Взвод разведки открыто гордился своим командиром. Швед в свободное время похаживал по окопам стрелков и задирал бойцов:

— Так и постареете без настоящего дела! Проситесь в разведку, темные люди!

Пехотинцы понимающе посмеивались, отбивались без раздражения:

— В разведке скучно, сержант. Ни тебе штыковой атаки, ни тебе бомбежек!

Даже Намоконов не удержался от соблазна подчеркнуть достоинство взвода, возглавляемого таким человеком, как Александр Романович.

— У кого служишь? — корил он молоденького робеющего солдата из последнего пополнения. — У Смолина служишь. Понимать надо, Варакушкин!

Тот торопливо кивал головой и бормотал:

— Точно так, Иван Петрович! Разве ж не понимаю!

Ожоги Смолина оказались не такими сильными, как могло подуматься в начале, и на исходе третьей недели он вернулся в строй.

Штаб принял решение добыть пленного с помощью глубокого рейда в тыл немцев, и взвод готовился к разведке засадой.

Уточнялись сведения о противнике, еще раз изучалась местность за своим передним краем, каждый получил задачу, пополнил боеприпасы.

В самый разгар подготовки разведчиков подняли по тревоге. Оказалось: радисты запеленговали чужую станцию, работавшую в ближних тылах дивизии. Разведчикам и штабному взводу приказали найти рацию противника и, по возможности, взять живым радиста.

Люди сутки с лишним прочесывали лес. В предрассветной мгле они почти в упор наткнулись на человека в гражданской одежде, открывшего по ним огонь.

Немца застрелили первой же очередью.

В подкладе его пиджака нашли план боевых порядков дивизии. Значит, он не успел передать его в свой центр, в противном случае незачем было хранить схему.

Вечером Смолина вызвали в штадив. Вернулся он оттуда не в лучшем расположении духа.

— Тебя кто-нибудь обидел, Саша? — пытался завязать разговор Швед, но, взглянув в глаза товарищу, осекся. — Что случилось, старшина?

— Арестовали Крылову.

— Веру?.. За что?

Старшина покосился на приятеля.

— Сменим тему сержант. Нам предстоит глубокая засада, и давай говорить о деле.

Уполномоченный особого отдела предложил Крыловой стул и, подождав, когда она сядет, сказал:

— Мы начнем разговор с того, с чего начинают подобные разговоры все следователи. Чем откровенней показания, тем больше шансов уцелеть. Итак, кто и для чего послал вас к нам?

Крылова несколько секунд разглядывала нахмуренное лицо молодого человека и внезапно попросила сигарету.

— Возьмите «Беломор». Я не курю сигарет. Итак?..

Не отвечая на вопрос, Крылова сказала:

— Меня, полагаю, выдал радист, дурак и трус, но где набрать одних умниц? Впрочем, допускаю, он ни при чем, и нас просто видели вместе.

Контрразведчик неопределенно пожал плечами.

— Знаете что? — перестав курить, кинула Крылова. — Игра в прятки — детская игра, и у меня нет желания заниматься этой забавой. Раскройте ваши карты, а я — свои. Иначе просто ничего не скажу. Я ведь хорошо знала, куда шла и что грозило.

— Ну, что ж, резонные доводы, — согласился чекист. — Извольте полюбопытствовать.

Он пододвинул к краю стола тонкую папку и закурил.

Это было следственное дело, и в нем находились ее бумаги и ее фотографии. Дочь бывшего русского фабриканта, уроженка саксонского города Лейпцига Марианна Старчакова, как следовало из бумаг, была молодым, но способным агентом германской разведки, и командование немцев возлагало на нее серьезные надежды.

— Прислали партизаны после налета на штаб фон Буша, — отвечая на немой вопрос разведчицы, сказал офицер.

После паузы добавил:

— Впрочем, мы уже через сутки после вашего появления здесь знали, что вы не та, за кого себя выдаете.

— Я полагаю, капитан хочет выглядеть проницательным сыщиком и преувеличивает свою осведомленность?

— Нет, отчего же? Вы не хуже нас знаете, что на Северо-Западе действуют многочисленные партизанские отряды. Да и гражданское население на территории, оккупированной врагом, отнюдь не помогает ему. Короче говоря, мы обратились к товарищам в Шимске. Детальная проверка показала, что в этом городе нет и никогда не было учителя по фамилии Крылов. Ваша разведка придумала весьма шаткую легенду. Одного этого было вполне достаточно, чтобы установить за вами постоянное наблюдение... У вас есть еще вопросы ко мне?

— Нет. Впрочем, один, кажется, есть. Надеюсь, этот мальчик, этот ваш дивизионный герой, ни о чем не догадался?

Она постучала пальцами по мундштуку папиросы; рисуясь, выпустила изо рта колечки дыма, пытаясь убедить офицера, что ей не занимать бесстрашия у своих бывших соотечественников. Но чекист видел и пятна страха на ее щеках, и огоньки бессильной ярости, горевшие в глубине затуманенных глаз.

— Он очень мне пригодился, ваш мальчик, — криво усмехнулась она. — Лучшего способа перебраться к вам, пожалуй, и не придумать... Я достаточно наслышана о вашем отношении к провинившимся. Бедный старшина! Вы теперь забудете все подвиги этого парня и станете — как это? — прорабатывать козла отпущения. Ну, что ж, нам обоим не повезло...

Чекист покосился на арестованную, сказал сухо:

— В ваших утверждениях есть доля истины. Старшина, действительно, молод, и агентурная разведка — не его специальность... Однако там, на чердаке избы, вы бредили во сне. Это были немецкие фразы. Фразы, а не один случайный оборот. Вас плохо готовили ваши хозяева, они не поинтересовались — что и как вы говорите во сне...

В чистом прохладном небе лениво перемещается луна. Безжизненные ее лучи тускло отражаются в трясине.

Земля вспухла от воды. Мутные потоки покачивают бурую зелень болота, распирают берега ручьев, оголяют могучие, узловатые корни сосен.

На мягкую, будто губка, кочку, на краю зыбуна, выползает змея, покачивается, тянется вверх.

Рядом с приплюснутой, узкоглазой головой появляется расщепленный прут. Небольшая палочка, вставленная между его концами, вылетает от удара ножом. Гадюка, схваченная за горло, повисает в воздухе.

Раздается хриплый, приглушенный шепот:

— Со всякой иной сволочью — так же!

Швед вставляет нож в чехол и снова ложится на оседающий под его телом кочкарник.

Неподалеку от зыбуна, у подошвы высоток, чернеют сутулые дзоты, тускло мерцает колючка на кольях.

Вторые сутки лежат перед пулеметными гнездами врага Смолин, Намоконов и Швед. В стороне, чуть сзади, таится в чахлом, угнетенном кустарнике Степан Бядуля, пожилой усатый крестьянин с Полтавщины, только что прибывший в полк с пополнением. Рядом с ним мается Степан Зарян, красивый, отлично сложенный парень, родом из Шоржи, на берегу Севана. Зарян уже обстрелян, но от болот его мутит, как и много недель назад. Трудно представить себе более разнохарактерных людей, чем эти два бойца. И тем не менее рассудительность и даже флегматичность первого отлично уживаются с горячностью второго. Впрочем, и украинец уже намучился до последней степени и ворчит, правда, про себя: «Чи пан, чи пропав — двичи не вмыраты!»

Разведчики вымокли до нитки, изглоданы комарами. Их покрасневшие глаза слезятся от постоянного напряжения.

Швед несколько раз подползает к старшине. Мелко стучит зубами и шепчет быстро и раздраженно:

— Саша, сколько можно? Надо пошевелить немцев... А?

— Нет, сержант.

Швед вздыхает, тихонько сплевывает клейкую слюну и возвращается на свое место.

Смолин почти безотрывно наблюдает за дзотом, выбранным для нападения. Этот блиндаж врыт в землю в стороне от остальных, к нему есть сухие подходы, и разведчики лежат под самым носом немцев, разглядывая чужую жизнь, чужие порядки и нравы, чужое, ненавистное спокойствие траншей.

Ничего, все должно кончиться, это кончится, и врагу станет худо, будь он проклят, пришедший с мечом и злобой на нашу землю и заливший ее кровью и слезами жертв.

Но для того, чтоб оккупанты здесь взвыли, разведка должна многое увидеть, услышать, узнать.