Сьэез налетели самолеты. Теперь работал только один трубочный Устинов. Оттащив в сторону Агеева, Цыганкин перевязывал ему грудь. Потом стал подавать снаряды Кедрову.

— Ну как? — спросил я, пока Жихарев разворачивал орудие на новую цель.

Цыганкин блеснул глазами сквозь свесившиеся на лоб волосы, оскалил стиснутые зубы и мотнул головой. Я оглянулся. Агеев, распластанный, лежал на спине. Лицо его закрывала шапка Цыганкина, раскинув в стороны мохнатые уши...

Мы похоронили товарищей, когда стемнело, на краю поляны, вырыв могилы на невысоком бугорке. Дали салют в три ящика снарядов по вспышкам отчаянно палившей батареи. Потом я сочинил акт об уничтожении самолета. Акт подписали я, Жихарев и Цыганкин. Акт я приложил к боевому донесению, отчету о расходе боеприпасов и сведениям о потерях...

Потом бойцы просили сменить позицию, мне тоже хотелось, но надо было стоять у переправы. И мы стояли еще четыре дня, пока не получили известие о том, что блокада прорвана, войска Ленинградского и Волховского фронтов встретились в районе Рабочего поселка № 1, а чуть позже — под Рабочим поселком № 5.

Все! Блокады нет! Есть неполное окружение Ленинграда, и скоро первый железнодорожный состав подойдет к его перрону.

В сообщении Совинформбюро перечислялись фамилии командиров частей, которые отличились в боях. Среди них истребительно-противотанковая артиллерийская часть майора Курдюмова. Уж не бывший ли это лейтенант Курдюмов, начальник нашей полковой школы, наказанный в свое время за очковтирательство? Второй раз слышу эту фамилию. То ефрейтор Курдюмов, долго удерживающий с артиллеристами высоту. Сейчас майор Курдюмов. Может, однофамилец? Но мне почему-то кажется, что это наш лейтенант. Я даже уверен, что, если бы не его дурацкий поступок на инспекторском смотре, он бы до начала войны командовал нашей школой, а потом круто пошел бы в гору, потому что кроме тщеславия он был смел, решителен и самостоятелен в своих действиях, чем не очень-то блистали иные начальники перед войной. Ладно, фронт наш невелик, а война предстоит еще большая и, может, встречусь со своим бывшим начальником, первым моим командиром.

Потом мы выдвинули орудие на самый берег, чуть пониже переправы, и поселились в брошенной, пустой землянке. По льду Невы струилась поземка и заносила трупы. Бродили не спеша люди в ватниках, все по двое, возили санки — работала похоронная команда.

Вечера для меня опять стали длинными, в голову лезли раздумья, и как я ни прикидывал, как ни рассуждал, приходил к одному выводу — операция «КОЗА» закончилась и вряд ли в будущем в подобной операции будет надобность. Война вступает в новую фазу — нашего превосходства в воздухе и в огневой мощи.

По переправе шли танки, орудия, полевые кухни, грузовые автомашины. Возле настила сновали темные фигурки саперов. Один человек расхаживал медленно, часто останавливаясь и указывая рукой то туда, то сюда. Я посмотрел в бинокль и убедился, что это майор Лобач-Стрижевский, а вот мрачного лейтенанта я разглядеть не мог.

Однажды я не утерпел и отправился в гости к саперам. На переправе работали незнакомые мне бойцы и офицеры. Оказывается, они только что приняли переправу от батальона Лобач-Стрижевского, который отводится в тыл на отдых и переформирование.

Я нашел майора в той же землянке, где мы встречали Новый год.

— Извини,— буркнул он мне, пожимая руку.— Немного не вовремя пришел. Сейчас генерал приедет, посиди, может, потом сумеем поболтать.— А сам занялся привинчиванием орденов и медалей на шинель.

Генерал приехал через полчаса. Приоткрыв дверь землянки, я наблюдал за церемонией награждения. Окончив ее, генерал еще раз прошелся вдоль строя, поблескивая очками, потом сказал:

— У кого есть вопросы, просьбы? Блокада прорвана, вы сейчас уходите в город на отдых, кое-кого мы смо-

жем отпустить на побывку домой, если не так далеко, послать учиться.

Строй саперов молчал. После стольких дней блокады, изнурительных боев странно звучали такие слова, как «побывка», «на учебу». Генерал снова прошелся вдоль строя и обратился к бойцу:

— Ну как?

— Мне до дому недалеко, товарищ генерал, да только ваши документы там пока недействительны,— ответил боец.

— Н-да,— произнес генерал и потеребил пальцами подбородок, потом шагнул к следующему бойцу. Тот стоял ссутулясь, сугубо по-штатски висели его руки вдоль бедер, на ватнике ярко поблескивали новенький орден Красного Знамени и медаль «За отвагу» на потемневшей коротенькой ленточке.

— Жена у меня в городе, дети воюют. Спасибо, товарищ генерал.

— Можем послать на учебу.

— Мне, пожалуй, хватит.

— Учиться никогда не поздно. Я вот перед самой войной окончил академию. А вы что окончили?

Боец переступил с ноги на ногу, пожал плечами и произнес:

— Институт, потом университет, перед войной защш тил кандидатскую диссертацию.

Генерал возмущенно дернулся:

— А почему рядовой?

— Так война же!

— Почему не заявили, что имеете такое образование?

— Война же...

Генерал повернулся к Лобач-Стрижевскому:

— Майор, что это такое?

Тот ответил невозмутимо:

— Их прислали из госпиталя за несколько дней до наступления, разобраться не успел.

— Немедленно откомандируйте в мое распоряжение.— Генерал возмущенно развел руками.— Ведь война какая, а тут в романтику играют. Скромничают...

Так мне и не удалось откровенно и обстоятельно поговорить с Лобач-Стрижевским. Батальон его понес большие потери, но майор думал, что потеряет больше. Мрачный лейтенант, мой знакомый, тяжело ранен и лежит в госпитале. Шоферы завели машины, я проводил майора до кабины, попрощался, помахал вслед и пошел к своему орудию, размышляя, что сейчас приходится больше провожать людей, чем встречать. Увидимся ли еще?

Пробитый в кольце блокады коридор был неширок — всего 8—11 километров, но он соединял Ленинград с Большой землей. На поле боя остались лежать исковерканными более пятисот орудий и минометов, обломки ста самолетов топорщились из сугробов, метель заносила разбросанные в лесах и болотах трупы тринадцати тысяч вражеских солдат и офицеров.

Но враг держался на Синявинских высотах. Он обстреливал идущие в Ленинград эшелоны не только с закрытых артиллерийских позиций, но и прямой наводкой. Слишком много и долго кричала гитлеровская пропаганда о неизбежной гибели города, чтобы сейчас примириться с провалом своих планов. Заверения, что через зону прорыва не пройдет ни один поезд, остались заверениями. В полной темноте, не снижая скорости, надеясь только на шестое чувство — профессиональное чутье, вели машинисты составы в Ленинград.

Все лето 1943 года шла борьба за расширение зоны прорыва, за снабжение Ленинграда. Угроза того, что кольцо блокады может сомкнуться вновь, висела над ним. В мае противник заметно активизировался. Его разведывательные группы проникали в нашу оборону, с других участков фронта подтягивались свежие силы и техника. Пленные и перебеоючики говорили, что готовится наступление в сторону Ладожского озера. Командование решило, не дожидаясь наступления врага, уничтожить скопления его войск. Снова в болотах и лесах завязались изнурительные бои. Они не смолкали целый месяц. Чтобы сдержать атаки наших войск, немецкое командование ввело в бой все свои резервы и даже не остановилось перед такой мерой, как переброска двух пехотных дивизий из-под Ленинграда на этот участок фронта.

К концу августа обе бьющиеся стороны выдохлись, редела стрельба, не показывались в небе самолеты. Войска перешли к обороне. Сказалась усталость, нехватка снарядов и большие потери, но зато было ясно, что и противник не будет больше помышлять о наступлении. Значительно позднее было выяснено по заявлениям пленных и захваченным документам, что если бы еще один натиск наших войск, то фронт восточнее Мги развалился бы.

Но Ленинградский фронт готовился уже к другому.

О БУДУЩЕМ ДУМАЮТ ЗАРАНЕЕ

1

Ну, кажется, время для писанины кончается. Его становится все меньше и меньше.