Лейтенант был ранен два раза. Он — здесь. Только что подошел старший сержант Горкин. Он сам бинтовал себя, и он — мой друг, и я ему — друг, что еще можно добавить?

С нами нет Шведа. Он погиб и оставил нам свою славу. Вместо него — Макар Кунах. Сильный человек.

Намоконов вздохнул.

— Я не люблю вранья. У войны желудок без дна. Но трус умирает раньше смерти. Ленивый тоже умирает до срока.

Не только на пашне и в тайге — на войне тоже есть черная работа. Пот запечется на твоих губах, кости станут скрипеть под тяжестью ноши, и никто не скажет тебе громких слов и не даст ордена́. Ты еще не победил никого. Учился. Но без этого нет подвига и нет победы.

Намоконов стер рукавицей пот со лба и вдруг улыбнулся.

— Я говорю сегодня много, однако.

И снова занимались отделения, и люди делали черную работу войны. Они учились одолевать жажду, стрелять с лыж и разбираться в следах.

Неисправимый Мгеладзе ворчал:

— Я ехал воевать, старшина. А меня учат дышать через нос. Почему от привала до привала — пятьдесят минут, а сам привал — пять? Бой сам покажет, что делать.

Намоконов отозвался почти весело:

— В книгах о подвигах, Шота, много вранья. Без пота ничего нет. Ты знаешь это — и не сбивай с ума молодых.

И опять — стреляли на бегу и стоя, заметали следы, ставили на лыжне мины. Ходили по азимуту, по звездам, тащились на высотки, скатывались вниз, копали укрытия в сугробах.

Почти все это время Смолин пропадал в штабе полка. Возвращаясь оттуда, подолгу рассматривал карту-километровку, испещренную значками: позиции пехоты и артиллерии, минометные батареи, тылы врага, иностранные легионы.

В верхней части склеенных листов голубел большой неправильный треугольник — озеро Ильмень. С севера на юг шли оборонительные позиции испанцев, 22-го и 321-го батальонов полевой жандармерии, 410-го, 551-го, 174-го и других немецких полков.

В штабе Миссана была задумана операция, риск и ответственность которой были понятны всем. Готовился глубокий рейд взвода в тылы 329-й пехотной дивизии. На этот раз разведке предстояло поработать и за себя, и за истребительный отряд.

В глубине обороны врага, в десяти верстах от передовой, находился огромный каменный сарай, превращенный немцами в артиллерийскую крепость. Ее пушки и гаубицы постоянно держали под огнем рокадные дороги русских, методически били по их окопам, обстреливали штабы полков. В сейфах цитадели хранились многие документы 16-й армии немцев, — фон Буш полагал, что там они под надежным замком.

Миссан утвердил план полка, решившего разгромить форт. Пройти к нему прямо не представлялось возможным: район был густо насыщен частями врага. Избрали обходный путь, через леса и болота.

И теперь, разглядывая карту, лейтенант думает о каждой версте этой тяжкой дороги. Придется форсировать по льду реки Редью, Парусью, Полисть. Сразу за Полистью, у деревушки Плеватицы, — крепость. Сложно не только добраться к ней. Еще мудренее — уничтожить ее гарнизон, взять документы, разрушить форт. Приказано, если представится возможность, захватить начальника крепости и привести его с собой.

Смолин не строит иллюзий. Взвод может не вернуться из немецкого тыла, шансы на удачу невелики, но они есть, и эта рискованная игра стоит свеч.

Наблюдая за учением своих людей, лейтенант пытался представить себе любого из них там, в чужом, ненавистном мире врага. Взводный, разумеется, переговорит с каждым разведчиком, идущим в рейд, каждому объяснит его задачу, попытается предусмотреть все, что может ожидать их в деле. Но все же знает: неожиданности будут, никто не в силах полностью угадать их.

— Конец! — как-то сказал Смолин взводу. — Сутки отдыха. Завтра идем.

И, пережив эти сутки, они ушли во тьму, захватив компасы, гранаты, ножи, карты-бланковки, фляжки со спиртом.

Двое суток их не было на своих позициях. Через сорок восемь часов они вернулись к себе, измотанные до предела, почти валившиеся с ног.

Смолин приказал отоспаться и затем, собрав разведку, сказал:

— Бойцы! Не гневайтесь на меня. Я таскал вас не в тыл немцев — в свой тыл. Сказать раньше об этом не мог. Благодарю за службу!

И сконфуженные новички нестройно прокричали:

— Служим Советскому Союзу!

Ветераны взвода стояли в строю строго, но глаза их смеялись и подбадривали новобранцев.

Все понимали: была генеральная репетиция, и без нее едва ли следовало идти на ту, настоящую крепость.

Но даже и теперь подготовка не была закончена. То один, то другой новичок, под приглядом старослужащих, уходил в ночь: на линию фронта, на артиллерийские наблюдательные пункты, в ближние немецкие тылы.

И люди обретали уверенность, ибо только дело есть почва, на которой укореняется вера. Так говорили командиры, и так утверждали ветераны, и это была истина.

Наконец наступил день, которого ждал взвод. Смолин собрал людей, чтобы еще раз условиться обо всем и проверить все.

Затем разведка сдала в штаб полка переписку, документы, ордена — все, что могло попасть в руки врага и выдать полк.

Смолин велел людям отдыхать до вечера. Он наблюдал за ними все это время, — и видел характеры людей, их суть, их нравы и привычки.

Шота Мгеладзе добыл где-то камень-голыш и точил нож. Намоконов свирепо стирал портянки и пропотевший насквозь подшлемник. Макар Кунах мирно похрапывал на лежанке, отсыпаясь впрок. Терновой соорудил себе из пустой гильзы светильник и читал подряд все, что удалось достать о разведке.

В середине дня рация дивизии приняла кодированную телеграмму из партизанского отряда. Знаменитый на все фронты Партизанский край Северо-Запада держал тесную связь с Валдаем, и редкая операция войсковых частей обходилась без помощи народных мстителей.

Здесь, на стыке Новгородской и Псковской областей, юго-западнее Ильменя, прочно стояла на ногах Советская лесная республика. Первая в тылу вражеских войск. Нет и не могло быть ничего подобного ни в одном другом государстве, кроме нашего.

Десять тысяч квадратных километров за спиной немцев — Ашевский, Белебелковский, Дедовичский и Дновский районы — жили под флагом партии и своей власти. Четыреста деревень сеяли колхозный хлеб и били немцев в затылок, выпускали свои, красные газеты и рвали мосты.

Нет, разумеется, немцы не были в восторге от такого соседства! Почти правильный четырехугольник, ограниченный Старой Руссой и Дном на севере, Бежаницами и Холмом на юге, подвергался ожесточенным бомбежкам и артобстрелам. Двадцать тысяч солдат и офицеров были сняты с передовой и противостояли партизанам. Танки с крестами и мотопехота врывались в села, выжигали и утюжили их, но Республика жила, и были сельсоветы, и колхозы, и кино, и почта с Большой земли.

Потом, когда подсчитают цифры этой борьбы, окажется: партизаны за год уничтожат двадцать шесть тысяч захватчиков, пустят под откос сто пятьдесят девять воинских эшелонов и два бронепоезда, подобьют и уничтожат пятьдесят девять танков, двадцать два самолета, около тысячи автомашин, взорвут сто пятьдесят восемь мостов, более семидесяти складов, разгромят двадцать восемь гарнизонов врага.

Пока же это дело только приобретало размах, и 1-я Партизанская бригада Никиты Петровича Буйнова пособляла 11-й армии генерала Морозова, чем и как могла.

И вот теперь взводу Смолина должен был помочь в налете один из отрядов бригады. Командовал им учитель из деревни Заболотье, фамилию которого солдатам не сообщили.

К вечеру началась метель. Она сорвала снег с деревьев, сдернула его с бугров, выскребла из кустарников — и со свистом и воем понесла в мерзлые болота, в серое низкое небо. Огромные сосны на опушках гудели, как басовые струны невиданных орга́нов, и сразу стало на передовой сумрачно и уныло.

Новички зябко ежились, сосали зажатые в кулаки папиросы и кляли пургу.

Смолин с искренним изумлением взирал на молодежь. Он видел: новобранцы приуныли, и понял, как много и трудно надо с ними еще работать, чтоб сделать хозяевами войны, умеющими извлекать выгоду из полезного, но внешне неприглядного обстоятельства.