечати» на улице Горького. Я наврал вам про друга из Монте-Карло.

— Тогда я отказываюсь понимать, что с вами творится. Значит, вы просто больны, Люсин.

— Очень даже возможно… Помните у Леконта де Лиля? «Я воплощу любой твой бред: скажи, в чем дело?» — «О дьявол, я ему в ответ: все надоело».

— Мерси на добром слове. Выходит, я дьявол?

— Я, быть может, и был когда-то льстецом, но не до такой же степени.

— А что? Остроумно. — Сунув руки в карманы халата, Аркадий Васильевич принялся методично покачиваться с каблуков на носки. — Кроме шуток, Люсин, эти ваши анализы действительно не терпят промедления? Уж больно сложное дело вы нам подкинули. Вроде той дохлой кошки, помните?

— Я-то помню. Как вы не забыли?.. Дело и вправду непростое. Судите сами: бесследно пропал человек, кстати, ваш коллега химик. В его доме до или после произошел взрыв. И хотя «после этого» не означает «вследствие этого», какая-то связь между этими событиями, несомненно, есть… Кстати, вам не встречалось имя Георгия Мартыновича Солитова? Может, в научных трудах? Он профессор.

— Э, друг мой, нынешняя химия — что твой океан! Я и по специальности-то далеко не все читать успеваю. Полистаю иногда реферативный журнал, и будет с меня, пенсионера… Значит, взрыв, говоришь. Что же, вполне реальная штука. Смесь паров эфира и спирта — это не шутка.

— Как «эфира»? — не сдержал удивленного восклицания Люсин. — Разве не спиртобензол?

— Кто сказал подобную ересь?

— Крелин… Правда, предварительно, в порядке предположения…

— Тоже мне эксперт! Химик! Трассология, баллистика, извини меня, кровь — это его дело, тут он кумекает.

— Не суть важно, пусть будет эфир. А маслянистые пятна тогда откуда?

— Смолы и прочие экстрактивные вещества. Жутко трудная смесь. Нам в ней не разобраться. Впору специальное НИИ создавать. Да и спирт не простой оказался. Я бы даже рискнул сказать — особенный. Нечто вроде коньячного.

— Шутить изволите?

— Нет, я серьезно. Твой профессор самогоноварением не увлекался? Сейчас многие балуются.

— Только этого мне не хватало… Силу взрыва рассчитать сможете? В самом первом приближении.

— Плевое дело.

— Большего мне пока и не надо. А на смолы наплюйте — не до научных открытий…

— Спасибо, Люсин, снял камень с души. У меня от этих смол головокружение. Все хроматографические колонки загружены.

— Извините. Это мы по безграмотности задание неправильно сформулировали. Главное — взрыв… Мы еще вам корешок какой-то сдавали. Если не очень сложно… Короче говоря, хотелось бы знать, что за диковина такая.

— Попробуем, чем черт не шутит.

— Возможно, мы узнаем тогда, какой гомункул вызревал в реторте, — пошутил Люсин.

Визит в лабораторию, несмотря на полное отсутствие каких бы то ни было конкретных результатов, все же принес известную разрядку. Люсин был рад и тому, что хоть немного успокоился, переключился. На своем столе он нашел должным порядком оформленное заключение дактилоскописта. Обнаруженные на стеклянных предметах отпечатки принадлежали одному и тому же лицу, которое в картотеке не значилось.

Скорее всего, сам Солитов — напрашивался единственно приемлемый вывод.

Перелистав перекидной календарь, Владимир Константинович позвонил в МХТИ, на кафедру.

Люсин проснулся задолго до сигнала будильника в угнетенном состоянии духа. В неравном единоборстве с бытом он терпел поражение за поражением. При одной мысли о накопившейся груде самых неотложных дел панически сжималось сердце. Квартира пребывала в удручающем небрежении. Пластиковый мешок уже не вмещал истосковавшегося по прачечной белья. В кухне стало некуда деться от стеклянной посуды всевозможных калибров. Бог с ними, с пустыми бутылками, но когда даже майонезные баночки, потеряв всякий стыд, начинают неприкаянно перекатываться под ногами, значит, дело швах. Но если бы только это! Ждал своей очереди телевизор, который вдруг зачем-то перешел на трансляцию негативного изображения. Испарившийся на добрую треть аквариум, где за напрочь позеленевшими стеклами, возможно, еще и плавали одичавшие рыбы, терзал и без того уязвленную совесть. И нужно было платить за коммунальные услуги, прежде всего за телефон, и выкупить подписные тома, и вызвонить сантехника, чтоб заменил прохудившийся смеситель. О второстепенных проблемах, вроде химчистки или книг, для которых не хватило места на стеллажах, даже-и думать не стоило. Все, что непосредственно не угрожало жизни, могло подождать.

«Заболеть, что ли», — тоскливо возмечтал Люсин, вылеживая оставшиеся до подъема минуты. С того счастливого субботника, когда Лялька, жена Березовского, объявив всеобщую мобилизацию, кое-как наладила его холостяцкое жилье, минуло добрых четыре месяца, отмеченных безжалостным нарастанием энтропии или, попросту, хаоса. Едва ли в обозримом будущем судьба вновь одарит подобной удачей. Неловко даже мечтать о таком порядочному человеку. После звонка неумолимо сжимавшаяся вокруг горла петля дала слабину. День покатился по наезженной колее.

По пути в управление Люсин ухитрился забежать в сберкассу, где сделал широкий жест, оплатив телефон за полгода вперед. Этот в значительной мере символический акт — остальные платежи были заморожены до получки — помог ему окончательно сбросить унизительное бремя забот, которые почему-то считаются мелкими. Окрыленный удачей, он позвонил в МХТИ и с поразившей его самого легкостью вышел на ученого секретаря кафедры — Наталью Андриановну Гротто. Если б кто знал, как нужна была ему эта неуловимая женщина! Одна из немногих, кого Солитов дарил безраздельным доверием. Не опуская трубки, Владимир Константинович соединился с гаражом. Через семь минут он уже был на Миусской, где за чугунной оградой сквера пламенели, предчувствуя близкую осень, роскошнейшие в старой Москве клены.

Институт жил отголосками приемной страды. В сумрачном вестибюле слонялись еще сохранившие надежду абитуриенты, чьих имен не оказалось в списках, и как в воду опущенные родители. С какой завистью смотрели они на оживленно озабоченных парней и девушек с набитыми консервными банками рюкзаками. Зачислены, распределены по группам и едут теперь на картошку — счастливцы! Настоящие баловни судьбы.

Люсин, чье обычно безотказное удостоверение оказалось малодейственным в сложившейся обстановке, был вынужден чуть ли не клясться, что он не к ректору и вообще не по приему.

Взлетев по широкой старинной лестнице на третий этаж, он быстро нашел обитую искусственной кожей дверь с табличкой: «Кафедра биоорганической химии». На другой, привинченной чуть пониже, перечислялись академические титулы Г.М. Солитова. Отчужденно, как с надгробной плиты, блестели амальгамированные буквы.

Наталья Андриановна, оказавшаяся не только доцентом, но и настоящей красавицей, приняла Владимира Константиновича в кабинете шефа.

— Есть какие-нибудь известия? — Ее зеленоватые глаза тревожно расширились. — О Георгии Мартыновиче?

— К сожалению, ничего нового. — Люсин ненароком окинул темные резные шкафы и старые кожаные кресла. Пожалуй, ничто в этой сумрачной комнате, сберегавшей канцелярский стиль минувших эпох, не выдавало эксцентричных пристрастий владельца. И прежде всего корешки за стеклянными дверцами: пузатые справочники на русском, немецком и английском языках, химические журналы, учебники. Никакого золотого тиснения. Сплошь сиротский коленкор отчетов и диссертаций.