Она зашевелилась во сне, повернулась к нему лицом. До чего же люба она ему, до чего же сильны его чувства, которым и названия нет. Она жила в другом мире, в мире прочитанного и вымышленного. Как-то довелось им провести вечер в имении Тома Эммета в Ратфарнаме у подножия дублинских холмов. Они сидели в маленьком с округленными углами кабинете меж белых и бледно-голубых стен — в греческом стиле, как почему-то думалось жене Тома. Присутствовали и Рассел, и Мак-Невин, и Беджнал Гарви[14], и еще один — незримо, — о ком и шла речь: Уолф Тон. Восторгались его острым и быстрым умом, вспоминали, как любил он выпить кларета, поиграть на скрипке или флейте. Джудит казалось тогда, что вот здесь собрались лучшие, умнейшие и чистейшие люди королевства, сговорившиеся одолеть злобу, невежество и продажность. Да и сам он тогда так думал. Эммет сейчас за решеткой, голова Беджнала Гарви красуется на пике над воротами уэксфордской тюрьмы. Он был не предводителем, а скорее узником уэксфордских крестьян, которые величали его генералом и возили с битвы на битву. После поражения на Горьком холме он неделю скрывался на острове в открытом море, и негде было спрятаться от пронизывающего ветра и холодных брызг. А где сейчас Мак-Кракен, Эллиот понятия не имел — может, отсиживается в какой-нибудь антримской берлоге и ждет: вот-вот выследят его солдаты. А Тон? Где-то во Франции, собирает армию, да только соберет ли? Эллиот не рассказал жене о судьбе Беджнала, а сам словно наяву видел посиневшее лицо, вывалившийся язык, выпученные глаза. А Джудит вспоминала лишь остроумную беседу, музыку да округлые бело-голубые стены.

Эллиот задул лампу, и в темноте спустился по лестнице, нащупывая под рукой знакомые гладкие перила оливкового дерева. Он миновал переднюю и вышел на крыльцо. Ясная прохладная летняя ночь, такого лета он не припомнит. В воздухе смешались ароматы сада с резкими запахами скотного двора, поля. Слева река Мой тихо несла свои воды в сторону Баллины, там еще кое-где светились окна.

Все треволнения миновали Мейо. Сам он живет в Баллине, Джон Мур — в Баллинтаббере, Питерс, торговец снедью, — в Каслбаре, Форест арендует землю у лорда Гленторна, Бэрк управляет владениями лорда Алтамонта. Все они принимали присягу Объединенных ирландцев. И Джон Мур уже начал склонять некоторых молодых небогатых помещиков: О’Дауда, Блейка, Мак-Доннела. Со временем и они, глядишь, вступят в борьбу, да еще и кое-кого из своих арендаторов прихватят. Эллиот знал, что они люди неистовые, горячие, на охоте не мешкая пошлют своих громадных гунтеров[15] на любое самое страшное препятствие. И лихо, с гиканьем и смехом перемахнут через него. Они и сами, как норовистые жеребцы, ни перед чем не остановятся, но быстро охладевают. Если учесть и их, и арендаторов (да побольше), так, пожалуй, человек семьдесят наберется. Да, из окон своего кабинета Том Эммет не разглядел особенностей Мейо, как не понимают их и дублинские заговорщики. Смешно, вооружась лишь красноречием, одолеть здешние топи и холмы.

На другом берегу залива, в Слайго, дела немного лучше. В городе довольно крупная организация, руководил ею пресвитерианин Мак-Тайр, торговец льняным товаром, человек толковый, хитрый и осторожный. Придет время, он начнет действовать, мешкать не станет, а пока смиренно выжидает, пересчитывая штуки полотна. У Мак-Тайра присягнули на верность Обществу как католики, так и протестанты, и с каждым он беседовал — сдержанно, осторожно, но пытливо. И все это происходило на складе прямо в центре едва ли не самого проанглийски настроенного города западной Ирландии, с вооруженным до зубов гарнизоном. Но Слайго все-таки не Мейо. Сколько людей у Мак-Тайра? Не больше сотни. Да и то было до разгрома восстания в Антриме. В Слайго всегда равнялись на Ольстер, на северных соседей, сейчас же все новости с юга, с кровавых долин Антрима. С какой целью прислали письмо из Дублина, полное звучных и лживых, безудержно обнадеживающих фраз?

Он шел вдоль реки, вспугнутые его шагами обитатели прибрежных зарослей, шурша, спешили прочь. Несколько лет тому назад в Дублине ему рассказали о случае с Дантоном — может, достоверный, а может, и выдумка. Когда Дантона готовились арестовать, он отдыхал за городом с молодой женой. Гонец успел предупредить его о беде. Дантон спешно оделся, захватил пистолет и свежую рубашку и ушел лесом. Но, пройдя с час, остановился. Лесная чаща — это дурной сон. А явь — его дом, теплая постель, желанная нагая женщина рядом. И он вернулся и лег спать. Когда за ним пришли, он уже бодрствовал, совершенно спокойный. И сейчас, гуляя по берегу тихой реки, Эллиот проникся этим рассказом. До Уэксфорда и Антрима тысячи миль, временная Директория и того дальше. Уолф Тон с французским флотом — на другом краю света, пока они лишь в воображении. Кто знает, может, через неделю или через месяц дойдут слухи, что они высадились на юге или что Манстер восстал. И он, подобно Дантону, наскоро соберется, захватит пистолет и поскачет на юг. Но ведь не поскакал бы в Уэксфорд или в Антрим, хотя это ближе. Мейо не отпускало, это его явь, а бело-голубой кабинет на вилле в Ратфарнаме — сон.

И невидимая сейчас в сумерках река у его ног, неспешно несущая воды по полям и лугам, мимо болот к далекому морю, — это тоже Мейо. Начали скирдовать сено, скоро жатва. Каждое утро он будет выходить в поле и работать бок о бок со своими крестьянами, и рубашка его тоже потемнеет от пота. А в полдень девушки принесут в поле хлеб с маслом и прохладное молоко в ведрах. На фоне еще светлого голубого неба вырисовывались вершины Бычьего кряжа, отгородившего Мейо от мятежных ветров Ольстера. Опустилась ночь, и тишина угнетала больше, чем любая речь.

БАЛЛИНА, ИЮЛЯ 1-ГО (БАЛЛИКАСЛ, ИЮЛЯ 2-ГО)

На заре первого июльского дня Джон Мур оседлал своего гунтера и поскакал на север к Тайроли. Ехал он окольным путем и не торопясь. К одиннадцати добрался до Каслбара, остановился, выпил две кружки эля с Брайаном Питерсом, торговавшим снедью. К трем был уже в Фоксфорде, там он затеял долгий разговор с Майклом О’Харой, зажиточным крестьянином. На закате въехал в Баллину, там и решил заночевать в усадьбе Ров у Малкольма и Джудит Эллиот.

Они долго сидели за ужином, вспоминая Дублин, далеких ныне друзей. Потом перешли в гостиную, и Джудит села за арфу и спела мужчинам — у нее было высокое, чистое сопрано. Эллиот слушал, присев на край изящного стула, положив руки на колени, внимая звукам всем своим сухопарым телом. Джон развалился на мягком диване, вытянув длинные ноги. Джудит знала несколько французских и итальянских песен и, насколько мог судить Джон, исполняла их великолепно. Но ей больше нравился цикл «Ирландские напевы», изданный недавно в Дублине мисс Оуэнсон. Однако Джон не отличал их от французских песен, а Эллиот вообще был обделен музыкальным слухом. Затем Эллиот и Джон уединились в кабинете и за бутылкой бренди проговорили долго заполночь.

А поутру Джон снова тронулся в путь. Слева простирались поля. Крестьяне, завидев всадника, степенно махали в знак привета, он отвечал им, касаясь кнутом полей своей шляпы с низкой тульей. Справа до самой бухты тянулась высокая каменная стена, ограждавшая угодья лорда Гленторна. Из седла рослому Джону порой удавалось увидеть меж деревьев замок Гленторн, белая усадьба терялась в утренней дымке.

За милю до Киллалы Джон свернул на тропу, которая вывела его на дорогу в Балликасл. Он проскакал еще четыре мили, пересек ручей и оказался у ворот усадьбы Замостье, обычного двухэтажного фермерского дома, куда более скромного, чем вычурно изукрашенные ворота. Дом стоял на холме, чуть в стороне от аллеи, фасадом на север. А за ним виднелась блестевшая в утренних лучах бухта.

Джон спешился, накинул поводья на коновязь и по извилистой мощеной дорожке пошел к дому. Слуга проводил его в гостиную, и почти тотчас появился хозяин, Томас Трейси, высокий сутулый мужчина лет за пятьдесят. Длинные, густые седые пряди ниспадали до плеч. Он крепко сжал ладонь Мура обеими руками.