Смолин достал моток с нитками, распустил его и одну часть с помощью спички закрепил в верхнем пулевом отверстии окна. Второй конец нитки он протянул к пробоине в стене.

Забравшись на стул, капитан зажмурил один глаз и посмотрел вдоль нитки через окно. То же самое он сделал и со второй парой пробоин.

В обоих случаях взгляд капитана упирался в окно на той стороне двора. Окно это тоже было на втором этаже.

— Вы не знаете, кто живет напротив вас? — спросил капитан старика.

Генкузен ответил не сразу. Он молчал несколько секунд, стараясь, видимо, понять, к чему вопрос, и внезапно рассмеялся:

— Там живет вдова, милая и тихая женщина, со своим сыном. Мальчишке всего девять лет.

Этот ответ, кажется, озадачил сыщика. Он потер лоб и растерянно спросил:

— Когда и где умер ее муж?

— На фронте. В сорок четвертом году он приезжал на побывку. Пробыл неделю и уехал. И не вернулся.

— Вот как! — почему-то кивнул головой Смолин. — Это существенно.

Художник досадливо поморщился:

— Я не люблю загадок, капитан. Не тот возраст.

— Это вовсе не шутка. Вы не знаете, дома ли сейчас вдова?

— Вероятно. Она работает в ночной смене.

— Пойдемте к ней в гости.

Старик пожал плечами и накинул на себя пиджак. Они спустились во двор и вошли в подъезд на той стороне. Капитан позвонил.

За дверью раздался голос мальчишки, щелкнул замок и на пороге вырос обитатель квартиры.

— Вам кого?

— Мама дома?

— Дома.

В прихожую вышла женщина. Увидев художника, она вдруг сильно побледнела, но, поборов себя, кивнула на дверь в комнату:

— Входите, ради бога.

Смолин быстро прошел к окну, поглядел через него на окна художника и также быстро подошел к мальчику.

Присев возле него на корточки, он заглянул малышу в глаза и серьезно спросил:

— Ты зачем во двор стрелял, а?

— Он сам выстрелил, — нахмурился мальчишка. — Я только нажал, а он сам выстрелил.

— Кто он?

— Автомат.

— А где он сейчас?

— Мама в речку сразу выбросила. И сказала — нас арестуют. А я ревел, а она все равно выбросила.

Несколько секунд все молчали. Потом Смолин попросил у хозяйки разрешения закурить, и женщина по его тону поняла: люди эти пришли сюда без злобы.

Утирая слезы, она рассказала, что муж с фронта привез автомат и велел его беречь. Он говорил: это память о поединке с немцем.

Прошлой ночью, когда она была на работе, Вовка достал автомат из сундука, уставил его в открытое окно и нажал на спуск. Еще хорошо, что в диске было всего три патрона.

Она первый раз в жизни побила сына. Если ее арестуют, как будет жить ее мальчик?

Составив протокол, Смолин простился с женщиной.

Художник спускался по лестнице, тяжело дыша и дергая бровью.

Внезапно он предложил:

— Зайдемте ко мне, капитан. Выпьем по рюмке. За спасение души.

Выпив свой стаканчик, Генкузен спросил:

— Как это вы решили, что стрелял мальчишка?

Смолин пожал плечами:

— По следам было ясно: стреляли напротив и без всякого смысла. Это была случайная пальба. Женщина работала. Непонятно было одно: откуда малыш достал оружие. Потом стало светлее — автомат мог привезти с фронта отец…

Внезапно старик сказал дрогнувшим голосом:

— Не надо трогать вдову, капитан. Простите ее. Эта война и без того обрушила на нас столько горя! Я прошу простить ее, эту женщину!

Услышав звонок, Смолин снял телефонную трубку.

Крестов просил быстро спуститься к нему.

Войдя в кабинет полковника, капитан увидел незнакомца. Это был молодой человек лет двадцати восьми. Глубоко посаженные серые глаза напряженно смотрели из-под длинных ресниц, ярко очерченные губы были немного полуоткрыты.

«Волнуется», — отметил про себя Смолин.

— Знакомься, капитан, — кивнул Крестов на незнакомца. — Иван Сергеевич Анчугов. Уральских рудознатцев потомок. Назначен к тебе в ученье…

Пока полковник толковал, чему и как надо учить новичка, Смолин глазами мерил Анчугова.

Под кителем, туго облепившим фигуру, угадывались жесткие мускулы. Кисти рук были непропорционально велики.

«Кулачишко у него славный!» — весело подумал Смолин.

Приведя Анчугова к себе, капитан посадил его в угол, за столик, сказал, заряжая трубочку:

— Учитель я никакой, Иван Сергеич. И некогда мне. Так ты сиди и гляди. Вопрос — другое. На вопрос я отвечу.

Смолин хитрил. Хотел посмотреть, цепок ли парень на глаз, не болтлив ли, по красоте ли ум? Не писаный ли дурак? И такие бывают.

Анчугов неприметно сидел в углу, что-то записывал в книжечку, будто всем своим видом свидетельствуя: «Поменьше говори — побольше услышишь».

Когда Смолин уезжал в дело, он неизменно оказывался рядом, молча помогал капитану, с полуфразы ловя приказ.

Долго путать Смолин не мог. Как-то положил руки на плечи Анчугова, заглянул в серые глаза и сказал:

— Ну, что ж, буду тебе помогать, Иван Сергеич. Понравился ты мне, варнак!

Анчугов внезапно и звонко рассмеялся:

— Бог вас спасет, что и нас из людей не выкинули…

Смолин обрадовался: «Не бука!»

— А я думал, у тебя слово слову костыль подает, Иван Сергеич! Чего ты на меня, как черт на попа глядел?

— Слова во рту застревали. Робел.

— Чего робеть-то?

Анчугов ответил серьезно, свел брови к переносице:

— Мало я совсем знаю…

Смолину хотелось показать новичку что-нибудь редкое, ловкое, хитрое. Но дела все попадались — мелочишка, пятак цена. Капитана беспокоило: не решил бы Анчугов, что вот эта дрянца с пыльцой и есть настоящее дело.

Как-то в субботу Смолин прищурился, сказал таинственно:

— Ночью в дело пойдем, Иван Сергеич.

Анчугов покраснел, бросил из-под ресниц взгляд на капитана, но спросить, что за дело, не решился.

— Ружье есть?

— Непременно.

— И патроны?

— И патроны.

— Бери полный запас и в полночь — на вокзал. Уедем.

В поезде, когда тряслись на верхних полках, Анчугов не выдержал:

— Какое ж дело, Александр Романыч?

Смолин ответил шепотом:

— Косача брать будем…

— Косача? — помедлил Анчугов, соображая. — Кличка?

Капитан прошептал еще таинственнее:

— Птицу-косача, Иван Сергеич…

Хохотали оба хмельно, тыкали друг дружку кулаками в бока: «Мешай дело с бездельем — проживешь век с весельем!»

В предзоревой час сплели балаганы, как коконы, ружья — в дырки, сразу забыли обо всем на свете — и о службе, и о дружбе.

А все же, меж выстрелами, Смолин одним ухом слушал товарища. Отмечал про себя: «Зря не палит. Не мечется».

Птицы взяли негусто, по пятку на ружье, да разве в том дело! В ином миру побывали, иной жизнью пожили, — вот где радость!

Днем зажгли костер-яму, наломали колбасы, отвинтили фляжку:

— Для почину — выпить по чину.

Когда покончили с нехитрой едой, Анчугов приподнялся на локтях:

— Что я хочу тебя попросить, Александр Романыч…

— Ну?

— Самую долгую дорогу начинают с одного шага. А я его не сделал еще. Помоги.

Смолин пристально посмотрел на лейтенанта: «Нет, не похоже, чтоб послабление старался выбрюзжать…»

— Что ж ты хочешь, Иван Сергеич?

— Знанием поделись. Я не задолжаю.

— Да ради бога! — повеселел капитан. — Чего же ты мнешься, варнак!

Оба прилегли у костерка, пустили к веткам колечки дыма, задумались.

— Ну, слушай, Иван Сергеич, — наконец заговорил Смолин. — Начну я с разной мелочи. И от нее случается польза.

Довелось мне как-то в своем начале поймать Ваньку Крапкина. Травленая лиса был этот Ванька. С виду — слюнтяй, заморыш, а не было у деревни лютее врага. И хлеб крал, и лошадей сводил, выл от него колхоз, а не пойман — не вор.