— Ты болгарин?

— Так точно, ваш скородь. Вы меня не помните. Я из села Задунаевки. Вы тогда к нашему учителю Христо Ботеву приезжали. Николой меня зовут, Николой Петковым.

— Так почему в армии, а не в ополчении?

— А я теперь по всем документам и метрикам Мит-рий — старший сын нижегородского купца Пимокатова Сидора Акимовича и Авдотьи Порфирьевны.

— Постой, чего ты несешь?

— Дозвольте, я расскажу. Такое со мной приключилось.

И солдат поведал капитану свою историю.

Семья обнищала, и Никола отправился на заработки. Работал грузчиком на Днепре, дошел до Дона. С работой было плохо. Подался на Волгу Так поденщиком, бурлаком, грузчиком дошел до Нижнего Новгорода. Осенью артель распалась Пробавлялся случайными заработками. А тут объявили мобилизацию для войны с османами. Никола пытался поступить добровольцем, не приняли, но сказали, что болгарам можно поступать в ополчение, которое собирается где-то в Бессарабии. Денег на проезд не было. Толкался в толпе рекрутов в надежде как-нибудь проскочить и стал свидетелем такой сцены.

Из окна канцелярии донесся крик:

— Вахромеев, гони этого купчишку в три шеи, а еще раз появится — прикладом!

Кто-то в толпе пояснил:

— Ишь, пузан, за сынка взяткой откупиться хотел.

С крыльца канцелярии сбежал купец и пошел, ругаясь, красный, взъерошенный. Еще ничего не решив, Никола отправился за ним. На углу возле тарантаса, в котором сидела плачущая купчиха, купец остановился, набычившись и грозя кому-то кулаком. Тогда Петкова осенило, он подошел к купцу и сказал:

— Дозвольте, я вместо вашего сына в рекруты пойду.

Купец ошалело вытаращился. Купчиха застыла с платком у раскрытого рта.

— Никак скаженный... Ты кто?

— Никола Петков, болгарин я, понимаете?

Купец развел руками и пробормотал:

— Болгарин, татарин, самаритянин... ну и что? —- Он воскликнул: — A-а, рыльце в пуху, нашкодил, на хвосте арест висит, решил под солдатской шинелкой укрыться. Знамо, что в казарме лучше, чем в остроге, да и сбежать легче...

— Да поймите же, что я болгарин. Нас в русскую армию не берут, кто русского подданства не имеет. Добраться до нашего ополчения у меня нет денег. Да и не знаю, где оно.

— Чего-чего? — пробасил купец, а купчиха оказалась догадливее и накинулась на мужа:

— Да ты в толк возьми, Сидор Акимыч, очухайся. Ведь это болгарин, его земля под турком, он за нее воевать хочет. Сам господь нам его послал.

Купец нахмурился, посопел, глянул искоса:

— Не врешь? Документ какой имеешь?

Никола показал бумажку из волостной управы о том, что такой-то, приметы такие-то, действительно отправился на заработки в Россию. Почесав затылок, купец спросил в упор:

— Сколько тебе?

Петков быстро сообразил:

— Да столько же, сколько вашему сыну.

Купец испуганно отшатнулся, а купчиха взорвалась:

— Ирод ты несчастный, пень дубовый, парень о своих летах говорит, а не о мзде. Сам же ты, батюшка, обещал за Митеньку полтыщи целковых не пожалеть.,.

Поняв, в чем дело, Петков сказал:

— Мне родина нужна, Болгария, а не ваши деньги.

— Ну, так, брат, не бывает,— развел руками купец и, подумав, предложил: — Пару сотен хватит?

— Хватит,— ответил Никола.

Купец спрятал справку, вынул из бумажника документы сына, отдал Николе и еще сунул двадцатипятирублевку. Таких купюр Петков еще не видывал. Купец пояснил:

— Это задаток. Завтра приду якобы с сынком свидеться, узнаю, что тебя забрили, получишь остальное...— И вдруг, вскипев, тряхнул перед Петковым кулаком:— Да смотри, объявишься здесь как мой сынок, свою долю вымогать, мигом найду управу.

Уже войдя в свою роль, Никола спокойно отвел кулак от лица:

— Бросьте ерепениться, папенька. У вас своя доля, у меня своя. А ежели вы завтра навестите меня, то лучше принесите квитанцию о переводе денег моим родителям. Дайте бумажку адрес написать...

— Вот так, ваш скородь, я стал русским солдатом,— закончил свой рассказ Петков.

— Купец сдержал свое слово? — спросил Райчо.

— Так точно, но не он, а Авдотья Порфирьевна явилась, всех переполошила, ревела как белуга. Хотя сами русские говорят, что белуга — рыба и голоса не имеет. Я жил впроголодь, а тут купчихин приказчик притащил огромную корзину вкусной еды, на всю роту хватило. Купчиха дала квитанцию на три сотни, переведенных моим родителям. Теперь свое хозяйство справят. Я им написал, что иду на войну, а как дальше переписываться — не знаю. Что-нибудь соображу.

— А как потом обратно?

— А нам, ваш скородь, главное туда, а не обратно! — Солдат Пимокатов кивнул в сторону заходящего солнца.

— Да, это так,— задумчиво произнес Райчо, потом спросил: — Ты ведь грамотный, почерк хороший?

— Господин учитель Христо Ботев мною был доволен, пишу четко и по-русски, и, разумеется, по-болгарски.

—- Вот что, завтра зайду к вашему начальнику штаба и добьюсь перевода тебя ко мне, на то имею нынче полномочия, добавлю, что знаю твоего папашу, скажу, что мне писарь нужен, а будешь воевать ополченцем.

Петков твердо ответил:

— Не надо, ваш скородь. Уж если совершил грех, так искуплю его в русском полку... Ну, а что стрясется со мной на войне, товарищи напишут родителям правду и начальству скажут. Ведь мертвые сраму не имут... Только вот как тогда с купцом... с сыном-то его?

Райчо расхохотался, обняв солдата за плечи:

— Тоже мне забота. Купчишка изорвет похоронную и, может, в церкви свечку поставит за упокой души болгарина Николы Петкова, и все.

1 ! В. Н. Инфантьев

321

Прозрачный синий вечер опустился на Кишинев. Николов возвращался от Бояринцевых довольный, отдохнувший, на миг оторвавшись от дел в милой домашней обстановке.

Возле винного подвала Дымяну четверо парней о чем-то мрачно рассуждали; завидев приближающегося офицера, встревожились, и трое куда-то ушмыгнули. Четвертый остался на месте, чуть покачиваясь, глядя на Николова с угрюмой решительностью. Подойдя ближе, Райчо узнал одного из тридцати богатых сынков, записавшихся в ополчение и отпущенных для сборов по домам, спросил:

— Последний нынешний денечек гуляете? Что так мрачен? Ведь не рекрутом, а охотником идешь.

— Н-не иду,— мрачно ответил парень, опустив глаза.— Все не идут.

— Что? Почему? Как?

— Да так,— вздохнул парень, не подымая глаз.— Родители не велели. Сказали: ослушаетесь — проклянем и наследства лишим, а что и как сказать начальству — найдем.

— Ну ладно, я завтра поговорю с вашими родителями, адреса у меня есть. Не пожалею времени.

— Поздно,—вздохнул парень.— Всех разослали — кого куда. Одного даже скрутить пришлось — брыкался. Нас не разослали, ибо мы сразу покаялись и отрешились.

— Неужели вы не могли объяснить старикам, что не наемниками идете чужую страну воевать, а освобождать родину? Свою! Что вы — основа будущей болгарской армии!

— Говорили,—монотонно ответил парень.—А родители в голос: «Пусть хэши этим занимаются, им нечего терять, может, кто и в офицеры выбьется. А у нас добро, его надо беречь и множить, наследников терять нельзя».

Оба помолчали, тяжело дыша, потом Николов угрюмо спросил:

— А чего те, завидев меня, бежали? Я же силой тьпуть не стану.

— Так стыдно же.

— А ты почему не убежал?

Парень впервые поднял глаза и ответил:

— Так надо было кому-то сказать вам правду, чтоб хоть трусами не считали... дезертирами.-— Парень снова потупился и пробормотал: — Простите нас, бай Райчо Николаевич... Я п-пойду...

Он обошел капитана по крутой дуге и, тяжело ступая, согнувшись, словно нес на себе большой груз, снова спустился в гудящий подвал.

Всю дорогу Райчо шел, повторяя: «Неужели ты, друг Христо, оказался прав в споре с Иваном?» С этой же мыслью долго сидел в своей каморке. Потом встал и отправился проверять службу дневальных и караула.

Глава 3. ОТРЕЗАННЫЙ ЛОМОТЬ

По примеру Азовского сидения изнывающие от неизвестности офицеры стали называть свое положение Кишиневским сидением. Кто-то из остряков заявил, что всем участникам сидения будут выданы медали с надписью: «Туда и обратно».