— Приехали! Я увидела! Я так ждала! Приехали!..

Алешка молчал, глядя в землю; Дина, растроганная ее неподдельной радостью, сказала сердито:

— Сейчас заревет. Мы же голодные, как верблюды! — На самом деле от мороженого, ирисок и папиросы мутило.

Лена схватила за руку ее, Ваську, зовя Алешку глазами, кричала в палисадник с сиренью:

— Приехали! Я знала! Знала!

На крыльце стояла Ольга Веньяминовна, величественная, как статуя.

— А, заходите! Коля, к Леночке товарищи из детского дома… Нелли, там на погребе варенец, кажется, остался… Леночка, не скачи же, как маленькая!

— Здравствуйте. Только мы сначала на реку пойдем, — холодно ответствовала Дина.

Васька уставился на выглянувшую из окна худенькую девушку. Алешка, нагнувшись, счищал пыль с ботинка. И, не заходя в дом, швырнув в кусты кожанку (мальчишки были в еще детдомовских косоворотках), провожаемые испуганным возгласом Ольги Веньяминовны: «Куда же вы без полотенец? Леночка, а купальник?» — они помчались на реку.

Алешка искоса наблюдал за Леной. Следом за Динкой, она скинула туфли, бежала с ней в ногу. Там, у дачи, Ленка показалась ему какой-то чужой, может быть, слишком нарядной. Но и сейчас он видел: да, она изменилась. Стала независимее, взрослее и — красивее.

Открылась река, заросшая ивняком, вся в блестках, как в чешуе.

— А кто это у вас еще был? Не по-нашему зовут? — спросил Васька.

— Нелли? Это Найле, татарочка. Ольга Веньяминовна по-своему в Нелли переделала. У нас живет.

— У вас? У тебя, что ли?

— Ну, у Стахеевых. У них тесно, отец дворник. Она днем в артели работает, вечером у нас. А что?

— Нет, я так. Больно заважничала скоро: «У нас работает»!..

Решили спрятать одежду в ивняк и плыть вниз по течению.

— Там за мостом ангел есть черный, — рассказывала Лена, по-новому щуря глаза. — Красивый-красивый! Весь мраморный. И лилий кругом много. Только там глубоко, страшно — у-у!..

— Алексей, полный вперед к ангелу! — скомандовал Васька, бултыхаясь в воду.

Алешка прыгнул ласточкой, с разбегу, Дина, коренастенькая, в штанах и короткой рубашке, за ними.

— Ленка, а ты что?

Лена поправила батистовую сорочку, брызгаясь как можно сильнее, поплыла — ей стыдно стало вдруг своих голых плеч, уже большой груди… (в детдоме мальчишки и девочки мало стеснялись друг друга).

Вернулись берегом, посиневшие, голодные как звери теперь по-настоящему. Оделись и побежали к дому. Стол был накрыт на террасе, и Васька попятился: в плетеном, похожем на опрокинутую корзинку кресле сидел внушительный дядя с бородкой, весь белый, как сахар. Дина же первая протянула лодочкой руку, сказала веско:

— Ковзан.

— Очень приятно.

— Почему? Вы же меня не знаете?

— Надеюсь, узнав, не разочаруюсь?

— Сомнительно, — поджала толстые губы Дина.

Ольга Веньяминовна, с тревогой глядя на Ленины мокрые волосы, на Динкину гусиную кожу, проговорила:

— Это немыслимо, так долго купаться! Леночка, ты же забыла костюм…

— Мы доплыли почти до черного ангела! И обратно пешком!

— Как, без костюма?

Найле внесла самовар, Васька, опрокинув стул, бросился ей помогать. Наелись до отвала. Ольга Веньяминовна с некоторым ужасом подкладывала на тарелки, пока не исчезло все до крошки. Нерешительно предложила:

— Леночка, может быть, твоим гостям интересно посмотреть, как играют в теннис?

— Ой, обязательно! — закричала Лена. — Тут на одной даче есть площадка, и я уже…

— Корт, — поправила тетка.

— Это где мячики гоняют, вроде лапты? Видал, чепуха! — вспомнил Васька. — А футбола у вас нету?

Николай Николаевич наблюдал за ребятами с интересом. Дина была невозмутима, Алешку с Васей его присутствие явно сковывало. И, только когда он, как бы невзначай, рассказал, что у него в городе в сарае валяется старый разобранный мотоцикл, так не знают ли они, кто может… мальчишки оживились. Внешне из вежливости, на самом деле страшно заинтересованные, они предложили свою помощь. Стахеев согласился добродушно:

— Что же, пожалуй. Сколько надо за труды, я, разумеется, оплачу. Договорились?

— Нет. — Алешка мгновенно и мучительно покраснел. — За деньги не будем.

— О, вот как? — Николай Николаевич поднял брови. — Что же, похвально, хоть и непонятно. Впрочем, дело ваше.

— Детальки, если понадобится, у себя в заводе выточим, будьте покойнички! — заверил Васька, потирая ручищи.

— Кто, кто? — тотчас заинтересовался Николай Николаевич.

— Это ж так говорится. Словом, будьте спок!

— Как, как?

— В общем, будьте спокойны, — сухо пояснил Алешка.

Ольга Веньяминовна казалась довольной, в душе же была напугана вольностью в обращении Дины с мальчиками и их словечками.

— Может быть, вам приятнее посидеть в саду? Устали? — притворно-заботливо спрашивала она, когда все, толкаясь, полезли наконец из-за стола.

— Нет, мы уж лучше на этот… как его… теннис. Ленка, веди!

Поблагодарить хозяйку, конечно, забыли, один Васька буркнул что-то вроде «спасибо, наелся» и то не Ольге Веньяминовне, а Найле. И спросил громко:

— А вы чего же? Разве с нами не пойдете?

— Я? — Найле вскинула на него испуганные засветившиеся глаза. — Нельзя. Некогда.

— Чепуха, успеется! Пошли?

Но Ольга Веньяминовна позвала решительно:

— Нелли, ты мне нужна!

И, прогрохотав по ступенькам террасы, четверо с шумом потянулись в сад.

— Прямо какое-то нашествие варваров! — нервно обмахиваясь, говорила Ольга Веньяминовна, когда все исчезли за калиткой. — У меня голова разболелась от крика.

— Но, Оленька, варвары сделали доброе дело, оздоровив римлян эпохи упадка! — пошутил Николай Николаевич.

— Меня беспокоит, что к Лене сразу вернулся развязный тон. И потом, ты слышал, эти славные грязные мальчики шептались, что собираются ночевать где-то на сеновале и чтобы девочки приходили к ним. Нет, уж этого я не допущу ни в коем случае!

— А, стоит ли тратить нервы.

— Но, Коля, что скажут соседи? Кстати, ты уезжаешь с вечера? Завтра опять эта комиссия в главке?

— Да. И за ней последует солидный куш, будешь довольна. Ораторствовать бесплатно — пусть ищут дураков.

— Коля, что за выражения!

— А я не привык трудиться из чистого энтузиазма и хочу жить «по потребностям», не стесняя себя.

— Ну хорошо, хорошо, только, пожалуйста, тише.

И Ольга Веньяминовна стала озабоченно отмывать в полоскательнице фарфоровые чашки, вытирая их поданным Найле полотенцем.

Теннисная площадка в Боровихе считалась негласно чем-то вроде ярмарки невест. Помещалась она за безвкусной, с дешевой роскошью дачей разбогатевшего во время нэпа дельца. Обнесенная ржавой сеткой, с длинными скамьями для зрителей, площадка была полна томных, разряженных дачниц и откормленных, в бантах и панамках, детей.

Лена с ракеткой в клетчатом футляре какой-то неестественной сжатой походкой («Взрослую строит!» — догадался чуткий Алешка) прошла в калитку, пропустила ребят. Уселись тесно друг к дружке. Алешка заметил и то, что Лена смущена: многие дачницы и юноши окликали ее, кивали, как своей, а их с Динкой встретили явно недружелюбно.

Играли двое — толстый и красный, как помидор, дачник с мокрыми подмышками и юноша в шелковой рубашке, отутюженных белых брюках и лосевых туфлях. Юноша играл хорошо, зная это и рисуясь. Прыщавые подростки, сгрудившиеся за скамьями, шептали подобострастно:

— Всеволод подает!

— Всеволод принимает!

— Сейчас он его хаволяем!

— Сам ты хаволяй! Это смэш!..

Увидев Лену, юноша улыбнулся, помахал ракеткой. Она порозовела, Алешка немедленно отметил и это.

— Плэ! — картинно изгибаясь, посылал юноша сильные мячи и принимал ответные. — Рэди!

Считали игру по-непонятному: дьюс, адвенч… Васька морщил нос, громко, так что рядом прыскали, спрашивал:

— Кто, белый толстого или толстый белого?.. Дьюс — это по-нашему сколько? Белый парень что, иностранец? А зачем он ногу, как петух, задирает?