Однако рычагов экономического давления не всегда было достаточно. Так, к концу лета 1942 г. немцы начали повсеместно практиковать принудительную мобилизацию в антипартизанские отряды[77], а осенью того же года мобилизация проводилась уже под угрозой репрессий. Уклоняющихся привлекали к суду по законам военного времени, их семьи могли выселить из дома, в некоторых случаях — взять из семьи заложника[78]. Назначение старост, волостных старшин и прочих работников самоуправления также зачастую проводилось в принудительном порядке, причем заложниками часто становились их семьи.

Что касается условий, в которых развивались коллаборационистские настроения, они в ряде случаев способствовали становлению части населения на путь сотрудничества с оккупантами, борьбы против партизан, советского подполья. К таковым условиям можно отнести деятельность двух противоборствующих структур: оккупационных властей — с одной стороны и советских партизан — с другой. Как уже отмечалось, оккупированные территории РСФСР относились к зоне военного управления, оккупационные структуры которого с целью завоевания симпатий населения, поддержания коллаборационистских настроений проводили более мягкую политику, нежели гражданская администрация. К этому относятся щадящая налоговая политика, поддержание материального уровня работающих, религиозной активности, создание видимости законности путем запретов разграбления германскими военнослужащими местного населения и многое другое. По крайней мере в аналитической записке органов ГБ УССР от 24 января 1943 г. значится: «В отличие от грабительской политики, проводимой фашистскими властями в тыловых местностях оккупированной территории, последние, чтобы завоевать симпатии населения, проживающего в непосредственной близости к линии фронта, в так называемой военной зоне, проводят более мягкий режим[79]. В этом же документе констатируется, что натуральные и денежные налоги в прифронтовой полосе взимаются в значительно меньших размерах, нежели в глубоком тылу, а ряд налогов, взимаемых в тылу, в «военной зоне» вообще не налагается[80]. В качестве мер поддержки сельского населения указываются практика выдачи сельскохозяйственным труженикам «по 10—16 кг зерна в месяц, чего не делается в тыловых областях», а также разрешение в отличие от зоны «гражданского управления» праздновать религиозные праздники, на период которых крестьяне освобождаются от работ[81]. Итогом такой политики, по словам составителя аналитической записки, стало то, что «значительная часть населения так называемой военной зоны оказывает активную помощь оккупантам, затрудняя прохождение по этой зоне нашей агентуры, бежавших из плена военнослужащих Красной Армии, выходящих из окружения, помогая немцам вылавливать партизан»[82]. В то же время германские властные структуры в зоне военного управления не могли пользоваться абсолютной властью на захваченных территориях. Так, глубина фронта германской армии составляла не более 10 км, далее, в глубине оккупированной территории, кроме крупных городов, воинские части встречались редко. Охранные части располагались лишь вдоль железных и шоссейных дорог. На расстоянии 30—50 км от снабжающих фронт коммуникаций воинских частей почти не было[83]. Формально являясь властью на этих территориях, оккупанты далеко не всегда могли оспаривать эту власть у партизан. Так, тылы группы армий «Центр» на 1941 г. были перед партизанами практически бессильны. Это подтверждается следующими цифрами: зона ответственности 582-го тылового корпуса уже в 1941 г. охватывала 6900 квадратных миль с более чем 1500 населенными пунктами. Для поддержания здесь порядка тыловой корпус располагал всего 16 ротами по 85 чел. в каждой, то есть 1400 солдатами, из них на борьбу с партизанами могло быть выделено не более 300 чел.[84] Генерал Роквес уже 14 сентября 1941 г. в секретном приказе № 1198/41 констатировал: «В лице русских партизан мы встречаем очень деятельного, ловкого, подвижного и решительного противника, который отлично умеет использовать местность... и, действуя в собственной стране, в большинстве случаев пользуется поддержкой населения»[85]. Ввиду этого советских партизан следует рассматривать как силу, имевшую реальную власть на тех или иных участках оккупированной территории РСФСР.

Население же вне зависимости от политических настроений большей частью оказывалось перед дилеммой, к кому именно примкнуть и кого поддерживать: оккупантов или партизан. Все зачастую зависело от того, какая из противоборствующих сил имела в той или иной местности больше силы и влияния. Довольно выразительным на этот счет является сообщение одного из районных бургомистров, рассматривающее положение дел с точки зрения оккупантов: «Когда перед крестьянином встает проблема, помогать ему партизанам или немецким войскам, мы, к сожалению, часто вынуждены наблюдать, что ему невозможно отказать в помощи партизанам. Действительно, он видит партизан почти ежедневно, а немцев очень редко. Даже если он всем сердцем хочет сражаться с партизанами, как он это должен делать? Вступать с ними в открытую борьбу, не имея оружия, — это абсурд. Вступить в отряд самообороны — значит лишить землю, которую он должен обрабатывать, единственного работника и обречь семью на уничтожение партизанами. Когда крестьянин следит за партизанами и сообщает об этом в комендатуру, об этом становится быстро известно, поскольку в деревне ничего нельзя сохранить в тайне, и расплата следует незамедлительно. К тому же уже сложилось убеждение, что их сообщения [немцам] в подавляющем большинстве случаев не ведут ни к каким действиям. Комендатура день за днем получает сообщения о партизанах из разных концов района, но может реагировать на них лишь в редких случаях, поскольку не располагает силами»[86]. Несмотря на односторонность данного документа, автор которого относит частые отказы населения от сотрудничества с оккупантами на счет практической целесообразности, абсолютно игнорируя присущий ощутимой части населения советский патриотизм, следует признать, что страх перед партизанами был реальным фактором, в той или иной мере сдерживающим масштабы коллаборационизма.

Однако, с другой стороны, одним из больных вопросов исследуемой темы являются аномалии партизанского движения, ставшие немаловажным условием, способствующем формированию коллаборационистских настроений. Так, в августе 1943 г. командир корпуса охранных войск Центральной административной группы отмечал, что резкое недовольство и противостояние населения вызывает поведение партизан в контролируемых ими районах: «В районах, где господствуют партизаны, они с крестьян берут налог до 165 кг с гектара. Там, где партизанам не удается снять урожай, они стремятся воспрепятствовать уборке или уничтожают его»[87]. В июне 1943 г. представителю ЦШПД на Калининском фронте Рыжикову поступило выразительное донесение о том, что по приказу командования партизанской бригады № 10 комбрига Вараксова было сожжено три деревни — Луги, Столбово, Козлово, 70 семей остались без крова. Согласно рапорту капитана З.Л. Дороша, «люди разошлись по селам и стали рассказывать, что делают партизаны 10-й Калининской бригады, что не только сжигают немцы, а даже и партизаны». В результате 20 чел. мужчин из сожженных деревень пошли на службу в полицию в райцентр Мозули, стали участвовать в засадах на партизан[88]. Упомянутый комбриг Вараксов устроил себе некое подобие поместья в д. Мылинки, где держал в своем личном хозяйстве 25 коров, 4 лошади, владел четырьмя патефонами, веломашиной. Одну из лошадей по приказу комбрига кормили только мукой. Для ведения хозяйства партизанский комбриг держал нескольких партизан, которые специально для него делали масло, сливки, сметану, двое бойцов в звании старшин обслуживали самогонный аппарат, гнали самогон. Некоторые партизаны по приказу комбрига делали налеты на крестьян, систематически мародерствовали[89].