— Тикав вид дыму, та впав у вогонь я, хлопець. Погано.

— А может, и верно, податься вам домой, дядя Тимофей? — осторожно спрашивал Зимних. — К семье, к землице.

— Тилькы й земли маю, що по-за нигтями, — грустно усмехался старик. — Та й не в тому справа...

И он давал понять Грише, что власть, надо думать, не простит ему ошибок прошлой жизни.

Иногда выпадали по вечерам сухие часы, без дождя, и Гриша, Суходол и Уварин уходили в лес искать грибы.

Сентябрь перевалил на вторую половину, и в мокром лесу было свежо, пряно пахло опадающим листом. Остро, будто поперченные, благоухали сыроежки, кучно грудились семейки опят.

Также и ягод было много в лесу. По хвойным вырубкам еще сохранилась малина, ярко краснели кисточки костяники, чернели тяжелые, видом похожие на малину висюльки ежевики.

У Гриши правая рука покоилась на ремне, перекинутом через шею, и он срывал ягоды левой.

В лесу в это время хорошо была видна смена летней поры на осень. Зайцы торопились перекочевать из-под облетавших берез в сосняк и ельник, молодые тетерева сбивались в стаи, перелетные с криком уходили на юг.

В прохладные росные вечера повизгивали молодые волки; они к этому времени сильно выросли, как и лисята, сменившие темный детский мех на взрослую рыжину.

Однажды неподалеку от заимки Гриша опустился отдохнуть на ствол гниловатой, упавшей от старости сосны. В средней части ствола было большое дупло, и Зимних запомнил это.

Рана у Гриши заживала хорошо; в конце месяца он решил попросить Миробицкого отпустить его в Селезян. Но до этого сотруднику губернской чека хотелось посмотреть карту сотника. Впрочем, и без карты он знал уже многое. Уварин успел рассказать Григорию, кто и в каких станицах поддерживает Миробицкого, где укрыты запасные коли и продовольствие.

Однажды, узнав, что Миробицкий уехал в Каратабан, Гриша отправился к Насте, надеясь, что, может, удастся выведать у нее, где карта.

Войдя в горницу, он удивленно остановился у порога. В комнате не было никого, кроме отца Иоанна. Священник попытался подняться навстречу Гришке, но не смог этого сделать.

«Пьян, — усмехнулся Зимних. — И этот туда же».

— Здравствуйте, отец Иоанн, — сказал он не очень любезно. — А где же их благородие?

— Живем, поколе господь грехам нашим терпит, — не слушая вошедшего, вздохнул поп и вздел к потолку тощенький палец. — Не копите сокровищ в скрынях, копите же в сердце своем!

В комнату забежала Калугина, всплеснула руками:

— Господи, отец Иоанн! Как же это вы?

Поп жалко сморщил личико и попытался развести руки:

— Яко червь в древе, тако и кручина в сердце.

— Ах, беда-то какая... — сказала Настя огорченно. — Пойдемте, отец Иоанн, в боковушку, прилягте. Вам там покойно будет...

Она помогла пройти священнику в боковую комнату, уложила его на кровать и вернулась в горницу.

— Мне господина сотника, — сказал Гришка. — Дело к нему.

— А нету его, Гриша, — ответила Настя, оглядывая узкими черными глазами молоденького красивого казака. — В Каратабане он.

Она грустно погрызла кончик длинной косы, вздохнула:

— Гуляют, видать.

Еще раз кинула Взгляд на Гришу, сказала, глядя в сторону:

— Посидела б я с тобой маленько, да некогда мне. Стирки полно...

Гришка хотел сказать казачке, что он подождет здесь сотника, но в это время из боковой комнаты донесся голос отца Иоанна.

— Доколе терплю вам?! — грозно вопрошал кого-то поп, и железная кровать поскрипывала под его худеньким телом.

Настя кинулась в боковушку, и Гриша слышал, как она уговаривала отца Иоанна отдохнуть и поспать.

Вскоре торопливо вернулась в горницу и, смущаясь, попросила:

— Ты посидел бы с ним, Гриша. Стыд-то какой! Не дай бог, кто увидит.

Зимних пристально посмотрел на Калугину и, внезапно повеселев, согласился:

— Ладно уж! Только ты забегай почаще, а то скушно мне будет.

— Я стану приходить, — пообещала казачка, провожая молодого человека к отцу Иоанну.

Священник лежал на спине, бессмысленно уставив взгляд в потолок, и не обратил никакого внимания на вошедших.

Настя поставила рядом с кроватью табуретку, растерянно посмотрела на симпатичного казака и вышла.

Зимних медленно оглядывал комнату. В переднем углу, под иконами, небольшой стол. На нем — чернильница, тоненькая ученическая ручка, железная линейка с делениями, маленький пистолет без обоймы.

«Для нее, для Насти, — отметил про себя Зимних. — А обойма, небось, у самого».

В стене слева — гвоздь, к нему на веревочке привешена палочка, а на палочке — глаженый, с Георгиями, офицерский китель.

«К параду готовится, чай, — зло усмехнулся Гриша. — На белом коне в Челябинск въезжать собирается, надо полагать».

Еще в комнатке был старинный дубовый комод, и на полу — вылинявший домотканый коврик. Трудно было сказать, что здесь хозяйское, что натащенное со стороны.

Того, что требовалось Грише — планшета с картой — в комнате не было.

Отец Иоанн наконец оторвал взгляд от потолка, посмотрел на Зимних и вдруг заплакал:

— Яко тать в нощи... Сгинь, нечистая сила!

Попытался сесть, но ударился затылком о спинку кровати и свалился на подушку. Трудно повернулся к стене, задышал неровно, с хрипом.

Гриша быстро поднялся с табуретки, кинулся к комоду, выдвинул ящики, — планшета с картой в них не было. Не было его и в ящике стола.

«Неужто взял с собой? — подумал Зимних. — А зачем ему карта в Каратабане, он и без нее там все дорожки и тропинки знает».

Кинув взгляд на отца Иоанна — «совсем охмелел попик!» — Гриша подошел к кителю, ощупал внутренние карманы: «Может, важные бумаги какие-нибудь в карманах?» — и устало вздохнул: карманы были пусты.

Китель покосился на палочке, и Зимних решил его поправить, чтобы не вызвать подозрений у осторожного сотника. Сняв палочку с одеждой, Зимних непроизвольно вздрогнул. На стене, под кителем висел планшет с картой. Через прозрачную боковинку сумки мутно виднелись цветные линии карты.

— Праведных же души в руце божией, и не прикоснется их мука, — внезапно забормотал поп, поворачиваясь на спину. — Ух, дьявол, печет как...

— Чтоб тебя!.. — тихонько выругался Зимних и поспешил в сени. Нашел там кадку с водой, зачерпнул пол-ковша и понес попу.

— Пейте, пожалуйста, отец Иоанн, — уговаривал он священника. Тот мотал головой и бессмысленно мычал.

Гриша насильно напоил пьяненького студеной водой, расстегнул ему рубаху и укрыл одеялом.

Попу, видно, стало легче, и он уснул.

Гриша быстро вышел в сени, прислушался: тихо. Вернулся в боковушку. Снял сумку с гвоздика, сел на табуретку у кровати, положил планшет себе на колени.

Зимних не собирался снимать копию с карты. Это было не только рискованно, но и не нужно. Он опустил голову, вцепился взглядом в линии и значки карты и точно заснул с открытыми глазами.

Запоминать условные знаки было трудно: приходилось все время прислушиваться к звукам в горнице и в сенях.

Но все было тихо. Зимних не отрываясь глядел на ромбики, кресты и квадратики, нанесенные цветными карандашами на лист.

Прошло десять минут, двадцать, полчаса. Глаза уже стало резать от напряжения, когда Зимних понял, что запомнил все, что нанес Миробицкий на карту.

Снял китель со стены, повесил планшет на гвоздик, и снова вернул одежду на место.

Насти все не было. Зимних вышел в горницу и стал сворачивать пальцами одной левой руки цигарку.

Наконец вошла Калугина.

— Ты не серчай, — сказала она, краснея. — Достирать я хотела и потом уже посидеть с тобой маленько.

— Я пойду, — мрачновато отозвался Гриша. — Сколько времени истратил впустую.

— Нет, ты посиди, — попросила Калугина. — Теперь уже скоро, видать.

«Штаб голубой армии» вернулся в Шеломенцеву к самому вечеру.

Миробицкий, войдя в горницу, ястребом поглядел на Гришку, бросил шинель в угол, кивнул Насте:

— Дай воды. Умоюсь.

Они вышли в сени, к умывальничку, и Зимних слышал, как Настя говорила: